Поцелуй мамонта

ПРО ШИШКОВ

Девочки хорошо знают про Шишка Первого: а также и Второго: по бабкиным и маминым рассказам.

Они могут нарисовать Шишков так точно и подробно, что даже Хвост завидовал такой популярной узнаваемости.

Шишок Второй на долгие годы прописался в памяти жильцов Большого Дома.

Редкие, но меткие, завывания Шишка вспоминаются чаще, чем Шаляпинское пение, а его проказы цитируются предпочтительней, чем приключения и страсти любимых всеми Руслана и Людмилы.

Был бы жив чёрномохнатый, гордый и негусто мявкающий даже в напряжной ситуации Шишок Второй — владелец добротного пушистого хвоста, похожего на горностаевый воротник, наматывающегося вокруг ножки стула в два оборота, — то тут он уж непременно вспылил бы от ябедного и наигнуснейшего Михейшиного наговора.

Он рассказал бы всем: чем, например, занимался в отсутствие взрослых маменькин сынок, внучек, любимчик.

Он бы поведал, как упоённо рылся юный Михейша в семь вершков роста в незакрываемых по традиционно семейной честности сервантах, ящиках, книжных и одёжных полках, и как чистил древние сундучища с реликвиями. Сам гражданин Шлиман позавидовал бы Михейше.

Он бы добавил про свой мученический хвост, привязываемый к лавке, про банки от леденцов и жестяные кружки в качестве погремушек, про пинки в момент регламентной наточки когтей о ножки дубового стола.

Пожаловался бы на использование его в качестве вьючной, осёдлой, дрессированной лошади, про пострижение усов и наклеивание бумажных яблок на шкуру.

СЕКРЕТЫ АЛЬМАНДА

Альмандин — алабанская вениса — так называли его в древности, промежду прочим, помог Михейше явиться на свет, так как он по бабкиному настоянию вовремя был повешен роженице на шею. И был свидетелем и помощником достаточно трудных родов.

Бабка на все сто процентов приписывала чудодейственное спасение Михейши, опутанному в горле пуповиной, своему родовому камню. То, что камень сердца попал в несанкционированное Михейшино владение, — её не то чтобы особо радовало, но и не удручало слишком.

— Воришкой пацан не вырастет — это не в наших полиевктовских правилах, — говорила и думала она. — С кем не бывает по малолетству. Зато после опомнится и покается. Потом, глядишь, и ему этот камень поможет. Не дай Бог, на войну попадёт, или в другую какую беду.

Камень умело останавливал кровь и уменьшал любую боль.

Михейша не был за это бит ни отцом, ни дедом, так как женская половина семьи держала этот и другие случаи исчезновения блестящих семейных штучек в пользу пластилинового государства в строгом секрете.

Для деда пропажа альмандина выглядела как обыкновенная уличная потеря, несмотря на некоторую родовитость небогатого колье, передающегося по наследству уже в нескольких поколениях.

Для Михейшиного отца это вообще ничего не означало: народив деревенский минимум, он вечно занят серьёзными делами.

А сам — для кого — то пустой камушек, а для кого — то лучший в сокровищнице камень Альманд, — в какой — то горестный момент, а именно в отсутствие Михейши по причине учёбы то ли в Питере, то ли в Вильне, пропал из Куковской казны.

Михейша подозревает в преступлении девочек.

Но, не доказано — не вор, то есть девчонки не воришки, а всего лишь подозреваемые по карандашному признаку. Версия простая.

Михейша по прошествии лет дело об ограблении казны затормозил.

Девчонки отвечать отказались, обидевшись за повторяющийся в каждые Михейшины каникулы навет.

Хотя вопрос, как говорят теперь правнуки бабули, сам по себе интересен.

ГЕОГРАФИЯ И ШТУКАТУРКА

1916 год.

О штукатурке до того не писалось ни романов, ни од. А вот Михейша вопреки мировой практике любит порассуждать о штукатурке.

И, Бог с ним, с семейным альмандином. Тут всё почти насквозь понятно. А штукатурка это да. Это нешуточная история, которая сыграет в жизни Михейши долгую и совсем неожиданную, сначала зубоврачебную, а потом почти что смертельно — детективную роль. Но последнее случится гораздо позже. И это не является сутью данного правдивейшего пересказа.

