Поцелуй мамонта

Горе тому, кто ослушивался Некука!

5

Ну как, как не положить в казну те красивые бриллианты, что лежали годами на склонах кратера вулкана Азав, не принося никому пользы, кроме самой богини Абаб? К чему богине бриллианты без оправы?

Главный бриллиант по прозванию Альманд был величиной в 0,85 роста пластилинового человека, весил сикстильон карат и стоил ровно полтора царства коммодов с учётом всех клопов, тараканов, летающих мышей и сухих мотыльков. А, как посчитано теперь, вес всего человечества и всех тварей, бегающих по поверхности Земли, летающих в небесах и прозябающих в морских безднах, в тысячи раз меньше крылатой и ползающей мелкой питательной массы.

Промежуточный по шкале планктон, кажется, даже не отнесённый Дарвиным ни к кому, усугубляет это соотношение.

Сколько стоил сей обогащённый брильянтами остров? И за какую сумму его можно было купить?

Михейша долго ломал голову над этой воистину арифметической проблемищей, которую мог решить только его дед — математик по призванию и работе.

Но, дед Федот не был посвящён в Михейшину проблему и не интересовался пластичными империями (твёрдой и статичной империей управлять лучше). Мягкая Михейшина империя незаметно для его испод — носа и постепенно — подобно болезнетворным микробам или прапрапенициллину — расплодилась на кирпично — деревянной территории.

А сам Михейша, далёкий от взрослой арифметики, рассуждал примерно так:

— Если за камень, расположенный на территории острова Коммод можно купить полтора Коммода, то как сосчитать цену острова правильно? Всё — таки приплюсовывать к острову стоимость самого камня, или нет?

В итоге Михейша решил, что стоимость острова с камнем составляет два с половиной камня. И что сами жители никогда не смогут выкупить остров у пират — губернатора Некука, по той причине, что у них никогда не будет столько денег, чтобы купить остров, ибо из валюты у них был только один огранённый розовый камень, а островами за самих себя никогда не рассчитываются.

На острове, между тем, произошла революция, в которой победила команда доброго разбойника Нибора Дуга, и поэтому камень альмандин… впрочем, и так далее, и так далее.

Это суть другая, сугубо Михейшина история, совсем чуточную чуточку зашифрованная в Летописях пластилинового человечества.

6

Итак, розовый камень по обычному имени Альмандин, лишённый от временной бедности золотосвадебной оправы и цепочки, то есть сущий беспризорник в обычном мире, долго мозолил ручки Михейшины, пока взял да случайно не исчез.

Исчез он сначала в пользу пират — губернатора Некука, а потом оказался приватизированным человечками наимоднейшего Королевства Революшен.

Для Михейши камень был недорогим. Обыкновенный камушек, какой носили почти все крестоносцы и венецианские простачки типа Казановы на балах; надевали его также исключительно все богатые и нищие балдушки на карнавалах смутной нравственности.

Но генерал — пирату Некуку и настоящим привидениям в тапочках и башмаках на босу ногу, камень, без сомненья, сильно ндравился. Так чистосердечно считал Михейша — он же бог Михой и создатель царсива Человечкиного.

— Не «ндравился», а нравился, — поправляет грамотная Леночка, прочитавши как — то от корки до корки Михейшину Летопись. Это не единственная её цензуринная отметина, сделанная красным карандашом.

Она, по большому счёту, одобряла Михейшино царственно — божественное начинание с Человечками, напоминавшее ей невоплощённый Город Солнца Томазы Кампанеллы и прочих наивных мечтателей древности, мечтающих о скорейшей и всеобщей справедливости.

Ей было интересно — чем эта история закончится.

Но история Человечков всё не заканчивалась, точно так же, как не заканчивается, а только обрастает дребеденью и множится несправедливостью история взрослого мира.

— «Не ндравится»… этак звучит слишком даже по старорежимному, даже по — деревенски неотёсанно, а тем более стыдно в городском слушании и при декламациях; а в наших словарях такого даже не прописано.

