Светован. Штудии под шатром небес.

Всякая птичка своим носиком живет

Как-то раз, припоминается, он сказал задумано: "Может, мы рождаемся не единожды… Возможно, мы уже приходили на этот свет каким-то животным. Иначе почему бы меня так манили птицы?!"

Это было не простое любопытство к пернатым. Птицы "голосами ловили сердце" и были для него "самым родным товариществом и первыми новинарями". Он знал, что зерно цепко ухватится за землю до того, как прилетят ласточки, потому что потом уже почва становится капризной; ежели кукушку слышно ясными вечерами — к неурожаю; если воробьи гнездятся с северной стороны крыши — к жаркому лету; жаворонок поет без устали — неделя будет погожей; на Онуфрия соловей давится колосом — следует приступать к жнивам; если на Тихона кукушка прекращает куковать — надо завершать жатву; женским криком "га-га-га!" можно привлечь коршуна, а он принесет во двор благосклонность неба; соловей поет всю ночь — день будет погожий; хороший выводок гусят — к сытому лету; вороны каркают перед дождем, а филин зовет "пугу" к ясному дню; дятел кричит к холодак; кулик оставляет болото, когда чует длительное тепло; грачи пасут траву перед влагой; журавль перед потеплением танцует; скворцы подают голос — к ночному дождю; ласточки летают высоко — к ясной погоде, низко — перед тучами; воробьи купаются в пыли — после обеда ожидай дождь…

В разных местах птицы поют по-разному. Это зависит и от поры дня, и года, от погоды, и даже от состава воды в той местности.

"Всякая птичка своим носиком живет", — любил говорить. Эта "крылатая мелочь" была для него отдельным царством под высоким небесным шатром. Припоминаю, как он обрадовался, когда увидел небольшую юркую серую пичужку на нашем подворье.

— Прибился тишок. Видать, хорошо ему здесь. Дрозд-омелюх, редкостная птица, любит тишину. Илько-баильник знал, что делает, когда ставил здесь избу. Место удивительно свежее и тихое…

Баильниками он называл характерников — своего рода колдунов. Сам себя таковым не считал: "Они обычно слово берут из темноты и выносят на свет, а я, наоборот, — из света во тьму. От страдания — к терпению. От опыта — к надежде…" Не все, о чем он говорил, я понимал, но все больше догадывался.

На нижних лугах, случалось, находили мы ямки с гнездами, увитыми корешками и конским волосом. С них слетали желтенькие птички, похожи на воробьев. И сеяли над травами свою нехитрую песню: "синь-синь-синь-синь…"

— Овсянка. Указывает косарям на доброе сено. Где вьет гнезда, там буйные травы. А почему ее так называют? Потому что держится возле конского следа, теребит в навозе овсяные зерна. Эта пичужка тем дорога, что самая первая возвещает о весне. Только подаст голос — как снег начинает таять.

В наших полевых ночевках не один раз слышали мы при первых сумерках долетающее откуда-то странное мурлыканье: "уэррэррр… эрр. Прерывистое и недолгое. Потом громко хлопали крылья. И больше ни звука с той стороны.

— Вот и дремлюга уже собрался спать, и нам пора, — говорил Светован. — Ночь в поле отмеряет лучше, чем петух.

Ночь под открытым небом пролетала в один миг. Ее седую мглу мелко пробивал знакомый голос: "тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ…" В рассветной поволоке на старом пне угадывалось серое птичье очертание. Понемногу с него вырисовалась смирная бурая в крапинку птица. "Тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ", — живо на что-то указывала она. Я с любопытством подкрался, но что это?

— птица, которая, казалось, дремала, закрыв глаза, как только я бросался ее схватить, в последний миг легко взлетала из-под самых рук.

— Увы! — смеялся старик. Этот ленивец видит сквозь сон. Спит на лету, может ошибиться и сесть на голову человеку либо корове, но поймать его невозможно. Дремлюга. Днем дремлет, а ночью стремителен, как стрела. Мошку гонит. Поэтому и держится возле скота, где для него много корма. Его еще называют козодой.

— Почему?

