Лиловые люпины

— Видите ли, Мария Андреевна, — светски начала мать, — мы, если говорить откровенно, доведены до отчаяния. Поэтому мы, простите за беспокойство, решили явиться к вам, и если вы позволите, говоря по существу…

— Прошу короче, — оборвала ее МАХа. — У меня нет времени выслушивать ваши затяжные вежливости, особенно в такой день. В нескольких словах — как именно ведет себя ваша дочь?

Я впервые увидела, как скукоживается мать, окороченная начальством. Если бы сейчас мне на голову поставили котел с МОЕЙ, он непременно взорвался бы, — таким могучим и гудящим снопом заполыхал во мне МОЙ, приведенный в неистовство этой последней каплей гневной жалости или жалостливой ненависти (а может, это одно и то же…). Но мать оправилась, собралась и, чеканя, как МАХа, доложила:

— Она отвратительно учится. Она совершенно не помогает по дому. Мало того, она не желает обихаживать саму себя. Начались звонки неких молодых людей и поздние возвращения. Она безобразно дерзит и грубит всей семье.

— Это-это-это, — дал очередь отец, — это-это… На-дя… бить… бить!

— Вот, муж напоминает мне, — продолжала мать, — она начала воровать мои вещи для своих танцулек. А когда мы пытаемся изъять их у нее, она бьет нас. Избивает ногами, если уж, извините, говорить начистоту. Меня, больного отца, старуху бабушку. Нам приходится просить вас принять свои меры, какими бы они ни были. Мы согласны на все, потому что жизнь с ней стала невозможной, говорю вам с полной открытостью.

— Это уже подробности! — снова оборвала МАХа. — А для уточнения подробностей мы изыщем менее занятых людей. Тамара Николаевна! — крикнула она. Тома вошла мгновенно, очевидно, слушала под дверью. — Тамара Николаевна, то, что сообщили мне родители ученицы вашего воспитательского класса, порочит вас, меня, всю школу…

— Это-это-это, — выстрелил отец, — это пас… пас… куда!

МАХа и Тома, как я и ожидала, окинули его сострадательнобрезгливым взглядом. До чего дошло, — слушать, как он объясняется с ними на это-это-языке!..

— Я уж не говорю об этих несчастных людях, о ее семье. Я думаю, нам надо вмешаться, Тамара Николаевна. Считаю, что вам надлежит сформировать комиссию из ее же одноклассниц, хороших и сознательных учениц, и сегодня после уроков направить ее на дом к Плешковым, дабы комиссия на месте обследовала быт этой ученицы и доложила вам все подробности ее внешкольной жизни.

— Комиссия немедленно будет сформирована и отправлена, — по-солдатски ответила Тома.

— Я не сказала «немедленно», Тамара Николаевна, — поправила МАХа, — после уроков. Тратить на это учебное время вашего актива — слишком много чести для такой девицы. МАХа никогда не звала нас «девицами», всегда «девочками», стараясь не «пере-взрослять» нас. Называя меня «девицей», она точно выводила меня из школьного возраста, из-под опеки.

— После уроков комиссия обследует быт Плешковой, — поправилась Тома.

— Все свободны. Плешкова— в класс. До свидания, товарищи, — кивнула под фикусы МАХа.

Я не умела, да, может, не умею и сейчас, по-настоящему чувствовать ни большого несчастья, ни крупной радости. То есть с радостью еще туда-сюда, — посмеюсь, попрыгаю, похлопаю в ладоши, и радость станет состоянием довольного покоя. Несчастье же, сначала ударяя в голову как бы залпом МОЕГО, вслед за тем обычно наполняло меня тупым пустотелым парением, инстинктивной заведенностью движений и слов. Не знаю, губило или спасало меня это свойство; наверное, всем казалось, что я двигаюсь и говорю соответственно моменту, на самом же деле я словно присутствовала лишь поодаль и могла даже с отстраненным недоумением наблюдать и слушать свои поступки и реплики. Уже в те времена я начала замечать это за собой и сама изумлялась, до чего быстро и сосредоточенно, несмотря на всю свою ослепленностъ и оглушенность, как бесчувственный воздушный шар, вознеслась я на четвертый этаж, вошла в химкаб и, не реагируя на шепоты и огляды на меня всех их, села на место. Любопытство класса осталось неудовлетворенным. Но не надолго: минут через пять после меня в кабе появилась Тома.

