Берлин-Александерплац

* * *

В восемь часов пустились в путь-дорогу. Все тепло оделись, и Францу выдали теплое пальто. Он просиял, черт возьми, такое пальто заиметь неплохо, да и шапку каракулевую тоже.

— А почему бы и нет? — отвечают ему. — Сперва только надо их заслужить.

Вышли. На улице темно, хоть глаз выколи, и слякоть по колено.

— Что ж мы будем делать-то? — спросил Франц уже за дверями. И попутчики в ответ:

— Первым делом — надо раздобыть машину, а еще лучше две. Потом поедем за товаром — яблоки там или другое что.

Они пропустили много такси. Наконец на углу Менцерштрассе нашли две подходящие машины, взяли их, расселись и поехали.

Обе машины ехали друг за дружкой добрых полчаса. В темноте не разобрать, куда заехали, не то в Вейсензее, не то в Фридрихсфельде. Ребята говорят, старик, мол, сперва хочет кое-чем запастись. А затем остановились перед каким-то домом на широкой улице. Темпельгоф, что ли? — спросил Франц. Сами не знаем, — говорят те. Сидят молча, дымят вовсю.

Рейнхольд — в первой машине рядом с Биберкопфом. Его как подменили. И голос другой стал! Он уже не заикается, говорит громко, властно, весь собранный, подтянутый, ни дать ни взять — ротный командир, пару раз засмеялся даже — все в машине слушают его.

Взял Франц его под руку и прошептал куда-то в затылок под кепку:

— Ну, Рейнхольд, дружище, как жизнь? Здорово я обтяпал это дело с бабами? А?

— Еще бы! Полный порядок!

Рейнхольд хлопнул его по коленке, ну и рука у этого парня — прямо железная! Франц прыснул со смеху.

— Чтобы мы с тобой, Рейнхольд, да из-за бабы ссорились? Не родилась еще такая, а?

Трудно приходится порой людям в пустыне. Собьется караван с дороги, сойдут верблюды с тропы, и лишь много времени спустя наткнется путник на побелевшие кости…

Но вот из дома вышел Пуме с чемоданом в руках, сел в машину и снова поехали по темным улицам. Ровно в девять остановились на Бюловплац. Дальше пошли пешком, разбившись на пары. Под виадуком городской железной дороги Франц сказал:

— Вот мы уже почти и на Центральном рынке. Туда, что ли, идем?

— Зайдем и туда, но сперва вот товар примем.

Так дошли до Кайзер-Вильгельмштрассе. И вдруг рядом с вокзалом городской железной дороги те, что шли впереди, исчезли, как сквозь землю провалились. И Франц со своим спутником нырнули следом за ними в какие-то темные открытые ворота.

— Приехали! — прошипел спутник Франца. — Кончай курить.

— Это почему?

Но парень сдавил ему руку и вырвал у него окурок изо рта.

— Сказано, кончай курить!

И не успел Франц возразить, как тот тоже растаял в темноте. Что за фокусы? Бросили человека одного в темноте. Куда ж они делись? Франц наугад стал пробираться по двору, но тут вспыхнувший внезапно луч карманного фонарика ударил ему прямо в глаза. Передним стоял Пумс.

— А вы что тут бродите? Вам тут делать нечего, Биберкопф, ваше место у ворот — караулить. Ступайте назад.

— Вот как? А я думал, мне придется носить товар.

— Глупости, ступайте назад! Что, вам никто не сказал ничего?

Свет потух. Франц ощупью побрел назад. Его била дрожь, внутри словно оборвалось что-то, он с усилием проглотил слюну. Что же это тут делается? Где остальные? Он был уже у самых ворот, когда из глубины двора вышли двое… Все ясно — это же грабители, бандюги, ломают замки, крадут. Прочь, бежать отсюда! На Алекс! Шапку в охапку и бежать! Кубарем бы скатиться, как с ледяной горы. Но подошедшие схватили его, держат: один из них — Рейнхольд, железная у него лапа!

