Горюч-камень

30

— Ходи, не взбрыкивай!

Тимша не заметил, что поговорка эта прилипла ему на язык, срывалась, когда надо и не надо.

В середине недели Русёня неожиданно пришла в Северный, разыскала его. Увидев ее, Тимша встревожился:

— Случилось что?

— Да не-ет. Деньги тебе принесла. Зачем ты забыл их на подоконнике? — И засмеялась. — Получи и распишись!

Тимша рассердился не на шутку.

— Ходи, не взбрыкивай! Я же сказал: не возьму…

Русёня набросилась на него в свою очередь:

— Что? Что? Иди, объяви матери сам… а предо мной не выказывайся!

В «Горняке» шли «Римские каникулы». Картина показалась Тимше попросту скучной. А Русёня взволнованно шептала:

— Красивая она… принцесса эта! И одета как…

— Тунеядка, — сердито фыркал он. — В рукоятчицы бы ее! Или на сортировку…

Понравилась им только драка в ресторанчике. Забыв обо всем, Тимша едва удерживался от желания ввязаться самому; Русёня одобрительно вздыхала.

— Здо́рово снято! У нас так не снимают.

Возвращались в темноте. Звездный, ядреный вечер не давал пристаивать: становилось нестерпимо холодно, хотелось куда-нибудь в затишье, к теплу. Русёня разгорелась как маков цвет, уверяла, что ей нисколечко не зябко, и не торопилась домой.

Они шли, целовались и снова шли — не разбирая дороги. Неиспытанное будоражило кровь, кружило голову.

— Господи, какой вымахал, — жаловалась Русёня. — Не дотянешься поцеловаться!

— А ты на пёнушек, — подзадорил ее Тимша. — Ну? Становись, пока не прошли!

Поднявшись, она обхватила его за шею — не то под влиянием нежности, не то, чтобы не упасть, и, приникнув губами, замерла.

— И как это у тебя получается? — с трудом оторвавшись, удивился он. — Наверно, и с другими так?

— А ты с другими не так?

— У меня других не было. Ты — первая.

— И ты у меня первый… дурачок!

— Я-то так целоваться не научился.

— Девки говорят: у кого храбрости смолоду нет и под старость не будет.

Отпустив его, Русёня спрыгнула с пенька, пошла рядом, задумавшаяся, погрустневшая, будто прислушивалась к самой себе. Тимша наклонился, заглянул ей в глаза и не разглядел ничего.

— Чего ты? — счастливо вздохнула она. — Потерял что в потемках?

— Тебя.

— Меня ты еще и не находил. А потеряешь — не ищи!

— Я и не собираюсь терять! Что ты…

Подхватив ее на руки, Тимша прошел, пока не задохнулся, осторожно опустил на землю. Русёня не отбивалась, разрешая ему делать, что хочет.

— Ну? — отдышавшись, спросил он. — Теперь как?

Она засмеялась.

— Мама говорит: ты смирный. — И, целуя его снова, призналась: — А мне и хорошо с тобой!

Анфиса Матвевна не спала. В избе пахло опарой, топленым молоком, а после стужи на улице казалось даже душновато. Бабушка дремала на лежанке, Валерка читай. В кругу от лампы двигалась соломенноволосая его головенка.

— Поздно ж вы гуляете! Я уж заждалась тебя, дочка…

— Мы в кино ходили, — стала оправдываться Русёня. — На первый сеанс не попали, остались на второй.

— Садитесь, молочка топлёненького поешьте.

Тимша отказался.

— Вот вам ваши деньги, — грубовато выложил он на стол скрутившиеся, как береста, бумажки, боясь, что обидит Анфису Матвевну. — И не присылайте больше!

Взглянув на них, та неожиданно растерялась и, называя его на «вы», призналась:

— Я думала ведь как лучше. А выходит — вы непохожи на других…

— Он и вправду, мам, непохож, — вступилась Русёня. — По-своему с ума сходит.

Анфиса Матвевна потемнела.

— А еще скажу: деньги деньгами, а девку мне с толку не сбивайте. Пристаиваете, шушукаетесь — дело молодое. Но чтоб без баловства! Она ведь у меня еще дичок, глупенькая…

Русёня отвернулась, прыснула. Тимша смутился. Вся его сердитость сразу прошла: Анфиса Матвевна видела их насквозь.