Михейша со временем согласился бы с Леночкой.

— «Мнгновение»! — Леночка опять посмеивается, — не слишком ли много согласных подряд?

— Какая нахр… разница! Бывает же тонкошЕЕЕ животное и никто, и никак по трём одинаковым буквам подряд не стенает.

Четырёхлетнему Михейше, освоившему папины газеты и искусство писания сказок, нет дела до правописания. Главное: это самое чудесное «мнгновение» успеть вовремя, в подробностях, и в ясных картинах запечатлеть!

Но живые бомбы и романтический дым от них Леночке по — прежнему нравились больше, чем даже все взятые вместе расчудесные и наивные Михейшины летописи.

7

Мамонька тут как тут. Но, талдычит она всегда о своём немировом, скучном и бытейском. Продолжает трагедийную бабушкину и каверзную Леночкину тему.

— А у меня драгоценный сынок все камушки из украшений повытаскивал. Хорошо, — пусть не бриллианты, а крашеное стекло. Видать, слишком — с переливчато, а Михейша наш падок на разные блестяшки — сверкашки.

— Михейша как сорока — воровка! — подсказывают сёстры хором.

— Ох и глупые девки! — накаливается ярким электричеством чья — то внутренняя спираль.

— Дурной вкус. Главное, чтобы не блестело, а было бы к месту, — это поправляет Леночка, начитавшаяся модных парижских рекомендаций.

— Я тебя сейчас подушкой зацеплю! — сердится знаток ювелирных и портняжных ремёсел. — Вот вспомни королеву Елизавету, или Марию Стюарт. У них по одному колье и скромные серёжки. Аз камешек или изящная гроздь. Видела же, надеюсь, во Всемирной истории искусства? Не в количестве рюшек дело!

Таковое лондонское черно — белое издание в четырёх огромных томах имелось в дедовой библиотеке. А появилось оно в обобщённой коллекции благодаря бабке, которой это издание подарил какой — то бердфордский почитатель — претендент на руку и сердце Авдотьи Никифоровны, пребывающей тогда в девичестве.

А отец почитателя был владельцем книжной университетской лавки, что по адресу Оксфорд, Ландстрит, строение…

Хотя, точный адрес знать вовсе не обязательно: проверки пойдут, подкопы… побегут читатели в Оксфорд под обаянием правдивых бабкиных пересказов.

Оп — па! Уже побежали!

— Что ж тогда остальные королевы все так пышны и многоступенчаты, как праздничный торт на траурном выносе? На каждом торчке по бриллианту. Все они без вкуса? Портные и кружевницы у них такие неграмотные?

Сквозь историческую правду чувствуется оправдание себя.

— Сороки завсегда берут всё то, что плохо лежит, — поправляет маменька, — а наш Михейша — ковырятель и разгибатель местных железок, каких ещё поискать. Золотинки с конфеток — так ни одной не выбросит. Съедает нутро, и раскладывает обёртки по цвету и величине, как хорошенькая, но глупая девочка. Потом разглаживает ногтем наитщательнейшим образом. Всё в свой дом, к человечишкам своим. Хозяйственый мальчик!

Посмеивается, хозяйничая у печи, мама.

Она вторая, после бабушки, начальница трёх чугунов, когорты сковородок и полчищ кастрюль.

— Да ладно, мамуся, — сердится оставшийся в одиночестве беззащитный мужчина.

— Теперь у меня на шее, стало быть, не ожерелья, а челюсти без зубов; я того страхолюда больше не надеваю. Не броши, а подсолнухи без семечек. Михейша нас с бабушкой форменно раздел.

Девочки внимательно и недоверчиво посмотрели на мамусю с бабушкой: нет, не похоже, что они в прозрачном наряде короля. Всё прикрыто по чести.

Теперь смеются все.

— Мы знаем, всё знаем, мамуся! — прыгают и покатываются, хлопая в ладоши, девчачьи сорванцы, лялечки безмозглые. — Ты нам рассказывала, как Михейша сушёные апельсины со стеклянными блёстками разгрыз, и к лекарю оттого попал. А они были фальшивыми игрушками для ёлки. А ещё он орехи еловые в Новый Год колол.

