Тропинка в зимнем городе

14

На повестке дня стоял один вопрос: «О воспитании детей в семье».

Однако на подготовку этого собрания и этого вопроса Софья Степановна Пунегова потратила не один день и не один час. Она провела серьезную предварительную работу. Нашла докладчика из числа сотрудников предпенсионного возраста, о котором было известно, что в его семье выросли и вышли на светлый жизненный путь четверо сыновей и дочерей, — вот и попросила его поделиться опытом воспитания с другими, особенно молодыми родителями.

В школы заранее были направлены активисты для выяснения успеваемости детей сотрудников. То есть дело было поставлено на широкую ногу, как умела проворачивать подобные мероприятия Софья Степановна…

И когда раздался телефонный звонок из редакции «Юность Севера» и молодой женский голос попросил разрешения побывать на этом собрании, Софья Степановна испытала немалое удовольствие и, конечно, пригласила корреспондента со всем радушием и охотой.

Собралось человек восемьдесят. Софья Степановна Пунегова открыла собрание, и ее же выбрали председателем.

Светлана внимательно разглядывала ее, с интересом слушала вступительное слово, думая при этом: «Она, конечно, еще ничего не знает о случившемся… Иначе не была бы столь самоуверенной… и такой приподнято-возбужденной…»

— Дети — наше будущее! — подчеркнула Софья Степановна. — Мы передадим им эстафету в двадцать первый век и должны быть уверены, что эта эстафета окажется в надежных руках, умелых, крепких и чистых…

«Пыла много, речь складна, хотя никаких открытий нет и, по-видимому, не предвидится — все, что она сказала, давным-давно известно любому из присутствующих. Но слушают ее хорошо, внимательно… — думала Светлана. — Важно иное: какое внутреннее побуждение руководит ею? Она действительно хочет, чтобы дети сотрудников были лучше? Или же ей всего-то и нужно гладко провести это собрание, поставить галочку, заслужить одобрение своей кипучей деятельности?» И еще отметила Светлана: «Не слишком ли много в ней самолюбования? Этот назидательный, поучающий тон, эта привычка управлять, решать, вершить… О, господи, — даже испугалась вдруг Светлана, — что же будет, когда она узнает о сыне? И кто ей об этом скажет? Неужели придется — мне…» Она прониклась искренней жалостью к этой женщине, энергичной и, вероятно, по-своему интересной.

Слово для доклада предоставили седовласому экономисту, который сообщил, что старший его сын — ученый, работает в области космических исследований, второй — агрономом совхоза, дочь — учительница, а еще одна учится в медицинском институте…

И лишь одно это перечисление профессий снискало шумные аплодисменты.

А сидящая рядом со Светой худощавая женщина отчего-то вздрогнула скорбно и утерла слезу — может быть, в ее семье все складывалось не столь завидно.

— Трофим Яковлевич, расскажите, пожалуйста, собравшимся, как вам удалось вырастить таких хороших детей! — попросила Софья Степановна.

— Так ведь давно это было — уже и позабылось… — пошутил тот, улыбнувшись растерянно. — Ведь это долгое, очень долгое дело — растить, ставить на ноги, воспитывать… всю жизнь этому надобно отдать… — И, погасив улыбку, продолжил: — Очень трудно выделить какую-то сторону семейного воспитания и сказать о ней — вот это самое главное… Не знаю. Может быть, наша с женой заслуга в том, что мы сумели приохотить детей к книгам — с самого раннего возраста… А может быть, в другом: что не подсказывали главных решений, не навязывали своего мнения, а учили их думать самих — о жизни, о людях — воспитывали в них самостоятельность суждений… Или вот еще что: прививали любовь к природе, не отгораживали от общения с нею… Но самое важное, думаю, вот в чем: нам с женой сызмальства пришлось много трудиться, и, по мере сил, старались мы и детей своих приобщать к труду, сделать их охочими до любой работы… Еще скажу вот о чем: жили мы не в роскоши, скромно жили, непритязательно — и это, я думаю, сыграло решающую роль в воспитании детей… Нет, не хапуг вырастили, не эгоистов, а людей, которые считают своим первейшим долгом служить обществу, нести благо людям…

Трофим Яковлевич сильно волновался, говорил чуть заикаясь, видно, заново переживая всю свою жизнь.

Волнение это передалось залу.

И сердце Светланы тоже всколыхнулось радостным чувством, гордостью за то, что есть такие семьи, такие родители, такие дети — и ведь большинство их, именно они определяют лицо народа… И разве так уж трудно общим усилием большинства устранить, переделать то, что мешает и портит жизнь, что грязным мусором бултыхается в чистом потоке?..

И еще Светлане понравилось, что этот Трофим Яковлевич говорил о воспитании детей, не прибегая к высокопарностям, а подчеркивал самую главную черту этого дела — маету извечного родительского долга, растянутого на многие и многие годы.