— Еще раз прошу прощения, Галина Сергеевна, — начала она, опять-таки избегая при Химере акцента, — но до конца урока остается только семь минут. Не позволите ли вы мне занять их важным воспитательским сообщением, которое я должна сделать классу?

— Тамара Николаевна, как я могу возражать, когда речь идет о долге воспитателя? Прошу вас за стол — и разговаривайте с классом.

Получилось, что Химера, как бы отвечая Томе любезностью на любезность, сняла перед ее безакцентностью все свои кондитерские уменьшительные суффиксы, — это было точно взаимный росчерк мушкетерскими перьями по земле. Тома поднялась за стол.

— Мне очень не хотелось бы заниматься такими делами сегодня, девятый-первый клэсс, — видно, от «клэсса» Тома уже не могла отделаться, — но как быть, если родителям Плешковой Ники заблагорассудилось именно сегодня явиться к Марии Андреевне с жалобами на свою дочь. — Все они — я это чувствовала, ни на кого не глядя и напряженно созерцая свой номерок на лямке, — немедленно уставились на меня, и Тома подбросила им: — Домашнее поведение Плешковой вышло из всяких рамок, и ее родителям, значит, стало совсем невмоготу, если они рискнули обеспокоить директора школы сегодня. Впрочем, отец Плешковой — нервнобольной и неполноценный человек, так что мало ли какая нелепость могла прийти ему в голову. Короче, директор школы постановила просить меня приказать вам, актив девятого-первого, сегодня же сформировать и направить после уроков к Плешковой специальную надомную комиссию.

— Что за комиссия, создатель? — раздался позади меня громкий выдох.

Скорее всего, по голосу и машинальной памятливой эрудированности, это вырвалось у Орлянки, вылетело невольно, но Тома ответила серьезно:

— Комиссия обследует на дому все подробности частной жизни Плешковой Ники и доложит их всему клэссу и мне, как клэссному воспитателю. Сейчас вам надлежит эту комиссию создать. Я думаю, в нее войдут активнейшие, лучшие ученицы клэсса. Изотова Валя, — Тома ткнула в нее перстом, Дзотик встала, — Румянцева Лена, Дрот Таня, Бываева Лора.

Членши ОДЧП одна за другой поднялись и теперь торчали среди сидящего класса в разных местах химкаба с выжидательной, горделивой и обремененной избранностью на лицах.

— Возглавит же комиссию… — продолжала Тома, и Пожар, не дожидаясь своего имени, вспряла с места, как долго прижимаемая тугая пружинка. Но у Томы, наверно, имелись другие соображения на этот счет. — Я вижу тебя и помню о тебе, Пожарова Ира, — раздумчиво отреагировала она на этот готовный вскок, — но здесь имеет место некоторая неловкость, небольшая тонкость. Видишь ли, ты комсорг, а Плешкова, как известно, в ВЛКСМ не состоит. Пожалуй, твоя кандидатура не очень уместна.

Пожар замедленно, подолгу задерживаясь на каждой, обвела взглядом формируемую комиссию, а потом с прожигающим насквозь упором остановила его на Томе.

— Тамара Николаевна, — сказала она так же раздумчиво, как Тома. — Вы назвали «лучших учениц и активнейших в классе» девочек. Но все четверо, об этом вы забыли, потому и лучшие, потому и активнейшие, что они — комсомолки. Отчего же вы отстраняете от комиссии пятую, комсорга, которого они выбрали?

— Пожарова отличница// Пожарова активная// а комсорг или не комсорг в данном случае неважно, — отстреляла Дзотик.

— Конечно, пускай Ира пойдет с нами, — поддержала Таня Дрот.

