IT AS IS

Пост-экзистенциализм

Встречайте, это ваши старые друзья — Винни‑Пух и Пятачок. Пока вы делали домашнее задание, курили в подъездах, сдавали экзамены, бегали за девчонками и блевали в ванной комнате чужой квартиры, эти ребята времени зря не теряли.

В них многое изменилось, впрочем, как и в вас самих. И если бы я не представил вам этих двоих, то, вполне возможно, вы бы их и не узнали.

Сейчас Винни‑Пух и Пятачок снова идут вместе по дороге мимо каких-то гаражей, заброшенных дач и складов. На заваленных мусором обочинах стоят засохшие деревья. Пятачок допивает пиво из полуторалитровой пластиковой бутылки и, не глядя, бросает её в сторону. Достаёт сигарету из мятой пачки и машинально хлопает себя по карманам в поисках огня. Винни-Пух протягивает ему зажигалку. Прикурив, Пятачок затягивается и, кашляя, сплёвывает себе под ноги. На землю падает сгусток слюны, чем-то напоминающий сало — белый с розоватыми прожилками.

— Куда идём мы с Пятачком? — спрашивает Винни‑Пух. Шерсть его свалялась; то там, то тут виднеются гноящиеся проплешины.

Пятачок вынимает изо рта сигарету, останавливается и пристально смотрит на Винни-Пуха. Внезапный порыв ветра подхватывает с земли пакет-майку из супермаркета и уносит прочь.

— В никуда, — сиплым голосом отвечает Пятачок.

Вас ещё не стошнило? Нет? Тогда мы продолжим.

Мы родились в середине восьмидесятых. В 1991 году, когда нам было по пять-шесть лет, в нашем детском садике на стене висел портрет Ленина. И не то чувствуя что-то, не то подслушав разговоры взрослых, однажды, когда во время ужина воспитательница вышла из комнаты, мы закидали его ненавистной манной кашей. Спустя пару месяцев, в сентября 1992 года, первый раз придя в первый класс, мы не обнаружили там ни портрета Ленина, ни пятиконечных звёзд, ни красных флагов. Сейчас уже трудно сказать, была ли прямая связь между этими двумя событиями, но отрицать свою причастность к истории, в том числе к уничтожению прошлого, было бы крайне глупо.

Для нас родительская мораль является чем-то сродни опустевшим и брошенным заводам. Наверное поэтому молодёжь так любит фотографироваться в модной одежде на фоне обшарпанных стен разрушенных цехов. Тем самым они удовлетворяют Эдипов комплекс, как бы говоря себе и нам: «Смотрите, я молодой и живой, и я потребляю, а прошлое — мёртвое и брошенное, и ничего не производит».

Факт потребления — это признак жизни в современном обществе. Каким ещё способом простой гражданин может заявить о себе? Любые произведения искусства тонут, захлебнувшись в жидковатых потоках масс-медиа, любой голос неслышен на фоне телевизора. Но откуда-то извне приходит мысль, что выход есть. Нужно взять кредит и купить огромную прожорливую машину. Потом взять ещё кредит и купить квартиру в центре города, а на оставшиеся деньги — ворох разноцветной одежды. И ты уже не одинок, ты в центре внимания и всем нужен. Без разбору мы поглощаем все материальные ценности, до которых способны дотянуться, подменяя стремление к мечте выплатой процентов.

Это проявление женственности. Мы стремимся поглотить в себя всё, до чего способны дотянуться, в надежде, что от этого нечто новое произрастёт внутри нас. Но материальное мертво и бесплодно. Мы женственны от того, что у нас никогда не было отца, не было примера, эталона поведения. Одного отца свергли наши деды и прадеды, а другого мы самолично закидали манной кашей.

Но это не женственность любящей матери — это скорее инфантильность молодой девушки, ещё не обременённой заботой о детях. Ведь семья уничтожается информационным обществом. Сейчас семья — это обычно двое родителей и дети. Причём оба родителя заняты работой, и большую часть времени дети проводят в специальных организациях — яслях, детских садах, школах и группах продлённого дня. Не так часто в современных семьях встречаются бабушки и дедушки. А семья из четырёх поколений вообще невозможна.

Чем выше техническое развитие общества, тем меньше почтение к возрасту, так как жизненный опыт становится не важен. Он легко заменяется знанием современной техники и владением передовыми технологиями. А то, что было актуально лет десять назад, уже стало частью истории. Так и получается, что дети умнее родителей. Это становится причиной потери авторитета возраста и, как следствие, разрушения института семьи.

Если экзистенциальная личность делает свой выбор из бесчисленного множества возможностей, то личность пост-экзистенциальная знает о потенциальной возможности выбора, но доверяет его профессионалам, тем самым избегая лишних сложностей. Наша индивидуальность — это сменные панели телефона и очки Рей Бен.

Мы слышали об уникальности иррационального бытия, но оно слишком сложно и опасно. Сложности — не для современного человека, ибо он уверен, что «самый простой путь всегда самый правильный». Опасности не вписываются в картину нашего уютного мира. И мы добровольно отказывается от экзистенции, от уникальности и неповторимости в пользу уверенности в том, что завтра будет точно таким же, как и сегодня.

Вместо свободы мы выбираем безопасность. «Уверенность в завтрашнем дне» — вот что движет нами. Наверное, причина этому лежит в нашем детстве, пришедшемся на бандитские девяностые годы. И зачем нам свобода — вместо неё у нас же есть свобода выбора. Мы всегда можем выбрать: взять в Маке гамбургер или чизбургер, написать глупость в Твиттере или в Контакте. Понятие «свободы выбора» лежит в основе демократии — весёлой игры, в которую мы играем практически всем земным шаром. Мы выбираем человека, который будет олицетворять для нас верховную власть из примерно дюжины других кандидатов. Единственное, что успокаивает, так это то, что такой выбор лучше, чем отсутствие выбора вообще. По крайней мере, проголосовав за победившего кандидата, можно потом взять на себя часть ответственности за происходящее вокруг.

