IT AS IS

Ярик

Одним движением я сбросил на пол всё то, чем был завален мой письменный стол — чертежи, распечатки, книги, компакт-диски, какие-то безделушки и письменные приборы. И с величайшей осторожностью положил себе на колени синий джинсовый рюкзак-торбу.

Да, это был точь-в-точь тот самый рюкзак, который носила Лили при жизни. Я и до этого знал, что мёртвые живут среди нас. Более того, я неоднократно общался с ними и изучил их привычки. Но ещё никогда мне в руки не попадали вещи с того света. Сердце моё бешено колотилось. Я боялся представить, что я найду внутри рюкзака. На вид он был заполнен где-то на половину. Может, там внутри какой-то артефакт или магический предмет, с помощью которого мёртвые совершают свои путешествия между мирами, или же дневник, в котором записаны всем скитания души. А может быть, там внутри что-то вообще недоступное нашему пониманию, что-то, что находится вне нашей реальности.

Я ослабил шнуровку рюкзака и стал выкладывать на стол его содержимое, один предмет за другим.

Сначала я вытащил книгу. Это было какое-то старое, ещё советское издание, в тёмно-зелёной обложке. Золотые буквы уже порядком истёрлись, но можно было разобрать слово «Кинизм». От одного её вида начинало клонить в сон. Полистав книгу, я отложил её в сторону.

Следующим на жёлтый свет настольной лампы я извлёк плеер и кассету. Такая старая кассета с магнитной плёнкой, каких уже много лет не производят. На обложке был изображён младенец, плывущий к рыболовному крючку, на который насажена купюра в один доллар.

Потом были какие-то мелкие неважные вещи, которые носит с собой каждая девушка в восемнадцать лет: миниатюрная косметичка, пачка презервативов, упаковка с бумажными салфетками, короткий выкидной нож, записная книжка, авторучка, ключи, кошелёк, расчёска, таблетки в банке без этикетки, зажигалка и подводка для глаз.

Но всё это не представляло для меня никакого интереса. До утра оставалось ещё пара часов — слишком поздно, чтобы ложиться спать, но и слишком рано для того, чтобы просыпаться. Я накинул куртку и вышел из дома. Все эти годы после смерти Лили я жил с ощущением, что терять мне нечего.

Наверное, сейчас из меня получился бы хороший герой какой-нибудь бессмысленного женского романа — такой грустный, такой одинокий, я шёл по пустынной предрассветной улице. Но романы хороши тем, что они всегда заканчиваются какой-то красивой сценой. Главный герой может уйти навстречу восходящему солнцу, ускакать на коне по прерии или даже жить с кем-то долго и счастливо. Жизнь не получается завершить красивой сценой. После каждой такого ухода к восходящему солнцу следует возвращение домой, к счетам за квартиру и немытой посуде.

Домой мне не хотелось. Мне казалось преступлением прервать этот волшебный миг одинокой прогулки, и ноги сами несли меня знакомой дорогой. Я вспомнил, как давным-давно мы шли с Лили по этой самой улице. Было около четырёх часов дня. Всё сознательное взрослое население пряталось от солнечного света в своих склепах-офисах. Казалось, что мы единственные с ней вдвоём — живые люди в этом огромном, удивительном летнем мире.

Так бесцельно ходить по городу способны только студенты начальных курсов, едва вырвавшиеся из‑под родительской опеки, но ещё не столкнувшиеся со всеми сложностями взрослой жизни.

— Нам сюда, — Лили указала на подъезд одного из одинаковых панельных домов.

Дверь одной из квартир на первом этаже была открыта. На лестничной площадке курили двое — светловолосая худая девушка и широкоплечий парень.

Девушка была тонкой, как тростинка, и невероятно привлекательной. Бледная кожа, тонкие черты лица, глубоко посаженные ярко-голубые глаза. Она была красива, как бывает красива любая девушка, только начавшая принимать героин.