— Потому что ухитряется подлететь к козьему вымени и пососать молоко. И коза этому не противится. Возможно потому, что в уголках его клюва щетинистые перышки, которые козу и щекочут…

Рассказал дед, что ленивый дремлюга даже гнездо не строит. Кладет два яйца прямо на землю и дремлет себе на них. Птенцы вылупливаются уже зрячие и оперенные, наверное, чтобы было поменьше с ними возни нерадивым родителям. Это летние птицы. Как только повеет осенью — собираются в дорогу к заморскому теплу. А может, козье молоко для них уже горчит от пожухлой травы.

В своих рассказах о "лесном бытии" старик как-то обронил фразу: "И научился я спать, как пищуха, стоя". А чуть позже показал мне и саму птичку — маленькую, юркую, с крючковатым клювом. Она зацепилась им за волокно под корой, хвостиком уперлась в край и так спала.

Под корой — ее пища, приют и гнездо. Поэтому пищуху называют еще и "подкоришником". Я видел мудро устроенное гнездышко. На веточках, выложенных между стенками дупла, прикреплены лубяные волокна, а повыше — мох, перышки, шерсть, коконы пауков. В гнездышке лежали белые яичка с красноватыми пятнышками.

Видели мы и гнездо ползика, синеватого свистуна, который лазает по деревьям головой вниз. Он лепит его из глины, смачивая слюной. Эта замазка такая крепкая, что не расколоть и камнем.

— Заботливое существо. Словно из Святого Письма — не сеет, не жнет, а припасов у него на зиму — полная камора. Набивает в трещины коры семена клена, подсолнуха, конопли, орешки и сухие ягоды… Бывало, и со мной делился. Когда в лесу не можешь найти ничего съедобного — иди на посвист ползика. Он тебя подкормит…

Когда Светован вынужден был жить отшельником в диких лесах, нехитрой науке выживания он учился у маленьких жителей леса. Прежде всего, у птиц. Их он знал очень хорошо и трепетно любил. Крохотный комочек с маленьким мозгом, величиной со спичечную коробочку, — а сколько природного ума! Сколько силы в добывании, сколько радости для глаз и ушей, сколько пользы для всего мира!

Всякая птичка своим носиком живет.

Очень "домашняя" птица синица, держится за свою территорию. А неволя ее губит. У "теплого" дрозда, который протяжно читает с верхушки березы свое напевное письмо, тельце такое горячее, что можно обжечься. От этого он даже задыхается, вынужден проветривать легкие. Из этого получается размеренная, медленная песня: "фи-лип, фи-лип, чай-пить, витью-вить…" Некоторые птицы все время на виду — а гнезда их не увидишь. Например, золотомушка. Она ткет свое гнездышко из паутины и мха, но тщательно прячет от посторонних глаз. Точно так же и костогрыз, с его железным клювом — для косточек диких черешен. Чтобы не перегреть яичка, плетет гнездышко не плотно, оно даже просвечивает снизу.

Из лесных верхушек падали удары звонкого молоточка: "тинь-тень-тянь-тень… тинь-тень-тянь-тень". Это отбивал свою песенку крохотный ковалик.

— Его тяжело увидеть. Любит высоту. Ловит мотыльков по краям веток, хотя сам не больше их.

Как-то старик показал мне ковалика вблизи. У зеленовато-рябой птички были полностью черные лапки, словно и впрямь вымазаны в кузнице. И тоненько стучал ковалик язычком по наковальне клювика: "тень-тинь-тянь…"

Всякая птичка не только своим носиком живет, но и своей песней. (Каким постным был бы этот мир, если бы все они пели на один манер! Но творец наш — Художник. Сам ласковый, он выделил каждую живность своим окрасом, своим звучанием. И каждому человеческому племени дан иной язык, чтобы оно его любило, развивало и удивляло братние народы. И мать-землица впитывает эту отчую речь, как дождь и солнечные лучи. И на тех теренах, где эта речь привольно и мудро звучит, там и благодати больше. Ибо язык — это незримый дух, который живет между землей и небом и связывает, крепит сущие души". Эти розмыслы Светована сохранились в моей синей тетради).

