Росток

Искупавшись, Майя насухо вытерлась махровым полотенцем, надела новое, принесенное Иосифом Самуиловичем импортное белье.

«Да, Ёся сумеет отомстить. Это точно. Вышвырнули меня на улицу, как бездарную практикантку. Одна ошибка перетянула десять лет безукоризненной работы! Скольких я выходила, скольких поставила на ноги! Имею благодарности. У хирургов ведь тоже умирают под ножом. Но их не казнят, не отнимают званий, не выбрасывают...»

Майя перешла в спальню. Постель была разобрана. Возле нее сидел Иосиф Самуилович. На столике стояли фужеры с минеральной водой, на фарфоровых тарелках тонко нарезанная телятина, бисквиты. В большой хрустальной вазе — апельсины.

Майя взяла апельсин, юркнула под одеяло.

— Ёся, у тебя есть клиенты влиятельные, власть предержащие?

— Хочешь на работу вернуться?

— Отомстить!

— Вон как! Вижу и слышу настоящую Майю! — встрепенулся Иосиф Самуилович, снимая пиджак.

— Но, но, Ёся! Не переходи демаркационной линии. Чтобы заключить договор на сосуществование, я должна знать, за что, то есть за сколько и кому буду продавать свое тело.

— Надеюсь, тебя хватит на большее.

— В зависимости от обстоятельств. Месть, как и любовь, разжигает страсть. Если отдаешься из-за выгоды...

— Согласен. Я подкину дров в твой костер. Ты умеешь держать слово. Так вот, у тебя будет возможность отомстить. За это я получу свою Майю. Слышишь, свою!

Майя сняла с апельсина толстую кожуру, отделила золотистую дольку, зажала во рту. Цедя слова, будто пропуская их сквозь апельсиновый фильтр, поинтересовалась:

— Ты что-то затеял? Поделись. Может, не соглашусь.

— Исключено! Все будет соответственно твоим наклонностям и извечному нашему зову. Зову распыленных по лику земли скитальцев, лишенных отчего крова и общего дома.

— Но, но, Ёся! Твоему дому позавидовал бы сам ребе Кахане.

— Это владение ненадежно. Его могут отобрать в любое время, если кто-нибудь нацарапает анонимку или донос.

— Так подай заявку на свое изобретение. Получишь патент и...

— Бумажки, даже скрепленные гербовыми печатями, теряют всякую силу, если какой-нибудь горластый демагог на многолюдном сборище потребует передать твой дворец под детский сад. Родители, которым не на кого оставить своих детей, подхватят призыв, добьются своего. И переедем мы в коммунальную квартиру, если не в здание с решетками.

— Не верю твоей тираде!.. — Майя вдруг застыла с открытым ртом. Ее лоб покрыли мелкие морщинки. — Постой, постой!... Я обижена? Так, Ёся?

— Верно.

— И тебе выгодно все это, потому что возвращает меня к тебе?

— Не спорю.

— И что же ты хочешь предпринять?

— Буду добиваться твоей реабилитации. Полной и безоговорочной. Как видишь, все буду делать для твоей же пользы.

— Но и для своей — тоже?

— Не без этого. Один я без тебя как без рук. Скорее — как без мозга.

— Ясно. Слушай, Ёся... — Майя заговорила медленно, спокойно, будто размышляя вслух. — Ты охотно прощаешь мне наш развод... Прощаешь мне любовников... Ты, кто копил червонец к червонцу, безоглядно тратишь... Значит, я действительно нужна тебе... Уж не собираешься ли ты превратить меня в защитную стену для себя?

— Я не эгоист. Для нас обоих. И еще для многих... Мы говорим с глазу на глаз. Понимаешь?

— Взял бы патент, и все было бы в порядке.

— Зачем? Ведь я безвозмездно сделал мосты таким влиятельным людям, как Лысорук. В случае чего они замолвят словечко. — Иосиф Самуилович раскрыл блокнот, стал искать какую-то запись.

«Ищи, Ёся, ищи... Наперед знаю, что будешь напевать. Старая, стертая пластинка», — Майя закрыла глаза, приготовилась слушать.

Да, она не ошиблась, Иосиф Самуилович сказал то, что она не раз слышала от него раньше.

— Все народы, среди которых живут евреи, явные или скрытые антисемиты, так говорил наш провидец Герцль. Прошло много времени с тех пор, когда были произнесены эти слова. В наши дни это откровение обернулось своей противоположностью. Теперь антисемитизм, даже будучи могущественной силой, не может принести евреям вреда. Наоборот. Его считают полезным для развития еврейской индивидуальности. Это тоже слова Герцля. А вот у меня записано высказывание Жаботинского: антисемитизм, особенно возведенный в принцип, весьма удобен как предлог для сионистской агитации. А вот Бен-Гурион[14]: сионистам следует маскироваться под неевреев и преследовать евреев грязными методами антисемитизма. Тебе должно быть ясно что к чему...

— Ёся, о чем ты? Кто тебя загнал в этот тупик? Я не слепая! За твою снисходительность и щедрость я должна протоптать для тебя дорожку из него? Так?

— Сквозь него! — с нажимом произнес Иосиф Самуилович. — Или — через него! Вариант на крайний случай...

— Значит, обещаешь роскошь, уют, выгоды... А если не соглашусь — выбросишь на улицу?

— Не торопись! На свежий воздух всегда успеем. Хотя бы в твою Судовую Вишню...

— Выходит, у тебя все продумано?

— Да, некоторое время ты будешь сидеть в своей квартире. Необходимым я тебя обеспечу.

— Цель? Мне пока не все ясно.