— Что ж, тебе никто ничего не объяснил? Стой здесь, карауль.

— Кто, что объяснил?

— Ты дурака не валяй, дело серьезное. Что ты сам не соображаешь? Стой здесь, и чуть что — свистнешь нам…

— Да я…

— Заткнись, дубина!

И на правую руку Франца обрушился такой удар, что он скорчился от боли.

Те двое ушли. Франц остался один в темном проходе. Его била мелкая дрожь.

Чего я тут стою? Надули меня, втянули в грязное дело! А этот сукин сын еще и ударил. Они же грабят там во дворе. Торговцы фруктами! Это же громилы! А перед глазами ряды темных деревьев вдоль аллеи, железные ворота… После вечерней поверки все заключенные немедленно ложатся спать, летом им разрешается не ложиться до наступления темноты… Это же воровская шайка, и Пуме их главарь! Уйти? Не уходить?

Что делать? Что делать? Заманили человека, сволочи, заставили стоять на стреме.

Стоит Франц, дрожит, ощупывает вспухшую руку… Заключенные обязаны не скрывать заболеваний, но и не симулировать таковых под страхом наказания. Во всем доме — мертвая тишина; с Бюловплац доносятся гудки автомобилей. А в глубине двора треск и возня. Вот вспыхнул карманный фонарик, кто-то прошмыгнул в подвал. Одурачили тебя, Франц, в угол загнали, лучше на хлебе и воде сидеть, чем тут стоять на стреме для этой шпаны. Вдруг во дворе сразу вспыхнуло несколько фонариков; Францу почему-то вспомнился человек с открытками, вот чудак так чудак! Он стоял как зачарованный, не в силах сдвинуться с места. С того момента как Рейнхольд ударил его, он стоял как вкопанный, словно тот его в землю вколотил. Он так хотел уйти, всем своим существом рвался — и не мог, будто держали его.

…Ночь словно выкована из железа; смерть кругом — и нет спасения. Она надвигается словно огромный каток, давит все на своем пути. Ближе, ближе! Танки! В них дьяволы с рогами и огненными глазами щелкают зубами, разорвут тебя на части. Танк с лязгом ползет вперед. Смерть! Нет спасения. Пламя полыхает во мгле. А рассветет, — увидишь, что от людей осталось…

Я хочу прочь отсюда, прочь, сволочи, паразиты, не желаю я заниматься такими делами!.. Он изо всех сил старался сдвинуться с места, смешно, неужели же мне не уйти? Он судорожно рванулся. Словно тестом его облепило, никак не отодрать ноги от земли. Но вот наконец переступил с ноги на ногу, шагнул раз, другой. Пошел с трудом, через силу, но пошел. Уйду! Пусть грабят, а я смоюсь!

Он снял пальто, вернулся во двор медленно, боязливо; будь что будет, а пальто надо швырнуть им в рожу — не нужно оно мне. Бросил пальто в темноту, к стене дворового флигеля. Но тут замелькали огоньки, мимо Франца пробежали двое, нагруженные целыми тюками таких же пальто, к воротам подъехали обе машины. Пробегая мимо, один из тех двоих снова ударил Франца по руке. Как железом!

— Все в порядке?

Это был Рейнхольд. Пробежали еще двое с корзинами, и еще двое. Фонарики больше не вспыхивали. Потом метнулись назад, мимо Франца, тот стоял стиснув зубы, сжав кулаки. Люди носились как угорелые по двору, выбегали в ворота, шмыгали взад-вперед. В темноте они не видели его лица, а то бы испугались. "Он сам на себя не был похож. Без пальто, без шапки стоял он, засунув руки в карманы и напряженно вглядываясь в тьму. Глаза его выкатились из орбит.