А может и не вспомниться больше никогда, ибо писатели, особенно заслуженные графоманы, недолговечны.

Они живут одним днём, быстро загораются и так же быстро гаснут.

А также забывают данные в молодости обещания.

1

Вообще, удивительно присутствие вскользь упомянутой и спрошенной у бабки штукатурки в этом Богом забытом медвежьем углу, превращённом в поселеньице. Но больше смахивающим всё — таки не на людскую селитьбу, а на беспорядочно разбросанные по кривым плоскостям макеты ведьминых домиков, сложенные из замшелых спичек.

— Домики наши поначалу все были с крутыми крышами, с рублеными гривастыми, голоднющими коньками, с рождения просящими сена. Они снабжены сверху стреловидными, пещерного дезигна стропилами в два косых реза, а в углах венцами аляповато — топорной работы.

Сия сказочная, заболотно — кащеевская застройка разбавлена была подобиями ветхих охотничьих избушек на отшибах, подслеповатыми сараюшками с многочисленными к ним домовитыми пристроями — лабазами, складами, клетями, собачьими конурами, овечнями.

Всё это живописно многообразное строительство сляпано из умыкнутых из лесу, упавших от старости стволов и из подручных досок, высохших до синевы и скрутившихся от времени в пропеллеры. Подуй посильнее ветерок, и взлетит это хозяйство вверх наподобие аэроплана.

Распластав свои крылья среди изрытых шахтёрских холмов, сколочен сей летательно — жилой агрегат и держатся его запчасти одни с другими за счёт деревянных клиньев, круглых и остроугольных шипов, хитроумных врезок и врубок, кои из которых называются премудро ласточкиными хвостами. Во как! А что — то неважное попросту связано переплетением тонкого ивняка — недолгожителя, взятого с мокрых оврагов и с крутых берегов протекающей неподалёку почти — что безымянной притоки немалой сибирской реки Вонь.

— Неужто полетит? Бабуля, не смеши! Селеньица будто бы не летают. А кованые гвозди где, если говорить про времена царя Гороха? Неужто, как в Кижах или в Соловке — острове? А где обыкновенные гвоздики? Где скобы и прочие строительные приспособления цивилизации?

Так спросил бы опытный плотник и внимательный чтец.

Но Михейша с детства — просто чрезвычайно любопытный и умный не по годам мальчик. В поздние времена окрестили бы его ребёнком «индиго».

— Урал, Москва, Алтай, даже Ёкск давно уж освоили это немудрёное производство.

— Что ты, внучек! Какие гвозди! Гвоздевой дефицит давно прописался в нашем поселении. Вот, к примеру, иностранец, а он художник, скульптор, инженер, писатель, словом, весьма проницательный и изощрённый человек по имени Агас Су Лоренс с делегацией изучателей архитектурной истории три года подряд как приезжал изучать наш безгвоздевой опыт возведения землескрёбов.

Сравнивал со свободным государством — монастырём Тибетом… Хотя, какой в Тибете лес?

Михейша, в Тибете есть лес? Мало? Только в подножьи? Вот и я говорю, что с Китаем у нас ничего общего…

— Только глаза узковаты у шорских. Китай, бабуля, большой. Может и есть общее с Китаем.

— Вот, я и говорю. Искал, значит, он какой — то параллельный Фуй — Шуй. И обратился он первым делом к…

— Странно это для иностранцев, — прервал бабкину речь Михейша. Он ведь будущий следователь. Всё, что не ложится в ровную логическую линию, тревожит и удивляет Михейшу как искривлённая неумёхой — мастером столярная линейка. — Зачем им деревяшки? Старьё это! У них все дома каменные.

— Не все. Возьми Голландию, к швейцарцам загляни.

— Деревянный дом там редкость. Они лес берегут. А попу лизать иностранцам это привилегия музейщиков и историков наших. Они чужую историю хорошо понимают, а со своей лукавят. Так было всегда и, поди, так будет в дальнейшем.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Знаю и всё!