— Это Юля, моя подруга, — сказала Лили, едва заметно кивнув в сторону девушки, — а это Тимон, друг. Ну, Юлин друг.

Парень молча протянул мне огромную ладонь. Я подумал, что он вполне мог бы быть Юлиным дилером. И как любой дилер, сам он не принимал ничего такого. Вместо этого он тоннами жрал протеины и поднимал тяжести.

Интересно, каково это — быть посредником между магазином спортивного питания и канализацией? Если бы бодибилдеры могли неограниченно наращивать массу тела, они, должно быть, умирали бы от голода, съев все питательные вещества вокруг себя. Но зачем? Тело в любом случае состарится и истлеет, а яд следования общественному мнению будет мучительно выходить из души сотни лет.

— Тимон, — прогудел парень.

Я пожал протянутую мне ладонь.

— Сов, — ответил я. Тимон удивлённо вскинул бровь. Так бывает почти всегда, когда я представляюсь незнакомому человеку. Да, мой отец, Марк Сафатов, был не без чувства юмора. И страну свою любил, пусть любовь и не была взаимной.

— Совет, его зовут Совет, — перебила меня Лили, — имя такое у человека, понимаешь?

— А, — протянул Тимон, и, потеряв ко мне всякий интерес, бросил окурок на пол. Ударившись о бетонные плиты, огонёк сигареты разлетелся на несколько ярко-красных искр и погас.

Мы с Лили зашли в квартиру и закрыли за собой дверь. Это была типичная квартира из тех, объявления о сдачи которых на часы и сутки висят на каждом столбе: одна комната, маленькая кухня, смежный санузел и прихожая, в которой едва можно поместиться вдвоём. «Квартира гостиничного типа» — так её называют риелторы. Это правильное название — в такой квартире не покидает чувство, что ты находишься в гостях.

Вся мебель в комнате состояла из журнального столика у стены, разложенного дивана в центре и горшка с засохшим цветком на подоконнике. Оконные рамы были старые, и краска местами облупилась. По стеклу змейкой извивалась небольшая трещина. Мятое бельё на диване не оставляло никаких сомнений о том, что обычно происходит в этих стенах. Лили взяла меня за руки и упала спиной на этот диван, потянув меня за собой. От неё пахло пивом и дешёвыми цветочными духами. Но больше, конечно, пивом.

Раньше в этой квартире жила какая-то старушка. Скорее всего, когда-то в углу комнаты на полке стояла икона. Сейчас об этом напоминал только менее выцветший кусок обоев. Когда старушка умерла, её дети первым делом выбросили икону, а вторым — расклеили по городу объявления о сдаче квартиры. По этому телефону и позвонила Юля. Когда ей сказали, что два часа подряд будет дешевле, она решила позвать свою подругу Лили. Ну и меня.

Кстати, умерла старушка как раз на этом самом диване, на котором сейчас Лили старательно обнимала меня ногами, и на котором минут двадцать назад верзила Тимон подминал под себя хрупкую бледную Юлю.

Вот примерно так одно поколение сменяется другим.

Когда всё закончилось, я, слегка пошатываясь, пошёл в ванную комнату, чтобы выбросить использованный презерватив в мусорное ведро. Этот ритуал неукоснительно выполняется мной. Какие бы позы и способы мы не придумывали, всё заканчивается одинаково — я встаю и, стягивая на ходу презерватив, шлёпаю босыми ступнями в ванную, или на кухню, или ещё куда-то, где стоит мусорное ведро. Перед тем, как выбросить, я внимательно смотрю, не порвался ли он. А потом выбрасываю. Кусок резины, наполненный моим семенем изнутри, и омерзительно-скользкий снаружи, падает либо в груду картофельных очисток, либо в консервную банку, либо в какие-то порванные бумаги. А потом я смотрю на себя в зеркало.

Не знаю почему, но я не сразу узнаю себя в нём.

