Берлин-Александерплац

* * *

И вот идут рядом с ним два ангела, имена же их — Саруг и Терах; идут они и говорят между собою. Постоит Франц в толпе, дальше пойдет, молчит, ни слова не скажет, но ангелы слышат его отчаянный вопль. Мимо проходят полицейские по делам службы, но не узнают Франца. По обе стороны его идут ангелы.

Что это еще за чушь? С каких это пор рядом с человеком ходят ангелы, да еще на Александерплац в Берлине, в 1928 году, рядом с бывшим убийцей, а ныне — сутенером и взломщиком Францем Биберкопфом? Что вы хотите, повесть о Франце Биберкопфе, эта правдивая и поучительная повесть о его тяжкой жизни, подходит к концу. Чем больше ярится Франц, чем сильней упирается, тем ясней видна развязка. Скоро все станет на свои места.

Ангелы идут рядом с ним, разговаривают между собой, имена же им Саруг и Терах. Стоит Франц возле универмага Тица, разглядывает витрины, а у ангелов происходит такой разговор:

— Как ты думаешь, Саруг, что случится, если мы предоставим этого человека самому себе, ну, например, покинем его сейчас, и его тут же арестуют?

— В сущности, я не вижу возможности помочь ему: так или иначе его арестуют, этого ему не миновать. Недаром он так долго смотрел на красное здание в Тегеле, чувствует, что не пройдет и двух-трех недель, как он будет там.

— Значит, ты считаешь, что нам здесь и делать нечего?

— Да, как будто бы так, коль скоро нам не позволено унести его отсюда.

— Ты еще ребенок, Саруг, лишь несколько тысяч лет смотришь ты на мир сей. Ну, а если мы человека перенесем в другое место, в другие условия, разве он выполнит то, что ему предназначено? Знай же, на тысячу людей семистам, да что я говорю, — девятистам не дано исполнить своего предназначения.

— Но с какой же стати, Терах, оберегать именно его, человек он самый заурядный, обыкновенный! Никак не возьму в толк, чего ради мы за ним ходим.

— "Заурядный", "незаурядный" — пустые слова! Что ж, по-твоему, нищий — человек "заурядный", а богач — "незаурядный"? Ведь в любой момент богач может стать нищим, а нищий — богачом. Этот человек близок к прозрению. Впрочем, многие были близки к этому. Но пойми, он недалек и от осознанного действия. Видишь ли, Саруг, кто многое пережил, многое испытал, тот склонен ограничиться познанием, а затем — уклониться от действий — умереть. Такой человек не хочет бороться. Испив чашу жизни, он устает телом и душой. Понимаешь ты это?

— Да.

— Но если много переживший и многое познавший человек еще не сломлен, еще держится за жизнь, не хочет умирать, а тянется за чем-то, к чему-то стремится, если он не уклонится от борьбы, а укрепит дух свой и пройдет свой путь до конца, то это уже немало. Ты ведь и сам не знаешь, Саруг, как ты стал тем, что ты есть, не ведаешь, чем ты был раньше, и как случилось, что ныне ты идешь со мною и охраняешь живых.

— Это верно, Терах, я этого не знаю, я лишен памяти.

— Ничего, память твоя постепенно вернется к тебе. Сам по себе никогда не станешь сильным, как бы ты этого ни хотел. Нужна опора. Силу надо обрести, ты же не знаешь, как ты обрел ее, и вот теперь то, что пагубно для других, тебя не страшит.

— Но ведь он нас вовсе не звал, этот Биберкопф, ты и сам говоришь, что он хочет от нас избавиться.

— Он хочет смерти, Саруг. Прежде чем решиться познать до конца страшную правду, человек непременно захочет уйти из жизни. И ты прав, на этом большинство и срывается.

— Значит, на этого человека ты надеешься?

— Да, он силен духом и не сломлен; и уже дважды выдержал испытание! Поэтому останемся рядом с ним, Саруг, я тебя очень прошу.

— Хорошо.