Тропинка в зимнем городе

26

Да, это был опять медведь, запах мяса притягивал его. Но два могучих пса на сей раз быстро застращали его и, кажется, даже не позволили поживиться остатками лосиной требухи — их злобное «гав-гав» слышалось совсем недолго, затем взбудораженные псы вернулись обратно к костру.

Косолапый хозяин тайги, конечно, сообразил, что тут к его незваным гостям подошло подкрепление, и, смирясь, решил убраться подобру-поздорову.

Значит, комнате Вадима в городе еще не пришел срок обзавестись таким почетным охотничьим трофеем — шкурой медведя.

А может, все и к лучшему. Ох, вовремя подоспел этот медведь — отогнал и развеял недобрые мысли, которые лезли в голову, сводя с ума.

Даже теперь, когда все улеглось, Вадиму стыдно поднять на Ваню глаза: как будто, если он взглянет, тот сможет прочесть на его лице недавнее сумасбродство.

Светало. Мальчики решили больше не ложиться, потому что новый день предвещал им немало забот.

Прежде всего надо было сделать носилки. Они срубили сухие сосновые жерди, легкие и прочные, не сверленные еще короедом. Настригли рябиновых и черемуховых виц. Вадим, не теряя времени, начал зачищать жерди от сучьев, а Ваня взялся мять лозу. Прижмет ногой к земле комлевый конец, возьмется за другой да и крутит, как бурав. Дело это лишь с виду нехитрое — лоза ведь может легко переломиться там, где сучки да рассошки, — но Ванины руки, благодаря дедовым наукам, уже привычны к этой работе.

Потом они густо оплели прутьями две жерди, захватывая их петлями, сверху настелили мягких пихтовых лап, прикрыли их лазами да куртками, — носилки были готовы.

Но тут Солдат Иван заявил, что, прежде чем они уйдут отсюда, надо все здесь как следует прибрать.

Лосиную шкуру протереть с изнанки солью, хорошенько растянуть, распялить на окоренных шестах, ворсом вниз, в затененном месте. Проверить мясо, развешанное на перекладинах: где плохо провялилось солнцем и дымом костра, где сыровато еще, снова густо протереть солью.

И хотя мальчикам не хотелось задерживаться тут из-за лишней работы, оба они были довольные тем, что сумели все это сделать.

На огне тем временем варился суп, вскипал чай.

Старики ели с большой охотой, и оба, как будто сговорившись, попросили плеснуть им в чай спирта из фляжки.

— Стало быть, дело идет на поправку… — заметил Ваня.

— Ежели не на упокой, — скривился в усмешке Бисин. — Хворый перед смертью, говорят, всегда пищи досыта требует…

— Перестань, Бисин, мальцов стращать, — перебил его Солдат Иван, — им уж и без того досталось. Видать, у смертушки все еще не хватает сил, чтоб с тобою справиться. Ни огонь, ни вода, ни пуля тебя не берут!

После еды ребята осторожно вынесли из шалаша Солдата Ивана, уложили его на носилки.

— Как бы в третий раз на фронте побывал, язви тя в корень… — сказал старый снайпер, обращаясь к санитарам. — Навоевали мы вам хлопот.

— Ничего, дедушка, выдюжим! — успокоил его Ваня. — А если в дороге почуешь боль, ты скажи.

А Вадим обратился к Бисину:

— Ты, дед, пока полежи здесь, мы скоро вернемся за тобой. Султана я привяжу у шалаша.

Бисин подозвал внука поближе, горячо зашептал ему на ухо, когда тот наклонился:

— Как снесете Солдата, возвращайся сюда один. Понял? Что нам с ними артелиться! Мы и вдвоем перебьемся…

— Как же так? — оторопел Вадим.

— Ненавидят они нас. Повадки-то у них прежние: в чужие дела лезть, не за себя заступаться… Подальше бы от них.

Жуткое ночное наваждение на короткий миг вернулось к Вадиму, ослепя глаза и взбудоражив сердце. Но он совладал с собой, сказал:

— Погоди, дед, сначала отнесем Солдата.

С тяжелыми носилками отправились мальчики в путь. Впереди, стараясь ступать как можно мягче, шагал Ваня, он был в одной рубахе, на голове кепка, поперек плеча — ружейный ремень. Сзади шел Вадим, тоже налегке и тоже с ружьем.

Солдат Иван лежал на носилках навзничь, глядя на сосны, стоявшие вдоль охотничьей тропы, на ясное утреннее небо, пронизанное солнечным блеском, и предавался нескончаемым думам.

Сюдай бежал впереди и, временами останавливаясь, смотрел на это странное, досель не виданное им шествие, но опять возвращался к своим собачьим заботам: то сунет острый нос в дыру под корягой, то задерет морду, то вдруг исчезнет где-то, то появится вновь.

Старый снайпер хотя и был сухощав, поджар с виду, но жилист, весу в нем много, и без торной дороги тащить его было не больно легко. Ваниным рукам еще терпимо — натружены деревенской работой, — а вот тонкому, как тростина, Вадиму совсем тяжело, плечевые суставы у него ноют, пальцы, стискивающие концы жердей, так и норовят сорваться. И хотя ему не хочется выказывать себя слабаком, приходится первым просить передышки.

Затем они опять идут вперед, укачивая Солдата Ивана, будто в зыбке.