— Грецкие!

— Ну, и понравились тебе греческие орехи?

— Гнилые они все! И зелёные внутри. Сущий порошок. Яд! А расщеплял… так то для того, чтобы узнать степень гнилости и вреда от ядер.

— А мы знаем. И что позеленелые внутри — тоже знаем. А ты не знал разве?

— Мелкота, а туда же, — ругается Михейша. — Если бы я тогда не расщеплял, то и вы бы не знали. Я — перворасщеплятель, поняли?! — И стучит ладошами по коленям. Для страха.

— Кыш, копейки, кыш! Подружки — завирушки! — И медленно, с нагнетанием утробно нарастающего звука: «Сегодня… ночью… к вам придёт… кто — то мохнаты — ы–ый, судить вас будет… и за враньё… Что бывает за враньё, а? ЗА — Б–Е — Е–РЁТ!!! — вот что!»

В следующих междометьях умело сливаются и вой зверя, и утробное блеянье бедных, скушанных прожорливой тварью козлят.

Девчонки съёжились, притихли, пожирают Михейшу расширенными зеницами.

— Ну, несмышлёныши, кто придёт, догадываетесь?

— Серый Аука придёт! — пищат враз догадливые милые сестрицы, — не надо нам волчищи. Мы не козлятки. Веди его к себе в комнату и целуйся, если он тебе нравится.

— А вам слабо поцеловать волчишку? А вдруг в нем распригожий принц спрятался?

Девочки задумались.

— А как нам знать, что в нем принц, а не зверь? На нём не написано, — это Ленуся — взрослая умница. Её не поймать на дешёвой дуровщинке.

— Мы всё равно боимся, — кричит меньшая Даша, — сильно боимся! Хоть в нём и принц.

— И принца боимся. Даша — ты маленькая дурочка. Мы ещё маленькие, понятно! Нам рано о прынцах думать. Не пугай нас! Понял!

— Это уже грубо сказано. Вам рано ещё дерзить и перечить! Я для вас всегда буду старшим! — грозится Михейша. — Я вам — будто как генерал, а вы все — как глупые оловянные солдатики!

— А ты тоже оловянный или какой? — Логика у девочек родилась раньше их. — Может, деревянный генерал, Щелкунчик, Пинокка?

— Я золотой и серебряный. У меня кулачища, сабля, пышные погоны… с аксельбантами… И тюрьма для вас по моему прожекту строится. Вот так — то! — Михейша по — серьёзному решил отколошматить девчонок.

— А мы всё равно папке расскажем. И про тюрьму… (надо же, — поверили!) и про апельсины твои. Ты их попортил! А папенька не знает.

Обстановка накаляется. И опять Михейша под обстрелом младших сестёр.

— Это правда, правда! Маменька сказывала про апельсины и про золотинки. Мы сами видели общие золотинки в ЕГО коробках… (с чего это михейшины золотинки становятся общими?) …правда, мамочка? Накажи Михейшу.

Это Олюшка. Она чуть старше Даши, но умеет рассуждать по — взрослому и, не в пример сестре, умеет развязывать хитроумные узлы на картонных Михейшиных ларцах… размером с треть царства.

— А секретики твои мы во дворе раскопали, и всё про них теперь знаем! Один у дальнего венца, а другой… А хочешь, мы сейчас побежим и их растопчем?

8

Вот так сильно любят Михейшу младшие сестрицы. Каждый горазд уколоть и вспомнить насмешливый факт. Будто ничего хорошего в их жизни с участием брата не было.

Михейше трудно в этом доме, наполненном любопытнейшими и вреднющими существами.

Михейша громопроволокой переводит тему.

— А ты, Дашенька, пуговицу в нос вчера засовывала… Кто вытаскивал? Сразу со страха наказания ко мне прибежала. А Олечка — то сегодня…