Светован. Штудии под шатром небес.

Горовое гнездо

Мы прибыли к месту еще до темноты — "разменяли день". На самой горе, в просветах густого сада, серела халупа. Хворостянка, как объяснил старик, мазаная глиной и отороченная для тепла кукурузными стеблями. Дабы не упасть на ветру, она прислонилась к щербатой скале. Издали это жилище скидывалось на заброшенное гнездо огромной птицы. Дверь, подпертая хворостиной, встретила нас старозаветным скрипом. Здесь давно не обитали, но что удивительно — совершенно не чувствовался затхлый дух. Наоборот, я, смакуя, втянул ноздрями острую, почти озонную свежесть.

— Горная соль, — кратко объяснил старик.

Суть этого я понял позже. Скала, которая служила здесь задней стенкой жилища, замерцала при свете свечи. Это были кристаллы соли. Грубой горной соли. Первое, что старик сделал, — отколол пластинку и бросил в котелок. Я не успел оглянуться вокруг, как он уже накрошил грибов, порубил собранное зелье и развел огонь в печи. Пока готовилось варево, нарезал кружечками картошку и положил на горячую плиту. Картошку он достал из своего заплечника, а еще — бутылку масла, упаковку свечей, спички, инструмент, несколько книг. Вот и вся его ноша.

От печи и каганца потянуло обжитым духом. Мы поужинали в сенях. Старик тут же и постелил себе. А я лег в боковой комнатушке на лавке. После дневного перехода спал, словно камень. Хотя утром и чувствовал каждое ребро. Позавтракали тем, что осталось со вчера. Старик посолил и сдобрил маслом зелень. Пучки солнечного света играли на стене, и она переливалась, словно огромный бриллиант. Такую же соль я видел у него дома под кроватью. В моем взгляде, наверное, читался вопрос. Позже я привыкну к тому, что он будет их считывать глазами.

— Очень полезно дышать солью, — объяснил он. — И легкие очищаются, и для кожи защита, и рассудок светлеет. Соль дает прыть всему естеству (взбадривает все естество), укрепляет каждый орган. Почему говорят: носится как присоленный? Говорят, а почему — и невдомек. Соль не только замедляет старение, так она еще и взбадривает человеческую натуру, помогает выбрать правильное решение… Умник Илько знал об этом. Поэтому и прислонил свою хижину к соляной скале. Но постарел человек, вошел в годы. Тяжело стало одному здесь куковать. Спустился в дол доживать век, к дочери. Подворье опустело, но для меня стало хорошим приютом в моих летних "бродах" (путях, странствованиях), когда захочется подышать небом.

Я вышел во двор, окунулся в роскошь простора. Ничего здесь, на самой вершине горы, не мешало взору. А небо лежало прямо во дворе. Мне тоже захотелось "подышать небом". После соляной коморки здесь пахло кислым ветром. На все стороны сбегали вниз пестрые луга, не тронутые еще косами. И лишь далеко внизу жалось к самой кромке сосняка селение из десятка-второго подворий. Кое-где шевелились, словно кузьки, фигурки людей и скота. Мы были на самой верхушке, над всем миром. Среди такой красоты, что оставалось только дышать и молчать.

— Сколько мы будем здесь? — спросил я.

— Сколько эти птицы, — старик кивнул на стайку мелких птиц, которые кружились, словно мошка, в синеве неба. — Когда они улетят за теплом, тогда и мы… Чикотнями зовутся. Тоже любят высь. Единственные птицы, которые не боятся ястреба. Уничтожают его.

— Как? — воскликнул я удивленно.

— А так. Слетаются стайкой вверх и испражняются на ястреба. Крылья у того так и слипаются. Их разъедает кислота… Такое птичье коварство. Совсем как среди человеческого племени. Сколько между нами такого отребья, что одним только дерьмом и может победить того, кто сильнее…

Он неотрывно наблюдал за птицами. И взгляд его становился острым, как кончик спицы. Словно они что-то ему писали на небе. Тогда обернулся и указал пальцем вдаль:

— Видишь иглу мачты над сизой горой? Мы пришли оттуда. Глаз видит расстояние одного дня пешего перехода.