— В Эрмитажах тебе сообщили или как?

— Сам догадался. По нейтральным газетам. Там правду пишут.

— Мы о железе говорим. Чёрт с ними, музейщиками. Так вот, гвозди с архаики тут наличествовали редко и преимущественно в деревянном виде. А теперь…

— А про какое время вы говорите, баба Авдоша? Неужто в наш просвещённый так осталось? А в сенцах коромысло на чём висит, а вешало?

Прищурился смешливый молодой глаз. Отметила это бабка. Но упорно талдычит о своём:

— Даже всейчас такое осталось. Зайди, мил дружок, в боры поглубже. Найди избушку схимника, лесовика, к Афоне забреди: —всё вертится, хлопает, закрывается без щелей, но не отыщешь там, брат мой, гвоздей, хоть слопнись. Железо в Европе давно выдумали, а к нам оно только в шестнадцатом веке пришло, а если по толковому, то деловые подтянулись с начала семнадцатого века и то из — под палки, и то не на железо, а на медь, олово и белое серебро. Из меди и бронзы толкового инструмента не сделаешь. Это даже древние рудокопы знали…

А откуда бабка — то про это знает? — думает внук, — неужто втихаря умные книжки читает? И охота ей на старости! Зачем всё?

— …Фёдор Алексеич, царь батюшка — то давний, Самойле, что Лисом звали, велел минерал тот сыскать и плавильные опыты над ним ставить. А из — под палки кому охота работать. Разве, чтоб ноздри не повыдёргивали. А это непорядок. Тут нужен живой интерес, а не хитростный. А ты говоришь — железо. Железо в государстве есть. Много его, но сюда везти надо. И то, для того, чтобы машинам гайки крутить. Деловые люди на этом деньги куют. Куют, да. Гвозди… — задумалась старушка, — и гвозди куют; но гвозди… они нонче дорогими стали. Не для всех они нашенских по карману.

— Будто раньше Агриколы никто не читывал. Железу — тысячи лет. А мы тут, как в каменном веке, — сердится знаток малый, — а зачем дедуле «Bergwerksbuch»? А "De re metallica"43? Вон они за стеклом — на самом видном месте.

— Это от вашего прадеда досталось; он этим увлечён был, и пропахал для того все хребты, малые горбы, долины и побережья, а теперь только для красоты, внучок. Али не знаешь, как модным и умным прослыть? — Это проверка внука на прочность.

— Врёшь ты, бабуля.

Обижается внучок, не распознав бабкиного подвоха.

— Я видел, как деда с папаней их на днях штудировали. Аж вспотели, как спорили! Аж Египет с Германией попутали. Я весь их научный бред с лоджии слышал. Говорят, что под пирамидами ходы, что они все связаны, что один ход от Микерины ведёт под землёй к Нилу, что в одном тоннеле припрятано золото, а вход в него охраняет немецкий шкилет с лопатой. Про карты говорили. Дед сам что — то рисовал поначалу, а потом бросил за недостаточностью свидетельств. Правительство египетское, говорил, шибко все тайны охраняет, а лишнее прячет в сейфы…

— Ой уж! Нашёл доказательство! Всё сам, поди, токо сейчас и выдумал.

— Вот и не только так. Зачем мне врать, — обижается следователь. — И вообще, у этих книженций кончики издавна заслюнявлены и загнуты. Горная книга кофе сафьяном попила, а металлическая дак с табаком внутри. Ты у нас знаток по гвоздям? А кто у нас курит, бабуля? Не ты ли?

— Не я. Дед раньше трубку имел от своего отца… Покуривал да бросил лет двести назад, до тебя ещё, и до папки твоего. А ты всё — таки, Шерлок, что ли? Или как правильно твоё имя — то? — Сощурился немолодой и погасший блёскостью бабкин глаз поверх старомодного учительского пенсне. — Специальность как называется твоя? Уж ни филлёров ли будешь по улицам гонять? Или в живорозыск пойдёшь? Или в трупорезку? Или за стол сядешь? Куда тебя больше тянет? Может в бомбовики, а? Чего замолк?