Она опять посмотрела на Софью Степановну, лицо ее по-прежнему сияло торжеством по поводу мероприятия, идущего, как было задумано, как по маслу. Но Светлане показалось, что по этому лицу скользнула и тень озабоченности. «Наверное, она сожалеет, что сама не может уделять столько внимания своему сыну из-за этой нескончаемой суеты, поглощенности общественной деятельностью… Но что же будет, когда она узнает? И неужели мне самой придется рассказать ей об этом?»

Эти мысли отвлекли Светлану от речи очередных выступающих, и она очнулась лишь тогда, когда активист месткома начал распекать родителей неуспевающих учеников, а женщина, сидевшая с нею рядом, вскочила и принялась оправдываться.

— Ну что я могу поделать? Ведь хоть убей — за уроки не засадишь… А ведь не скажешь, что лентяйка. По домашним делам трудолюбива: и уборка, и магазины на ней, то и дело спрашивает — что, мол, мама, надо сделать? И все это — лишь бы за книги не садиться…

— Вот-вот, а у нас совсем наоборот, — поднялся высокий мужчина в середине зала. — Наши, как явятся из школы, так и уткнутся носами в книги. А пол вымыть — ремнем не заставишь, мы, говорят, не в уборщицы, не в дворники готовимся.

«Сколько проблем, — подумала Света. — Какая все же это большая и трудная наука — растить детей…»

Светлана еще раз оглядела зал — и вдруг увидела…

Близ окна сидел Пантелеймон Михайлович Кызродев. Он был в штатском, и потому она его не различила сразу среди других… Зачем же он здесь? Вряд ли она могла предположить, что он явился на это собрание специально затем, чтобы высказать и свои суждения по вопросам воспитания подрастающего поколения, нет, конечно… Тогда зачем?

И вдруг Светлана, совсем непроизвольно, ощутила, как у нее немного отлегло от сердца.

Нет-нет, ей не придется брать на себя эту тяжелую миссию — рассказывать Софье Степановне о том, что случилось с ее сыном.

На следующее утро, ровно в девять, требовательно заверещал телефонный звонок. Заведующий отделом Никита Петрович протянул трубку только что возникшей в дверях Светлане:

— Тебя…

— Я слушаю.

— Светлана Николаевна, здравствуйте. Это говорит Пунегова, — послышался в трубке знакомый голос. Но как же он изменился со вчерашнего дня. — Я все уже знаю… — длинные провода, несущие этот голос, нисколько не скрадывали его дрожи и скорби.

— Софья Степановна, я собиралась сама рассказать вам обо всем, но увидела Пантелеймона Михайловича и поняла…

— Да-да. Но что же мне теперь делать, Светлана Николаевна?! Я всю ночь плакала… сердце разрывается на части, никакая работа не идет в руки… Могла ли я хотя бы подумать, что мой Сашик… что он способен…

— Я сочувствую вам, Софья Степановна. Но прошу учесть, что не хочу причинять лишнего зла вашему сыну, а вам — боли…

— Какой позор, какой позор… Сегодня я даже боюсь выходить из своего кабинета. Боюсь смотреть людям в глаза. А теперь еще и вы меня ославите… неужели вы будете писать об этом в газету?

— Но разве дело, Софья Степановна, только в огласке? — она не сумела сдержать возмущения. — Дело прежде всего в случившемся. И еще в том, чтобы постараться вернуть этих юнцов — в том числе вашего сына — на путь праведный. И чтобы этот пример…

— Извините меня, Светлана Николаевна, я понимаю… но от горя я совсем потеряла голову… значит, вы не будете настаивать на судебном разбирательстве?

— Я думаю, что лучшее решение этого дела — общественный суд. Пусть молодежь соберется — например, в клубе механического завода, с участием представителей школ, предприятий, где учатся и работают эти парни, — выслушают их, выскажут свое мнение, обсудят…

— Но разве нельзя избавить Сашика от этого? Он же совсем еще ребенок. Эти бандиты наверняка запугали его, заставили… он теперь так мучается, так страдает… я просто боюсь за него…

— Софья Степановна, неужели вы думаете, что мне самой доставляет удовольствие заниматься этим делом? Или, как теперь говорят, мне больше всех надо?.. Ведь, откровенно говоря, мне проще всего пойти и обычным порядком заявить в милицию… вот, может быть, тогда огласки и впрямь будет меньше — решат, как велит закон… я, конечно, могу понять, что такое израненное материнское сердце. Потому и не сделала этого до сих пор…

Когда она положила трубку, Никита Петрович сказал:

— Послушай, Света, а может, и вправду тебе стоит пойти в милицию? Ведь нельзя без ее участия. Как бы и впрямь не получилось — в обход закона… Ты помнишь, к нам в редакцию приходил полковник? Славный дядька. Вот посоветуйся с ним… Ведь еще и неизвестно, какие подвиги… в кавычках, разумеется… числятся за этой шайкой-лейкой. Ты уверена, что они впервые вышли на такое дело? А вдруг эти ночные волки уже давно рыщут по городу…

— Но ведь они совсем еще мальчишки, Никита Петрович!

— Бывает и так: мал да удал… в кавычках, конечно… Это же групповой разбой… тут будь начеку… Непременно сходи к Михаилу Андреевичу.