— Еще чего, — смущенно пробормотал он. — Мне на призыв скоро.

Бережно взяв деньги, Анфиса Матвевна завернула их в тряпочку. Если так — им найдется другое применение.

Русёня и Тимша ели молоко с хлебом, смешливо переглядывались, а она думала свое.

«Парнишка, кажись, ничего. Отслужится, придет — чем не пара Лидушке? Да только что загадывать? Три года — срок немалый, всяко может случиться…»

Поблагодарив, Тимша оделся, взял кепку.

— До свиданья! Поздно уже, завтра с утра в смену.

Русёня накинула платок на плечи, выскочила проводить его.

— Ты это вправду? — беспомощно спросила она за углом, где не так задувал разыгравшийся ветер. — Тима…

— Отсрочки не будет, — вздохнул он. И, вспомнив Валерку, засмеялся: — Прямо в ракетчики!

— А я как же? — всхлипнула Русёня, прижимаясь к нему. — Ой, ну почему я не парень?

Тимша, веселея, обнял ее:

— Тогда б ты мне совсем не нужна была. Разве ребят можно любить?

Понимая только, что это случится еще не скоро, Русёня счастливо притихла.

— А то кого же?

В воздухе явственно чувствовалось дыхание первой стужи; ветер дул, как бешеный. Но, несмотря на это, им было хорошо согревать друг друга, целоваться и знать, что все испытания — впереди.

Наконец Русёня вспомнила о матери и слегка оттолкнула его.

— Поздно уже! Когда придешь?

— А когда будешь ждать?

— Завтра, как проснусь. И до самого вечера…

— Значит, вечером и приду.

Поцеловав ее на прощанье, Тимша сбежал к магистрали, ощущая на губах парную горьковатость девичьего дыхания. Дойдя до «Жалобщиков», свернул влево, к Соловьинке.

Дневная смена еще не выходила. Размеренно дышала компрессорная. Повизгивал шкив на терриконе; гремел порожняк под погрузкой.

Алая звезда на копре едва угадывалась во тьме. Сонные голуби время от времени сердито гулили над карнизом. Тимша загляделся, ощущая родственную близость всему, что окружало, — шахте, Углеграду, звездной осенней ночи.

Кто-то вразвалку подошел, обнял его сзади за плечи.

— Ну, как оно… Овчуков? Отгулял?

— Отгулял, — узнав Ненаглядова, отозвался Тимша. И, чуть помолчав, без видимой связи, взволнованно спросил: — Артем Захарыч, как ты считаешь: зажжем мы нашу звезду?

— Зажжем. Обязательно зажжем!

— А что для этого делать надо?

— Что делать? — раздумчиво повторил Ненаглядов. Потом, точно отвечая на что-то, давно занимавшее самого, убежденно сказал: — Надо, как Ленин учил: с коммунистов спрашивать вдвойне, А со всех других — как с коммунистов!

Тимша прошел несколько шагов, словно раздумывая над этим, и остановился.

— Можно, я с себя тоже вдвойне буду?

Ненаглядов одобрительно кивнул. Давнее его предположение, кажется, начинало сбываться.

— А ты как считаешь? Только так, брат, и следует жить на земле!

Работать ему приходилось теперь тоже вдвойне. После смены он шел в партком, засиживался поздно. Там, как в штабе во время наступления, было людно. И Ненаглядову не по должности, а по признанному авторитету и опыту часто принадлежало решающее слово во многих делах.

К Большому Матвею прире́зали находившийся в запасе целик соседней шахты. Вентиляционный штрек было решено продолжить, и проходчиков перебросили туда.

Потаскавшись с отходниками, Сергованцев вернулся в шахту. Недолго думая, начальник участка сунул его в смену вместо Косаря.

Как-то, заканчивая продолжение вентиляционного штрека, Волощук разрешил Тимше сесть на комбайн.

— Давай добери остаток! Заходки две — больше не будет. А мы с Ненаглядычем покрепим…

Загрязнившийся, немало поработавший на своем веку, комбайн показался Тимше прекрасным. Отчищенная добела фреза, как всегда, готова была крушить породу. Совок погрузчика захватывал чуть не всю ширину штрека: лапы подбирали грунт, гнали на транспортер.

