Комендантский час

— Я в жизни ничего страшнее не видал… Ка-а-к они издевались над честным народом, когда захватили город.

Юрка присел рядом с дедом.

— Новочеркасск освободили от беляков зимой двадцатого года.

— Правильно, бать? — недоверчиво взглянул Василий.

Афанасий Корнеевич хрустнул редиской.

— Как раз на святое Рождество и пожаловали освободители, нога им за ногу.

— Сам Буденный, — горделиво вставил Василий Афанасьевич.

— Думенко, — сумрачно поправил дед.

— Не знаю такого.

— Его самого как врага народа вскорости ухлопали… Может, правда, и выхлопотали уже помилование. Нынче всех в поздний след оправдывают.

— Слыхал, буржуи пятки салом смазали. Наши их до самого моря гнали.

Афанасий Корнеевич, потянувшись было к бутылке, замер.

— Тупой ты, Василь. Скока ругал себя, почему не выучил тебя. Кабы не нужда, разве мирился бы я с твоими четырьмя классами… Юрка против тебя академик.

— А мне и так неплохо, — беззаботно засмеялся Василий.

Афанасий Корнеевич чуть пригубил.

— Эти, наши, за шашку головы лишали, за штаны с лампасами до полусмерти секли.

— Ну да? — опешил Василий.

— Дядю твоего Анисима комиссар собственноручно… — Глаза деда застлали слезы. — С пеленок он сердцем маялся. Бывало, в детстве мы лётаем, а он на приступке да на завалинке, как старичок… Краснюки его мобилизовали. Он им — «хворый я», — бумаги показывает. А те, нога им за ногу, «болезть, мол, — пережиток прошлого». И заставили Анисима маршировать с полной выкладкой. В тот же день братуха и загнулся. Было ему от роду двадцать два… Мы и драпанули к родычам под Цимлу.

— Ты вроде его могилу и не показывал никогда.

— Ту часть кладбища перед войною отвели под воинские склады.

Для Юрки рассказ деда как бы продолжал происшедшее днем.

— Деда, а вы жаловались кому, когда они Анисима…

— На комиссара комиссарам?.. Эт как против ветра сать.

— Ну, батя. Уж такими зверями ты красных представляешь.

Юрка тоже мысленно возразил деду. В гражданской войне трудно разобрать, кто прав. Но слушая Афанасия Корнеевича, терял внимание, сосредотачиваясь на одной мысли: сегодняшняя кровь пролилась неспроста. Зло, заложенное тогда, в двадцатом, отозвалось спустя много лет.

Ему стало чудно, что он сам постиг такое. И открытие, пусть и маленькое, но свое собственное.

Юрке захотелось уединиться от взрослых, побыть одному. Но разговор притягателен, его не отсылают спать и вечер так хорош, что Юрка пропускает мимо ушей как где-то, может, на соседней улице, жителей через громкоговоритель просят разойтись по домам.

Заслонившись от света, взглянул на небо.

Меж веток жердел виднелись редкие звезды. Юрке вдруг пришло сравнение, что небо — большое лицо, а звезды на нем, как бледные веснушки.

— … Издевались и после войны, — спорил с сыном Афанасий Корнеевич. — Я в сорок восьмом своими руками хату поставил. А они, нога им за ногу, преобразовывать природу надумали. Искусственным морем решили мир удивить… За дом мне копейки и под жопу коленкой. Иди осваивай на старости лет солончаки на буграх.

— Все, что ни делается, к лучшему, — обнял Василий отца. — Переехал ко мне, вместе зажили.

— Зажили, да не в полном достатке. Не хваткий ты, Васька. Нет в тебе коммерческой жилки. Дед твой, царство ему небесное, не последним купцом был. Слава богу, успел дать мне образование.

— Один шут, выше десятника не пошел.

— Я на прораба и не замахивался. А по своей части замечаний не имел. И пенсией доволен. Злобиться мне на советскую власть вроде и незачем. Но правда, она дороже матери должна быть.

Василий Афанасьевич громко зевнул.

— Отдыхать пора, батя. А то и малый через нас не спит.

— Я не хочу, — поспешно ответил Юрка.

Дед после ухода сына долго молчал, вздыхая.

Юрка подумал, что он задремал, но Афанасий Корнеевич вдруг повернулся к нему всем корпусом.

— Жить мне, Юрик, осталось немного.

— Ты что, деда, — всполошился внук. — Ты еще совсем не старый.

— Как на роду написано, так тому и быть. Не долгожитель я… Но другое хочу тебе сказать. Пошел ты и обличьем и по характеру в меня. Калачевская в тебе закваска.

«Хватил дед лишку», — не сомневался Юрка.

Афанасий Корнеевич положил руку ему на плечо, понизил голос:

— Тайны хранить можешь?.. Тогда слушай. Дом я, конечно, отпишу Ваське, он наследник, по закону положено. А тебе отдам свои сбережения.

— Сбережения?

— Часть я уже промотал. Но остаток еще солидный. Женишься, все отдам.

— Пока не собираюсь, — растерялся Юрка.

Афанасий Корнеевич устало склонил голову.

«Чудит дед», — посмеивался в душе Юрка.

— Ты думаешь, во мне хмель играет, — словно прочитал его мысли старик. — Нет, Юрик. — Приблизил загадочное лицо. — Еще хочу предупредить тебя, не вздумай играть с сатаною.

— Каким сатаною?

— Сам догадайся. Этот сатана хитер и беспощаден. Ты еще неразумен и можешь угодить в силки… Не дай себя вовлечь в его игру.

— Горазд ты сегодня на шутки.

— Эти шутки для полсвета плохо кончились.

— А-а, опять ты за своих комиссаров.

— Не мои они, нога им за ногу. Но ты остерегайся.

— Не пугай перед сном.

— Ох, Юрик, будь осмотрителен. И упаси тебя Бог лукавить, а пуще выгораживать кого. Береги прежде себя, тогда и сатану не так прогневишь… Запомни, что я тебе сказал.

Юрка сидел ни жив, ни мертв. Как будто рядом в темноте затаилась страшная и недобрая сила. Она не лезет на свет, но едва он погаснет, войдет в тебя с дыханием, поселив в душе вечный страх.

Дед, шаркая, ушел в дом.

Юрка настороженно смотрел в ночь… Ночь, простершую свое царство во все стороны земли… Ночь, чей недолгий покой берегли в этот час: вечное небо, молодое лето и близкие, разгоревшиеся к полуночи, звезды.

Часть вторая

Смятение