Плахта

* * *

Четыре года назад я вышла замуж второй раз, и это были самые счастливые годы. Муж баловал, наряжал, возил к морю и на пикники. Говорил: «Тебе можно все», — и целовал запястья. С Вероничкой (дочерью от первого брака) дружил по-настоящему, и она со своими бедами шла к нему. Вскоре я родила Варю, и папа стал петь малышке песни. Чаще всего про небритых оленей, у которых корни-рога.

В первый день войны мы приехали в Ивановку к родителям Петра. Ждали, что мир вот-вот образумится, но с каждым днем становилось все темнее и голосистее. Вероника постоянно рисовала черным: и солнце, и воду, и листву, Варя (год и два месяца) еще ничего не понимала: ни в войне, ни в мире.

Когда ночи стали слишком громогласными, решили ехать дальше. Петр завел машину, и она долго разогревалась, словно ее душило предчувствие. Так и вышло. Мы проехали несколько километров и застопорились. Дорога, захламленная камнями и ветками, не пускала дальше. Муж вышел расчистить, и в этот момент ослепила неестественно белая вспышка. За ней — взрыв. Я успела подумать: «Вот и все!» Дальше — поволока. Вероничка первой открыла дверь и вывалилась на землю. Я — за ней, но дочь уже лежала мертвой, без ножки и головы. Мне пришлось через нее переступать. Варя кричала неестественно, на одной струне и, казалось, эта струна скоро оборвется. Вдогонку летел окрик мужа: «Беги!» Вот я и побежала. Когда обернулась, окровавленный Петр сидел в машине. Но как? Ведь до этого стоял на обочине.

Дальше — подвал. На улицу лишний раз старалась не выходить, наученная горьким опытом. Все время ощущала рядом Петра. Понимала, что люблю еще сильнее, чем раньше. Вспоминала, как приглашал на свидания и угощал мягким, урезоненным молоком, кофе. Как рассказывал о своих чувствах, а в это время со стороны собора неразборчиво бормотал колокол, и дождь старательно поливал бастионные чугунные пушки.

Перед Вероничкой испытываю разъедающее чувство вины. Кажется, что ее недолюбила. Что мало целовала, помогала с уроками, редко водила пить молочные коктейли. Когда балуюсь с Варей, ощущаю, что старшая дочь все видит и плачет. И я плачу вместе с ней.

Сейчас мы в Польше. Нас обогрели, окружили заботой, но хочется домой, в Чернигов. Все жду момент, когда можно будет зайти в квартиру и оплакать прежнюю жизнь. Расцеловать платья старшей дочери и футболки Петра. Конечно, все когда-то наладится. Грянет новая весна, расцветут петунии, и, возможно, чувства, но никто больше не споет песню об оленях, не предупредит о дожде и не шепнет: «Любимая, тебе все можно».