Кстати, если демократия — это власть народа, то напрашивается вопрос: власть над кем?

Философия должна давать объяснение, почему всё сложилось именно так. Наша жизненная позиция — «пожалуйста, не трогайте меня» и «лишь бы ничего не изменилось». Имя ей — пост-экзистенциализм.

Так называемая «работа на дядю» сродни социализму, с той лишь разницей, что при социализме работник приносит пользу абстрактной стране, а при капитализме — конкретному человеку. С точки зрения превращения здоровья и эмоций в деньги капитализм есть персонифицированный социализм.

Каждый из нас, совершая день за днём одни и те же действия, знает, что где-то есть свобода. В теории каждый из нас свободен, но от этого делается только хуже. Незадачливый путник, провалившийся в болото, думает, что благодаря своему судорожному барахтанью он сможет выбраться на берег. Так и мы в каждый момент времени полагаем, что можем прервать наше рабство, и от этого погрязаем в нём всё сильнее и сильнее.

Даже песни, написанные в наше время, указывают на бедственность положения. Гребенщиков пел о поколении «дворников и сторожей». То же поколение с точки зрения Кинчева «дрожит по углам и не смеет петь». Про наше поколение отлично спела группа «Отпетые мошенники» — «мы насосы». Да, мы на самом деле насосы, потому что наше поколение сосёт. Сосут все без исключения. Но имеет значение сословный аспект сосания. У одних это нефтяная труба, у других — лапа. Поэтому мечта любого нашего современника — это как можно скорее перестать работать, достигнув позиции менеджера, и целыми днями искать в интернете смешные картинки и видеоролики, чтобы выделяющиеся при смехе эндорфины заглушили вопиющую пустоту существования.

Если задуматься, то в современном термине, означающем профессиональную ориентацию, — «позиция», заложен какой-то второй смысл, говорящий вовсе не о профессиональных качествах, а о то, чем предстоит заниматься на рабочем месте. «В какой позиции… Ой, простите, на какой позиции вы бы хотели работать?»

И вот, заняв выбранную позицию, офисный сотрудник начинает мечтать о своём светлом будущем. О том, как он станет менеджером. И кто знает, может быть в скором времени мечты сбудутся и придёт мессия. Чартерным рейсом из Великобритании, в опечатанном самолёте, к нам прибудет новый еврей. Придерживая полы чёрного драпового пальто, он заберётся на крышу «Финика» и заорёт, тряся двойным подбородком и сверкая лысиной: «Супермаркеты — кассирам, офисы — менеджерам, мир — ипотечным квартирам, война — загородным домам!»

«Пролетарий» в переводе с латинского означает «служащий тем, что имеет детей», «производящий потомство» (дословно «для детей»), а также «неимущий» или «простонародный». Если заглянуть в энциклопедию, то можно узнать, что пролетарий не имеет права собственности на орудия производства. Его занятие — продавать свой труд. В отличии от Древнего Рима и от Франции 18-го века, сейчас пролетарий вправе сам себе выбирать угнетателя, тем самым реализуя основную парадигму демократии — свободу выбора. Хотя, благодаря NDA, орудиями производства он всё равно не владеет. Получается так, что рабочий информационной эры меняет одного буржуа на другого, блуждая из офиса в офис. «Блуждающий» по-гречески означает «планктон», отсюда и происходит широко известный термин «офисный планктон».

У борющегося за собственную свободу пролетария начала XX века было оружие — булыжник, выломанный из мостовой. Булыжник одинаково легко бил стёкла фабрик и превращал в месиво лица мещан, военных и капиталистов. Что же будет оружием современного пролетария — планктона? Что он может швырнуть в угнетателя? Планктон существует исключительно в искусственной, виртуальной среде своего офиса, не производит ничего вещественного и не имеет доступа к объектам физического мира. Единственное, что у него есть — это его затухающее сознание. Именно оттуда современный пролетариат вырывает свои «булыжники» — комментарии, или, коротко, комменты.

Комменты метаются где угодно и по какому угодно случаю — в социальных сетях, блогах и на форумах. Сотни комментов прикреплены к видеозаписям и картинкам. К каждому комментарию обязательно прилагается аватарка: вот упитанный детина на фоне бассейна где-то в Турции; вот на пляже вытянула свои целлюлитные ноги дама с обрюзгшим лицом; вот белоснежный котик смотрит на тебя сверху вниз. Для метания комментов существует даже специальный термин — «наброс говна на вентилятор». Здесь, с одной стороны, видна отсылка к способу использования булыжника — «метание», «бросание». С другой стороны — самокритика, пренебрежительное отношение к этому виду деятельности — «говно». А с третьей стороны — агрессия к продукту физического производства — «вентилятор».

Если в начале двадцатого века Иван Шадр отлил в бронзе скульптуру «Булыжник — оружие пролетариата», то сейчас, сто лет спустя, нужна другая скульптура — «Коммент — оружие планктона». На ней будет изображён заплывший жиром лысеющий мужчина неопределённого возраста в галстуке-удавке, сидящий перед компьютером и ковыряющий в носу. Предлагаю слепить её из человеческого кала.

Что есть любовь к Родине? Любим ли мы Родину?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, прежде всего, определиться с понятием Родины. Что это?