Темно, никого не узнать! Кто это пробежал? Эх, ножа нет, постой, а в куртке? Ну, погодите, братцы, вы еще не знаете Франца Биберкопфа, попробуй тронь его!.. Но тут все выбежали, один за другим, с тюками, и один из них, приземистый толстяк, взял Франца за руку.

— Идем, Биберкопф, поехали, все в порядке.

И Франца впихнули в большую машину. Рядом — Рейнхольд, навалился на него своим костлявым телом. Это не прежний Рейнхольд, другой. Машина тронулась. Ехали, потушив фары.

— Чего навалился? — прошипел Франц. Эх, ножа нет!

— Молчи, молчи, падло! Пикни только! Передняя машина шла на полной скорости. Шофер второй машины обернулся, прибавил газу, крикнул сидевшим сзади:

— За нами погоня!

Рейнхольд высунул голову из окна.

— Жми на всю железку. За угол!

Но машина преследователей не отставала. И тут при свете промелькнувшего фонаря Рейнхольд вдруг увидел лицо Франца. Тот так и сиял, лицо расплылось в блаженной улыбке.

— Чего смеешься, скотина, совсем одурел?

— Хочу — смеюсь! Тебе-то что?

Еще смеется, гад! Паскуда такая! Дешевка! И вдруг в голове Рейнхольда молнией промелькнуло все то, о чем он успел позабыть, когда шел на дело. Ведь этот Биберкопф его подвел, отваживает от него баб, признался, свинья толстомордая. А ведь он все про меня знает, — я сам ему рассказывал.

И тут уж Рейнхольд забыл о погоне.

Озеро в дремучем лесу — безмолвное, неподвижное. Страшная, черная вода. Не шелохнется мертвая гладь. Буря бушует в лесу, гнутся высокие сосны, рвется меж их ветвями тонкая паутина, треск и стон стоит кругом. Но ветру не прорваться к воде…

"Сидит голубчик, — думает Рейнхольд. — Ишь морду наел — лоснится весь. Доволен! Думает, накроют нас — вот он и радуется, а я сижу как дурак, сложа руки. Да еще проповеди мне читал, скотина, про баб и прочее. Чего с ним церемониться!"

Франц все еще беззвучно смеялся, то и дело поглядывая назад на улицу. Да, погоня не отстает, накроют их как пить дать. И поделом вам, пусть я сам засыплюсь, но и вам не придется больше надо мной измываться. Шпана проклятая, бандиты!

Проклят человек, говорит Иеремия, который надеется на человека. Он будет, как вереск в пустыне, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой. Лукаво сверх меры сердце человеческое и погрязло в пороке: кто познает его?..

Рейнхольд украдкой сделал знак парню напротив. Свет уличных фонарей то и дело вырывал из мрака лица сидевших в машине. Погоня не отставала. Рейнхольд незаметно нащупал ручку дверцы, как раз под боком Франца. Машина на полном ходу свернула в какую-то широкую аллею. Франц еще раз оглянулся. Но в этот момент его вдруг, схватили за грудь, потянули вперед. Он хотел было встать и успел еще с размаху ударить Рейнхольда по лицу раз, другой. Но тот был чертовски силен. Холодный ветер ворвался в машину, сидевших осыпало снегом. Франца упорно толкали к открытой дверце наискосок, через тюки товара. Он закричал и попытался схватить Рейнхольда за горло. Но сбоку его ударили палкой по руке. Парень, сидевший напротив, больно ткнул его в левое бедро. Франц рухнул на тюки с сукном. Не давая ему подняться, парень стал выпихивать его в открытую дверцу; он цеплялся, за что только мог, руками и ногами, потом крепко ухватился за подножку машины.

Тут на его голову обрушился новый удар. Франц обмяк. Нагнувшись, Рейнхольд вышвырнул его на мостовую. Дверца захлопнулась. Машина преследователей пронеслась по живому человеку и исчезла в снежной вьюге…