Он пристально вглядывается в лицо шагающего позади высокого мальчика… Густые черные брови. Нос чуть с горбинкой, выдающийся вперед подбородок… Он и есть, он самый — Бисин, Огненный Глаз! Вон как пронзает взглядом… Что же это? Время повернуло вспять? Может, сам он, Иван, еще и не побывал в солдатах?.. Ну, язви тя в корень… Чолэм тебе, привет, Огненный Глаз! Парень ты хоть и завидный, но Машутка, вишь, ко мне от тебя сбежала, прямо из-под венца… Ох, Маша!.. Ох, Бисин, по твоей вине, злодей, она порешила себя!.. Волк ты, волк… но куда же это меня тащит Огненный Глаз? Опять пищаль нацелит… А моя где? Ой, где же моя пищаль?

Взбудораженный горячечными думами, старик надрывно ойкает вслух. Ваня сразу же останавливается. Мальчики опускают раненого на землю.

— Что, дедушка, больно? Лежать неловко? — спрашивает Ваня, склонясь над ним.

— Ничего, пройдет… — опамятовался дедушка. — Должно, ворохнулся неладно.

Осторожно переходили ложбину Черного ручья, утыканную травянистыми кочками. Сам ручей пришлось гатить, хорошо, что Ваня догадался положить на носилки, к дедушкиным ногам, топорик, обычно крепящийся к лазу, — нарубили веток.

Скоро ли, долго ли, но добрались до Тяновой избушки без особых приключений.

Едва опустили носилки под кедрами, Ваня сразу же бросился отворять дверь в сенцы — ведь чего только не пришлось передумать о заброшенном чибуке. А тот — вот он, живой, как только почуял солнечный свет, сам резво затопотал к улице, и не затем, чтобы сбежать, а наоборот — потерся о Ваню: проголодался небось, просит поесть, как у матери. Ваня погладил мягкую шерстку, сказал ласковое слово. Вадим удивленно смотрел со стороны на лосенка, потом подошел и тоже начал гладить его. Чувствуя под ладонью живое тепло, мальчик смягчился, сердце наполнилось жалостью. Подумал: «А ведь засек бы бегущим по лесу — подстрелил бы, конечно… Азарт сильнее жалости…»

Ваня зашел в сенцы и увидел, что короб, в котором была вода, пуст — не столько выпил, неумеха, сколько разлил. И траву да мягкие хвойные кисточки съел. Брюхо, видать, и впрямь жить научит…

Сюдай тоже приблизился к чибуку, свесив язык, помахивая хвостом, будто прося извинения за вчерашнюю нелюбезность: олан-вылан, как поживаешь, а мы даже соскучились по тебе… Лосенок, совсем не страшась, боднул его горбатым носом, шаля, приглашая играть, не понимает еще, дурашка, какой клыкастый и опасный зверь этот Сюдай.

Старого снайпера внесли в избушку, уложили на нары.

На улице, под кедрами, где, как гласила легенда, покоилось тело древнего коми охотника Тяна, Вадим, переводя возбужденное дыхание, сказал Ване:

— Постой… Теперь давай решим. Надо ли приносить сюда и моего деда?

— А что? — спросил Ваня, хотя догадался сразу, о чем пойдет разговор.

— Вместе — не случится ли худа?

— Не знаю… — Ваня тоже засомневался.

— Вряд ли они помирятся…

— Да-а… А сам ты как думаешь, Вадим?

— Я — опасаюсь. Дед наш резкий очень, заводной. Не привык никому уступать… всякое может случиться… Я думаю: не лучше ли нам с дедом остаться пока в шалаше?

— Вот задача-то, попробуй сам решить либо заглянуть в ответ… — размышлял Ваня. — А знаешь что, давай спросим у дедушки, как быть?

Солдат Иван, не колеблясь, сказал, что Бисина тоже нужно перенести сюда.

Почти полдня ребята снимали старикам повязки, накладывали новые, свежие. Осторожно, смягчая ваткой, смоченной спиртом, они отторгали от закровенелой плоти смазанные пихтовой смолой берестинки. Раны, слава богу, не загноились, а наоборот, даже чуть затянулись, особенно у Ваниного деда. Да и с виду Солдат Иван казался живее и бодрей. Может, Бисин был ранен серьезней — пуля вроде бы угодила пониже и сильней ожгла его легкие. А может, думы его были куда более тяжки и унылы, чем у Ваниного деда, это и мешало выздоровлению, — ведь бывает, что человек и просто от горестных мыслей хиреет, а тут еще рана…

Растолкли таблетки стрептоцида, присыпали смазанные йодом раны, прикрыли ватой, проложенной меж двух бинтов, бинтами же туго перевязали. Все это Вадим достал из аптечки.

Меж делом Вадим рассказал Ване, что мать его — врач, и он часто бывал с нею в больнице, однажды даже проник в морг, пристроившись к группе студентов-практикантов. Иным, сказал он, на вскрытиях в анатомичке случается дурно, а ему, Вадиму, хоть бы что. Поэтому мать настаивает, чтобы и он поступал в медицинский институт. Но ему лень учиться так долго — целых шесть лет. Ему хотелось бы лесованьем заняться, охотничьим промыслом, стать таким же заправским охотником, как его дед.