— Сделаем вид, что ты выражаешь протест против преследования тебя медицинскими чиновниками как врача еврейской национальности. Скажешь где-нибудь при людях — тебе это ничего не будет стоить, не придерутся. Обычное конституционное право на критику. Должностные лица будут вынуждены создать комиссию... Начнется расследование... Это кратчайший путь к реабилитации. О ней надо не просить. Ее нужно вырвать!

— Ёся! Лучше я пойду ученицей на какой-нибудь завод! — резко возразила Майя, сев на кровать.

Иосиф Самуилович передвинул свой стул поближе, коснулся длинными пальцами ее колена.

— Нет и нет! У нас все отберут ленивые и бездарные аборигены! Когда ты выступишь с протестом, я прикрою тебя, обращусь в высшие инстанции. Потом... в случае чего... ты прикроешь меня. Неужели ты не понимаешь, что вознаграждения за патент не хватило бы на возведение этого царского дворца для тебя.

— Противно, Ёся. Еще ни разу в жизни никто не смотрел на меня косо из-за моей принадлежности к... Убери свои когти! Я к тебе пока не вернулась...

— Хорошо, рассмотрим положение в императивном плане... Послушай мою интерпретацию одной биографии... — Иосиф Самуилович напрягся, как перед прыжком. Круто изогнутые брови сошлись над переносицей, уголки выгнутых вперед губ опустились, придав лицу властное выражение. — Избалованное дитя матушки Сарры и папочки Исаака не знало и не признавало никаких запретов. В четырнадцатилетнем возрасте, чтобы получить деньги на золотые украшения, отдалась подпольному перекупщику ценностей, старому сладострастнику Гершензону. Через полгода Сарра уговорила доктора сделать аборт ненаглядному ребенку. В пятнадцать лет своевольное создание в компании продавцов мандаринов сбежало в Колхиду, где два лета зарабатывало на пропитание своим юным телом. Вернувшись домой, девочка взялась за ум, стала студенткой мединститута. Распущенность привела ее в кровать даровитого врача. Вскоре она стала его женой. А через месяц будущее медицинское светило полезло в петлю — его богиня оказалась с гнильцой. Вернувшись от любовника и увидев мертвого мужа, она не потеряла самообладания. Первое, что сделала, — уничтожила его посмертную записку. Окруженная сочувствием преждевременной утраты, добралась до последнего курса. В это время в нее влюбился молодой зубной техник. И она, получив диплом с отличием, осела в большом городе.

Иосиф Самуилович умолк, выпил минеральной воды.

— Ёся, у меня аж мурашки по спине побежали. Вот так женщина! — воскликнула Майя. — Что же дальше?

— Она устроилась на должность детского врача. Через полгода на ее руках умер ребенок. Замяли. Другой случай — этой зимой...

— Не пойму морали сей басни. Подскажи.

— Охотно. Выстраиваются в один ряд уголовные преступления — три смерти. В основе всего этого — распущенность. Вполне убедительное основание для нового разбора выдающихся качеств героини моего рассказа. Но те, кто помогал ей выкрутиться в трудных обстоятельствах, не поскупятся на усилия, чтобы и... Понимаешь.

— Шантаж? — спокойно спросила Майя. Потом задумчиво добавила: — Кое-что из этого имело место... Но только иначе и при других обстоятельствах... Кому выгодно передергивать факты?

— Ты что — слепая или глухая? Не знаешь, что происходит в мире? Не понимаешь, на чью мельницу должна литься твоя вода?

— Ёся, я не из того теста слеплена, чтобы меня... — Майя беспечно рассмеялась. — Кому отдаваться, это мое личное дело.

— Три смерти, выстроенные в один ряд, теряют характер случайности и обретают доказательную силу уголовного преступления.

— Если я отвечу отказом?

— Мне нужна ты! Для тебя всё — патент, дворец!.. Если откажешься...

— Вон как! Уже и условия прояснились.

— Не перебивай. Кроме условий есть еще и документы. При необходимости они будут пущены в ход.

— Иди спать, Ёся. Я подумаю перед сном. Это же надо... Истоптали, оплевали все, чем жила с детства... Но очертя голову бросаться в сомнительную аферу... Подумаю. Я рано просыпаюсь. Когда принесешь мне кофе на завтрак, узнаешь... Погаси свет.

Иосиф Самуилович щелкнул выключателем. Почему-то на цыпочках вышел из спальни.

Ночью Майя не сомкнула глаз. Ей хотелось выскочить из кровати и бежать мимо погруженных в сон домов, больниц, общежитий, бежать к людям, среди которых она выросла, вместе с которыми делила хлеб и соль, жизненные невзгоды и радости.

Нет, не три, как утверждает Ёся, а только одна смерть на ее совести. Конечно, она виновата. И должна нести наказание. А от нее добиваются, чтобы бросила людям обвинение в антисемитизме? Протест против увольнения с работы — только начало. Ёся и его доброжелатели целятся значительно дальше!

Ну, а взять другую сторону. Почему никто из коллег по клинике даже пальцем не шевельнул, чтобы как-то поддержать ее, посочувствовать ее горю? А эти чинуши в кабинетах? Как надменно они ведут себя! Каким тоном разговаривают! Бр-р-р! Противно вспоминать.

Вот им-то и надо отомстить! Им-то и надо насыпать жгучего перца в кашу. Глотайте, обжигайте рты! Извивайтесь в судорогах от огня в желудке! Да, пусть все идет, как задумал Ёся.

Майя схватила предусмотрительно положенную на тумбочку ручку, бумагу и, не думая о последствиях, принялась выводить мелкие как бисер строки. Утром, когда Иосиф Самуилович принес ей кофе, она протянула ему исписанный лист бумаги.

— Ты этого хотел... Держи!