И мне становится интересно, что происходит с моей Лили в это время? Может быть, она исчезает или превращается во что-то? Во что-то первобытное и ужасное, в тот самый кромешный ужас, который таился в тёмных сводах пещер и которого так боялись наши далёкие предки, и от которого прятали младенцев. Смотря на использованный презерватив в мусорном ведре, я понимаю, что прятаться есть от чего. Наверное, руки её в этот момент становятся подобны крыльям и обрастают перьями, а милое лицо принимает очертания свиного рыла… Или, может быть, она думает о чём-то особенном?

Всё это вряд ли. Скорее всего, она ни о чём не думает, а просто лежит и смотрит в потолок.

Вернувшись из кухни и плюхнувшись рядом с ней на продавленный диван, я и спросил у Лили, хотела бы она завести детей. Нет, не сейчас, и не обязательно от меня — но мне на самом деле было интересно, что она думает об этом. В ответ она лишь рассмеялась — глухо, утробно.

Было в моей подруге что-то демоническое, что-то такое, что я был не в силах понять и что меня неудержимо влекло к ней.

Лили затихла, так же внезапно, как и рассмеялась. Мне показалось, что она даже перестала дышать. Я смотрел в потолок, поэтому у меня не было никаких оснований полагать, что она всё ещё лежит рядом со мной — я не слышал её дыхания, не видел её и не прикасался к ней. И тут я подумал, что она может и не существовать вовсе. Возможно, Лили — лишь плод моей фантазии, а наши забавы с ней — акт онанизма. Думая так, я чувствовал, как проваливаюсь в сон, тяжёлый и душный, когда ты и не спишь вовсе, а просто лежишь неподвижно, потеряв чувство времени и связь с окружающей действительностью.

— Ага, вот вы где! — раздался звонкий голос Юли в прихожей. Лили тут же вскочила, и, натянув джинсы и майку прямо поверх голого тела, выбежала к ней.

— Да что ты тут делаешь, час ещё не прошёл! — кричала она. А Юля отвечала:

— Мне стало очень интересно, что вы тут делаете. Можно я посмотрю?

— Нет, давай уходи, — упиралась Лили. А Юля всё повторяла:

— Ну давай я посмотрю…

А я лежал голый на продавленном диване в крохотной комнате обычного панельного дома, расположенного в спальном районе провинциального города. Лежал и смеялся. Тогда жизнь казалась мне такой лёгкой, такой невероятной и такой длинной.

Я стоял под окнами той самой квартиры. Сейчас вместо деревянных рам и стекла с трещинкой здесь были установленный современные тройные стеклопакеты. За ними висели тяжёлые багрово-красные шторы. Наверняка жильцам этой квартиры шторы представляются чем-то вроде театрального занавеса. Готов ручаться, к шторам ещё прилагается бахрома и золотистые завязки с дурацкими кисточками. Бывшие хозяева справедливо рассудили, что выгоднее продать квартиру, чем регулярно сдавать её придуркам вроде тех, которыми были мы.

Я пошёл дворами вниз, к реке. Было безлюдно, как бывает только утром в предрассветные часы. Перейдя дорогу, я спустился на пляж. Помню, вечером того же дня, много лет назад, мы сидели на берегу.

Лили лежала в купальнике на песке, задумчиво накручивая на палец прядь своих тёмных волос. Когда я её спросил, зачем она это делает, в смысле зачем лежит ночью на пляже в купальнике, она ответила, что загорает. По её словам, от солнечного света темнеет кожа, а от лунного — загорает душа. Глупо иметь смуглое тело и быть совсем бледным внутри.

Мы играли в «вопросы». Один говорит утверждение, и спрашивает что-то, а второй отвечает, и задаёт вопрос, исходя из своего ответа. Эта игра получилась у нас сама собой. Нет, здесь не было ни капли соревнования. Просто так, за пеленою слов, мы начинали чувствовать что-то настоящее, некие сущности, стоящие за словами.

— Есть свобода, а есть свобода выбора, — говорила Лили, и её волосы слегка колыхались на ветру, — как ты думаешь, Сов, в чём разница?