В нижних лугах, которые плавно переходили в заросли орешника, в ясные лунные ночи слушали мы соловьев. Слушали и молчали каждый о своем. Ибо грешно было посторонним звуком ломать эти райские мелодии, наполнявшие округу тихим ясным миром. И небо слушало их, и ночь. Из рассказов деда я уже знал, что поют это после хлопот с гнездованием самцы. Поют для самок, которые высиживают яйца. И эти серенады будут продолжаться до тех пор, пока не вылупятся птенцы. Они рано, еще до начала лета малышей, покинут гнездо и пойдут искать в зарослях свою дорогу, свою самку, свою песню.

Соловей — птица-единоличник, любит уединение. Как, впрочем, и каждый художник. Они прилетают к нам поздно (тоже по отдельности самцы и самки) и рано, почти еще летом, отлетают, оставив над осиротевшими оврагами, словно застывшее марево, свою песню: "фи-фи-фи-тьох-тьох-тьох-юлить-юлить-юлить…" В разных местах, в разное время соловей поет по-разному. Как и человек. Наилучше поет тогда, когда больше всего комаров.

Я слушал соловья и вспоминал услышанное раньше: "Разве может это пение звучать понапрасну?! Каким радостным должен быть мир, если даже маленькая птаха имеет такую власть над нашим сердцем!"

На внешний вид эта птичка не особо красивая, почти как воробей. Зато ее сестра синешейка очень заметная, пестрая, с красной либо белой звездочкой на грудке. Подвижная певунья. Сколько раз во влажных ольшаниках мы слушали дивные перепевы целого, казалось, хора. А самих птиц не было видно. Хор вела одна синешейка — большая пересмешница пернатого племени.

В топях вокруг озера, где мы "справляли плавбу", встречались тонкие, словно тростинки, с вытянутым вверх клювом темно-бурые бугайчики. Неподвижно замирали, только голова незаметно вращалась и поблескивали в нашу сторону бусинки-глаза. А бывало, что из реденьких плавней слышался приглушенный крик. Словно издали ревел бугай. Это птица опускала голову под воду и угрожала кому-то, возможно, коварной щуке. Через этот голос так их и называют — бугайчиками.

— Нету птицы более трудолюбивой. Совсем как вол, только пернатый. В четыре часа поутру уже, как монах, кладет поклоны над водой. А заканчивает свой рабочий день, когда садится солнце. Чует теплую зиму наперед и остается дома, не отлетает. Клювом пробивает лед, чтобы прокормиться…

О своем гнезде бугайчик особо не переживает, часто использует прошлогодние сорочьи гнезда. А есть птица "домашняя" на удивление, которая плетет не одно гнездо, а несколько: для птенцов, для дневного пребывания и для ночлега. Это ремез. Его гнезда напоминают варежки, прикрепленные к рогатинам веток. Выплетенные из луба, замаскированы мхом и лишайником, устелены вербовым пухом. Плетиво настолько крепкое и толстое, что его редко даже сорока сможет разорвать.

А уж про сороку говорил дед много. Как и ворон, сова, кукушка, — это птица-характерница. У нее невероятное чутье. Хвастливая и завистливая воровка. Тянет в свое гнездо все, что блестит. Может даже поджечь избу, если притащит окурок. Не терпит соперничества. Увидеть двух сорок вместе — к счастью.

…Кукушка свое откуковала, когда примерялась к новому лету. Считала себе дни и длину полета над чужими гнездами. Теперь же она чаще всего хохотала над нами из густых укрытий: "кли-кли-кли-кли…" Бездомная кукушка

— очень скрытная и хитрая птица. Меньше голубя, но когда напыжится, становится похожей на ястреба. Птицы в страхе покидают гнезда, а она садится, чтобы снести свое яйцо. Одно чужое выбрасывает. Кукушка умеет считать. Если гнездо для нее слишком маленькое, то яйцо приносит в клюве. Оно таких же размеров, как и у других птиц, только скороспелое. Кукушата, не успев обсохнуть, выбрасывают из гнезда всех других едоков. Могут поднять крылышками вес вдвое больше, чем они сами. И получают весь корм. Бедная мелкота трудит крылья, чтоб прокормить ненасытного чужака. А мать кукушка только хохочет над этим: "кли-кли-кли-кли…" Но все это ей можно простить хотя бы за то, что немилосердно уничтожает лесную мохнатую гусень, которую другие птицы не едят.