Я до слез всматривался, но ничего не видел. Да что там даль? Этот дед не единожды выхватывал гриб прямо из-под моей ноги или предостерегал, когда я чуть было не поскользнулся на мокрой тропинке.

Еще к полудню он вышел "в броды". Так называл прогулки за зельем. Возвращался с плахтой за спиной и говорил: "Кого кормит луг, у того твердый дух”. И приносил целыми охапками этот "луг" — зелье, коренья, цветы, ягоды, грибы. Мои опасения, что же мы здесь будем кушать, понемногу отступали.

На следующий день пришел к нам первый гость. На коне. Кляча была худая, а мужик в теле. Между собой они были похожи вытянутыми зубатыми ртами. Коню мешала узда, а человек не закрывал свой рот ни на секунду. Тарахтел без устали, заискивающе бегая татарскими глазками.

— С Илькового горба потянуло дымом. Я унюхал и понял: дед Андрей печет свой ореховый хлеб. И давай сюда, чтобы поклониться.

— Твой нос водит тебя за нос, — улыбнулся дед. — Хлеб я еще не пек. Жду, покудова принесешь от Бецы муку. Ржаную, молотую жерновами.

— Знаю, знаю ваши вкусы. А мы уже к покупному хлебу приучились.

— Оно и видно. Носишь на себе мешок сала. Пузо растет от недоброго хлеба, не от мяса. Ну, носи себе на здоровье.

— Да где на здоровье, уважаемый Андрей! В животе у меня к ночи печет, режет.

— Кушать меньше надобно.

— Насколько меньше?

— Дели хотя бы пополам.

— Ой-ой! Так я совсем похудею.

— И худей. Земле станет легче тебя носить. А вторую порцию отдавай кобыле. Имей Бога в сердце — так замордовать животное…

— Лошадка в работе, Андрей. То лес, то пахота, то одно, то другое. Сейчас уже полегче. Теперь, когда вы здесь, хотел бы я и за своим здоровьем присмотреть.

— Придешь завтра — приготовлю тебе траву. За живот свой не страшись — дыханье чистое, глаза не сухие. Но порцию урежь… Будешь идти, не забудь прикупить мне муки. Мерку-вторую пусть смелет Беца. Вот деньги.

— Какие деньги?! Не позорьте меня, вечного своего должника. Да и Беца с вас не возьмет ни копейки. Надолго ли в наши дебри?

— Лето пробудем с Божьей помощью.

— Это хорошо. С вами здесь и мы люди.

Гость неохотно распрощался, оставив на колоде банку молока и жирный сверток. Уже на втором выверте тропинки догнал его дедов окрик:

— Передай людям, Штефан, что я здесь при работе. Времени на сказки у меня нет. Пусть себе не выдумывают пустые хвори. Я им не фельдшер… А об ужине своем забудь. Кружка кислого молока — и будет с тебя!

Мужик радостно замотал головой. И конь тоже, словно обезьянничал.

— Э-эх, скорее собака станет щипать траву, чем этот голодать, — тихо произнес старик. И склонился к беленьким цветочкам, рассыпавшимися по траве яркими бусинками. И погладил их нежно, как ребенка по головке: — Маленькие мои, дождались…

Мне показалось, что цветки ему улыбнулись и своими ротиками, и глазками.

На следующий день я подхватился с раннего утра. Потопал к кринице, что журчала из-под дуплистого явора. Совсем близко звенела коса. Срезали траву в лад, с присвистом. Сквозь заросли ежевики белела рубаха. Я пошел туда. Мой дед поднимался по плаю с первым укосом "луга”.

— В добрый час твоей работе, Иван! — поздоровался с косарем.

— И вам доброго здоровья, дедушка.

— Здоров косишь? Как сено?

— Сено такое, что даже попадья, присолив, съела бы в пятницу. Спешу, пока роса.

— Оно так, с косарей пот — корове полон рот.

— Точно. Поэтому и хватаемся. Потому что лето мигнет, как один день. А чего, скажите, провещает нам нынешняя Олена?

Старик сорвал какую-то травинку. Посмотрел на нее против солнца, прищурился.