Включив мотор, Тимша взялся за дело. Фреза приподнялась, легко вошла в толщу пласта, но легкость эта была только кажущейся, обманчивой. Если вовремя не удержать головку, она увязнет, захлебнется породой. А от перенапряжения может сгореть, выйти из строя мотор.

Не позволяя ей увязать, Тимша стал подрезать пласт сверху, чтобы легче было отваливать, сделал глубокую, почти ровную подрубку. Порода сыпалась на совок погрузчика, там ее подхватывали лапы, гнали вверх.

— Ну, как у тебя? — взглянул, подойдя, Волощук. — Не зашиваешься?

Тот задорно поднял большой палец. Измазанное лицо было счастливо.

— Сначала сверху, верно? А снизу потом… когда боковины поставите.

— Глубоко не забирай, — на всякий случай предостерег Волощук. — А то фрезу увязишь!

Он прислушался, точно за рокотом мотора слышал что-то еще.

— Чего ты? — оглянулся Тимша, останавливая комбайн. — Нас на курсах учили…

Волощук отозвался не сразу. Лицо его неожиданно осветилось не то мечтательной, не то вдохновенной улыбкой.

— Чего? Чего? — не без досады повторил он, точно недовольный, что ему помешали. — Не видишь — слушаю; Рудольский с Воронком навстречу к нам прорубаются.

— Ну да, — недоверчиво протянул Тимша, не понимая, шутит он или нет. — Выдума-ал…

Но Волощук и не думал шутить.

— Побратимы, брат, не погибают. — И, будто убедившись в этом еще раз, торжественно подтвердил: — Точно!

Тимша включил мотор снова. Ежастый ветерок ходил у него по спине, прохватывал ознобом.

«Побратимы не погибают, — ликующе повторял он раз за разом. — Только прислушайся — услышишь: они рядом, за стенкой штрека. Точно!»

Комбайн работал ровно, без напряжения. Пласт был мягкий — сухарные и полусухарные глины, а не слежавшийся песчаник, с которым подчас не сладить и опытному проходчику.

«И я проходчик, — радостно думал Тимша. — Самый настоящий… как бригадир, как Ненаглядыч…»

Сделав половину заходки, он оглянулся на них и с подступившей нежностью хотел окликнуть, похвалиться, но вовремя удержался. Скоро конец смене, а — чего доброго — не успеет добрать оставшееся.

«А что? — с беззаботной отвагой юности подумал Тимша. — Любой пласт — мергель, песчаник ли — рубаю! Запросто…»

Едва выдалась свободная минутка, Ненаглядов тоже подошел, поглядел, как ему работается.

— Мотор не перегреваешь?

— Нормально, — обрадованно кивнул Тимша. — А у вас как?

— Сейчас докрепим. Тогда можно будет и передохнуть малость.

— Ага!

Обойдя комбайн, Ненаглядов внимательно оглядел механизмы, остался доволен. Каска его съехала назад, на лбу блестели капельки пота.

— Следи за давлением масла в системе, — напомнил он и вернулся к Волощуку, подтягивавшему очередной хомут.

А комбайн рокотал и рокотал — ровно, забористо. С шорохом сыпалась на совок порода, лапы погрузчика неутомимо скребли по железу.

Вторую половину заходки Тимша закончил быстрей, чем первую, и начал новую. Пласт сделался словно бы тяжелее, сырей — пришлось останавливать комбайн, отчищать забившуюся фрезу.

Едва он выключил мотор, Волощук настороженно обернулся:

— Ну, что там еще?

— Головку забило… сейчас отчищу.

Соскочив с комбайна, Тимша стал отчищать фрезу. Работал и невольно побаивался, что Волощук подойдет, возьмется чистить сам, не дав добрать заходку до конца.

А сверху, по всему пласту, уже проступали, сочились едва различимые жгутики влаги. Еще немного, и они зазмеились вниз, вниз, в обрушенную породу, под погрузочный совок.

— Вода, бригадир! — оглянувшись, крикнул громче, чем хотелось, Тимша и сам не узнал дрогнувшего своего голоса. — Ей-богу! Гляди, как бьет…