Светован. Штудии под шатром небес.

— Да-да, конечно… Я думал, вы мне пособите чем-то…

— Послушайте, вы пришли за духовной помощью к тому, кто сам каждое утро просит себе крепости на день, а вечером благодарит за это. Просит — и получает. Почему б и вам не попросить?

— Не знаю… О вас идет такая молва… Что сочувствуете всем, справедливый… — в голосе косаря прорывалось раздражение, а может, и нотки насмешки. Во взгляде появилось что-то недоброе. Глазами он ломал встречный взгляд.

— Справедливый, говорите? Вы справедливости желаете? Тогда пойдите и заявите о себе на суд людской — и подучите свое. Не знаю, снесете ли столько?!

— Да я вам как отцу родимому рассказал, а вы…

— А я вам как сыну говорю: просите для себя не справедливости, а милосердия. И отступитесь от греха. В сию же минуту отступитесь. И мыслью, и сердцем. И несите то послушание до конца. Хотя это и нелегко… — Забросил корзину на спину и пошел.

А косарь остался стоять, словно прибитый громом.

Я ловил каждое слово, принесенное ветром. И они имели запах, эти слова. В них было какое-то потаенное содержание. Какая-то тревога, оплодотворенная надеждой.

Здесь не так разговаривали, как в городе, где словеса текли заунывно, словно вода из незакрытого крана. А общение зачастую было просто данью этикету либо чтобы заполнить затянувшиеся паузы. Здесь же слова имели вес и ложились густо. И хотя подбирали их, казалось, легко, но тщательно. Так и плелось соцветие разговора. Чин беседы.

Я видел, что старик возвратился совсем без души. Перегодя я спросил его, что это был за человек.

— A-а, выветренный камень…

— Лицо у него злое, — сказал я.

— Не знаю… Люди, может, и не злые, но очень запуганы… И грешат. И набираются еще большего страха…

У него не было желания дальше разговаривать. Но я потом видел, как он, прислонившись к дереву, не мигая, наблюдает за этим пожилым косарем, который, волоча за собой сложенную косу, уныло плелся вниз. Шел так, словно тянул на себе незримую копну. Дед, тяжело дыша, съедал глазами крохотную сутулую фигурку. Казалось, уста его что-то шепчут.

Только под вечер проронил он несколько фраз, словно бы самому себе. Я записал их в синей тетради: "Не равными мы приходим на свет — равными уходим… А бывает — и наоборот… Ох, не просто выровнять кривое дерево. Очень не просто… Господь нынче обеими руками оберегает мир, не то что в былые времена — одной хватало…"

С тех пор начал я присматриваться к каждому его движению, ловить каждое слово. И спрашивал себя: кто же он, этот человек, который привел меня, как слепого теленка, на эту гору?..