— Олена зелена. И сухотела. Такая и осень будет — сухая. Как теперь — с ложкой болота. А средилетье покропит нас. Покропит и погремит. Правде быть, без молний. Что тебе сказать, Иван? Трава и мед в этом году будут хорошие, а вот хлеба не очень.

— Эка беда! Хлеб сегодня дешевый, а мед купим. Мой отец пасеку держит в Заломе.

— Знаю. Я его мед в опару кладу. А как Митро?

— Благодарить Бога, не хуже, чем в том году. Зато младший брат очень подупал. печень его мучает. И аптека не помогает.

— А что кушает? — спросил старик.

— Как и все. Что на столе.

— Пьет?

— Хм, ну выпьет, когда есть что. Не буду обманывать.

— А при какой работе состоит?

— В пекарне. Сторожем.

— С этого следовало и начинать. Передай своему брату, что я велел сразу же бросать свою пекарню. Пусть выбирает: или работа, или здоровье. Это будет первое лекарство.

— А почему? Работа у него хорошая, каждое утро несет домой авоську хлеба. Да и на работе не голодает…

— Это его и губит. Глаза всегда жаднее живота. Запихивает в нутро горячий хлеб, да еще и макает в пережаренное масло, которым смазывают формы. А это страшный яд. Не выстоявшееся тесто продолжает бродить в его потрохах, разрывает печень. А братец, дабы заглушить боль, заливает ее водкой. Да, на полдня печень утихнет, а потом… Хорошо, что еще болит, не убита совсем… В аптеки они бегут за здоровьем…

— Я его завтра причащу, отец, — блеснули острые, как лезвие, глаза косаря. — Увидит он у меня Христа живого!

— Расскажи ему, какой еды должен придерживаться: каши, творог из собранного молока, блюда из овощей, сушеные абрикосы, тыквенные семечки, вареные в крахмале ягоды, изредка рыбу и курицу.

Хлеб только подсушенный, а пить — чаи с ромашки и шиповника. Такая еда для печени — самая лучшая аптека… А пекарню пускай бросает с легкой душой. Там, в этом перегреве, еще и дышат дрожжами, которые затем грибом оседают в легких. Знали бы вы, что это за дрожжи в вашем дешевом хлебе!..

— Большое спасибо вам за совет. Если б еще сказали вы, какую погоду ожидать на субботу Овец собираемся гнать.

— Я б на твоем месте, Иван, на полонину пока не собирался. Чувствуешь, как пахнет мята? И вода в потоке потемнела, и клен "плачет"… Ты еще дома присмотрись, веселы ли овцы.

— Очень! Бараны даже бьются.

— Это знак предгрозья. Как раз на двое суток затянется.

— Чудеса! — не удержался от восхищения косарь. — И откуда вы это все знаете?

— Ежели бараны знают, то как не знать человеку? — тихо промолвил старик.

Смешные вещи он всегда говорил с серьезным видом. А серьезные — с улыбкой. Словно смягчал приветливостью, сердечной теплотой суровое содержание истины.

Потом его остановил другой косарь, старший, с угрюмым, нелюдимым взглядом. И они отошли в сторонку. Тот, уткнув косовище в землю, что-то заискивающе объяснял, помогая себе при этом руками. Ветер теплыми волнами прочесывал взгорье, рвал голоса, и до меня долетало не все сказанное.

-.. И тогда я, отец родимый, чуть души не лишился..-. Виноват, вокруг виноват…

— Ну. не один шел за шерстью, а вернулся стриженным, — нехотя отвечал старик.

— Э-э-э, здесь не найдешь таких слов, чтобы объяснить, что я тогда пережил… В сравнении с этим смерть благом покажется…

— В этом я вам не помощник.

— А кто же, как не вы, милостивец вы наш?

— Сами знаете Кто. Кого молитвами надо просить… Вы хотя бы верите?

— Все мы во что-то верим…

— Я не спрашиваю обо всех. Вас спрашиваю.

— Да верю…

— Просите покаяния, молите для себя прощение?

— Куда я денусь?.. Успею еще по церквям набегаться.

— Ждете, когда вас другие в церковь понесут? — голос старика каменел. — Ступайте к Богу сами, пока есть чем.