— Какая же комиссия без комсорга? То и другое на «ком» начинается, обратите, — взрезала лицо громадной горизонтальной запятой улыбищи Лорка, как обычно, стараясь, чтобы никто не понял, шутит она или нет. — Мы — только с комсоргом! «Собирался в дальнюю дорогу комсомольский сводный батальон!» — процитировала она популярную песню тех лет.

— Мы просим, Пожарник, нет, мы настаиваем, родненький, чтобы ты нами руководила, — превращая свой мед в твердые сгустки, сказала Румяшка.

— Не подумайте, Тамара Николаевна, — продолжала Пожар, — что я так уж рвусь разбираться вместе с комиссией в этих неприятных семейных делишках Плешковой, но раз уж такое завелось в нашем классе, мой долг комсорга— вмешаться. По-моему, комсомольцы как раз и должны вмешиваться в дела некомсомольцев, чтобы подтягивать, чтобы дотягивать их до комсомольского билета, чтобы сделать их достойными. А по-вашему, Тамара Николаевна, получается, что если кто из некомсомольцев провинился, комсорг сейчас же и ручки врозь, чтобы пальчики не замарать? Не понимаю, то ли вы чересчур оберегаете комсорга от грязных дел, то ли недооцениваете роль комсорга и не до самого донышка доверяете ему, то ли даже по каким-то причинам не хотите вытягивать балласт вашего воспитательского класса на комсомольский уровень… Если я несу чушь, поправьте меня, Тамара Николаевна, может, я неверно поняла вас?

Хотя мне было вовсе не до Томы, я вдруг ясно ощутила, как она опала под пожаровским взглядом; все ее объемы и жиры колыхались в сохранности, но из них ушла привычная упругая уверенность, авторитетная надутость. Тома опоздала, проиграла. Чересчур окрепшим и веским сделалось существо, самою же Томою выпестованное в помощь себе, но от помощи внезапно перешедшее в идейно подкованное противостояние. И воспиталка, не приняв непосильного боя с юной, пылкой и быстрой Пожар, отступила, пустилась оправдываться, с каждым словом все больше опустошаясь, испуская остатки тугого газа, еще сегодня наполнявшего ее, как праздничный шарик:

— Именно неверно… Вот именно ты неверно поняла… — торопясь, залепетала Тома. — Я намеревалась выдвинуть главу комиссии из числа названных четверых. Все дело, видишь ли, в процентном соотношении. Одна некомсомолка — и четверо комсомолок, среди которых староста клэсса. Я и подумала — стоит ли возглавлять комиссию еще и самим комсоргом клэсса, не много ли чести для ученицы, на которую школа регулярно жалуется родным, а теперь и родные, не выдержав, жалуются в школу? Вот каковы мои соображения, Пожарова И…

— Пожалуйста, короче, — не мягче МАХи, с привкусом выплавляемой в горле стали, урезала Тому Пожар, — прошу вас, Тамара Николаевна, назовите состав сформированной нами комиссии, хотя мы ее ни капли не формировали, а вы сами всех назначили.

Тут уж Тома оказалась пойманной по совсем горячим следам, почти с поличным. Живой, хитрый и хищный ум Пожар прихлопнул застарелую, инертную Томину фразеологию, как беспомощную толстую ночную бабочку сачком. И ко всему, это было высказано с неподражаемой вежливостью. Вытягиваясь чуть ли не по стойке «смирно», Тома ответила:

— Глава комиссии— Пожарова Ирина. Члены комиссии — Изотова Валентина, Румянцева Елена, Бываева Лариса и Дрот Татьяна. Еще раз прошу прощения у Галины Сергеевны за постороннюю беседу на ее уроке.

— Тема воспитания не может быть посторонней в школе, — любезно и справедливо ответствовала Химера, при помощи учащенных миганий сгоняя с лица коммунально-сладострастную заинтересованность и сообщая ему обычную преподавательскую озабоченность. В эту самую секунду в коридоре прогундел звонок на перемену, я рванулась к дверям и, пролетая мимо Пожар, услышала безличное из-за множественного числа, удовлетворенное нравоучение: