Стрелец тебе в Юпитер

Глава 22.

Ульяна

Мужская рука путается в моих волосах, сжимает их с силой, натягивая кожу. Почти больно.

Бесподобно.

Горячий рот жадно делится своим жаром и вкусом. Боги, как умело он использует все, что дала ему природа: жалит губу зубами, зализывает укус языком. А потом топит меня во влажной вселенной: ярко, вкусно, до дна. Не давая и шанса глотнуть воздух.

Щеку жалит щетина и горячее дыхание. Хриплое, напряженное. Музыка для ушей. Мой стон совсем другой: приглушенный и дрожащий. Но ему нравится, я чувствую это, когда рука перемещается с затылка на шею, фиксируя меня. Когда язык проникает глубже, а правая рука оказывается на моем бедре, с силой сжимая.

Топкий жар бежит по коже выпущенной стрелой, мириады мурашек собираются на спине и руках. Острое возбуждение пронзает низ живота. Хочу больше. Гораздо.

Руки соскальзывают с мужской шеи ниже, к маленьким пуговкам рубашки. Расстегнуть непослушными пальцами не выйдет, я даже не надеюсь, а вот рвануть со всей силы… Глухой стук перекатывающихся по полу пуговиц свидетельствует об успехе моей маленькой шалости. О, да. Горячая, горячая мужская грудь. Подушечки пальцев покалывает от соприкосновения с раскаленной чуть влажной кожей. Хочется ее облизать. Но рот прочно занят.

Порочный язык вытворяет что-то фантастическое. Мои тихие стоны переходят в скулеж. Мне нужно еще. Пожалуйста.

Он словно слышит: отрывается от моего рта и, пошло прочерчивая языком влажную дорожку через щеку, опускается к шее. Дышит громко и тяжело. Целует упоительно сладко. Дразняще. Распространяя молнии по коже.

Голова кружится, за закрытыми веками взрыв цветов, как в калейдоскопе.

– Да, – выходит из меня вместе с ничтожным клочком воздуха. – Ещё.

Руки опускаются на мужскую ширинку. Я нащупываю еще одну пуговицу, с которой мне не справиться, но мою новую попытку расправиться с ней силой он пресекает. Перехватывает ладонь и заводит себе за спину, прижимая мое тело теснее к себе. Моя нога скользит вверх, делая эту сцепку плотнее. Какой он сильный, какой мощный. Везде.

– Ах, – кажется, ноги перестают меня держать, и я падаю.

Но мне не больно, мне мягко.

И тяжело. Но это приятная тяжесть. Я по ней скучала. Между ног вклинивается колено, жесткие пальцы забираются под блузку.

– М-м-м, – единственный звук, что не потерялся во мне.

А потом пальцы сменяются губами. Теплыми и влажными. Комната кружится, кружится, кружится.

Господи, как хорошо.

Из жаркого сна меня вырывает беспощадный будильник. Я вытаскиваю руку из-под одеяла и пытаюсь нащупать телефон. Бесполезно. Его нет ни на подушке рядом, ни на тумбочке.

А глаза не продираются.

Ну и черт с ним. Когда-то же он замолкнет.

Пытаюсь снова укутаться и поймать сон. Там было… вау. Очень ярко. Как будто…

Боже.

Кажется, это был не сон.

Подскакиваю в кровати, откидываю одеяло и впиваюсь взглядом в свои шикарные черные трусики Интимиссими. Больше смотреть и не на что. Не считая их, я абсолютно голая.

Фак.

Падаю обратно в кровать, закрывая лицо ладонями. Мучительно медленно меня накрывают отрывки вчерашнего вечера и головная боль. Последнее с утроенным усердием. Черт. Я опять это сделала. Пила, танцевала, кидалась на мужчин. Кажется, это был бармен. Да, однозначно.

Или нет.

Он вез меня домой? Это точно было не такси. Точно не он.

Высокий, горячий – я провожу пальцами по щекам – никакой бороды. Догадка озаряет молотом по наковальне.

Арсений.

Мать твою.

Мать твою, мать твою, мать твою.

Я принимаюсь истерично ощупывать кровать. Я же не наткнусь сейчас на его обнаженное тело? Господи, пожалуйста, пожалуйста… Пусто. В постели я одна. Прислушиваюсь к звукам в квартире – тишина. Кажется, в квартире тоже никого.

Слава богу.

В уши снова врезается противный звук будильника. Нужно сменить этот дьявольский рингтон. Я окидываю взглядом пространство вокруг себя, встряхиваю одеяло, заглядываю под кровать – ничего. Но откуда-то же звук, хоть и приглушенно, идет.

«Сумка!» – озаряет меня.

Рассредоточенный взгляд тут же приклеивается к черному пятну на полу возле двери. Там же валяется моя одежда. Насколько велик шанс, что раздевалась я сама, а горячие сцены мой мозг придумал сам на волне возбужденных алкоголем рецепторов?

Но какого черта в них участвовал Арсений?

Так, спокойно. Выяснить все – дело пяти унизительных секунд. Сползаю с постели и ползу в сторону сумки. Ноги дрожат и не держат. Интоксикация на лицо. Но в этот раз я точно умру.

Вытягиваю из сумки телефон и отключаю ошалевший будильник. Каким-то чудом еще нужно будет собраться на работу. От этой мысли я нервно смеюсь. Боюсь, я не доберусь даже до душа.

А если я вчера зажигала с Арсением… то точно никуда не пойду. Больше никогда. Уволюсь заочно.

Разблокирую телефон и, прочистив горло, набираю заветный номер. Он не поднимает ровно столько секунд, сколько требуется, чтобы мысленно умереть, а потом снова воскреснуть. А потом я и правда умираю от этого его короткого гортанного: да.

Горло резко пересыхает. Что я должна спросить? Какими словами?

– У тебя отнялся язык после вчерашнего? – звучит насмешливое, когда я так и не произношу ни звука.

– Арсений, если ты воспользовался ситуацией, я тебя убью, – выдыхаю хриплым шепотом. Сердце барабанит, как сумасшедшее. – Чем вчера все закончилось?

Он молчит. Почему он, черт возьми, молчит? Что за театральная пауза?

– Не понимаю, о чем ты, – холодно говорит он.

– У нас хм… у нас что-то было?

Мучительные две секунды молчания…

– Нет.

– Совсем? И я не… мы не… – проглатываю застрявший в горле ком. – Целовались? – произношу на грани слышимости.

– Тебе нельзя пить, – произносит сурово и раздраженно. – Никогда.

– Это не ответ.

Черт, руки трясутся.

– Ничего не было, – жестко ставит точку. – Выпей какой-нибудь абсорбент и аспирин. И много воды. И напиши Ирине, что поработаешь сегодня из дома, – припечатывает безжалостно, а затем кидает трубку.

Хорошо. Пусть лучше злится на дурацкие обвинения, чем подтверждает безумные картинки в моей голове.

Это была бы настоящая катастрофа. То есть… я и Шереметьев. Абсурд! В моей голове что-то хорошенько поломалось, раз именно он стал героем ночных фантазий. Чертов алкоголь. Все было так реалистично, что от воспоминаний внизу живота скручивается узел.

Да, наверняка это было бы именно так. Потрясающе и крышесносно. Феерично, взрывоопасно, безумно. Когда люди искренне ненавидят друг друга химия между ними неизбежна. Но это была бы самая большая ошибка, которую только можно совершить.

Потому что последствий не избежать! Как после этого работать вместе, как смотреть ему в глаза, как выносить его колкую ненависть, переступив эту грань?

Это же Арсений, господи. О чем я вообще думаю?

Собираю свое размазанное по полу тело и несу его в душ. Холодная вода немного унимает жар тела. Кожа горит, словно и правда совсем недавно плавилась под умелыми мужскими пальцами и губами. Когда-нибудь мозг перестанет жить своей жизнью и эти картинки выветрятся из него. Быстрей бы, я не хочу бесконечно собирать эти дурацкие мурашки по рукам.

Выхожу из душа и делаю ровно то, что советовал Шереметьев – будто я сама не знаю, что надо делать – пью залпом несколько столовых ложек Энтеросгеля, затем закидываюсь парочкой таблеток аспирина и шлепаю обратно в комнату, параллельно набирая сообщение Ирине с глубочайшими извинениями.

В коридоре притормаживаю, когда в пятку впивается что-то острое. Последний раз так больно было от детальки Лего, которое разбросал Фил, когда гостил у меня.

Я болезненно шиплю и поднимаю ногу, чтобы посмотреть на виновника очередной боли на сегодня.

Пуговица. Маленькая идиотская белая пуговица.

Откуда?..

О. Боже.

Этот черт мне соврал!

***

Убивать лучше вживую.

Эта здравая мысль меня бодрит и даже, кажется, окончательно отрезвляет. Или Энтеросгель начал действовать. В любом случае – я еду на работу!

Мне нужно взглянуть в эти лживые глаза и вытрясти из него правду. А если он будет сопротивляться – я его покусаю. Вот настолько я зла!

Просто… как он мог? Делать со мной такое, пока я абсолютно невменько?

«Да. Еще» – эхом прокатывается собственный голос в голове.

Кожа тут же покрывается мурашками, лицо горит, будто его щетина снова натирает, а губы жалят влажными поцелуями.

Остановись, сознание! Я не хочу это помнить. Я не хочу в этом копаться. Я хочу откатить все назад до стадии «я ненавижу Арсения и не знаю, что такое его поцелуи».

Копаюсь в шкафу и вытаскиваю на свет божий самое удобное на свете платье, в которое можно завернуться, как в кокон, которое нигде не давит и не перетягивает. Платье-парашют. Спасательный парашют.

Натягиваю темные очки, хватаю бутылку с водой и несусь к метро, сжимая в кулаке чертову пуговицу.

Как назло, всю дорогу до офиса меня мучает не столь жажда, сколько головоломка: чем вчера все закончилось? Я точно помню, что мы оказались в кровати, а дальше – чертов каньон. Помню, я была одета, но проснулась в неглиже. Нельзя же в таких убивающих подробностях помнить один поцелуй и совсем не запомнить секс, правда? Эта деталь дает мне надежду, что до кульминации не дошло. Только этот факт спасет Арсения от мучительной смерти.

Горячий рот влажно скользит по шее, рука сжимает мои волосы, я задыхаюсь…

Боже, Ульяна, остановись.

На работу я опаздываю. Когда врываюсь в офис, все уже сидят по рабочим местам и увлечены работой. И меня явно не ожидают. Все головы, как по команде, поворачиваются ко мне, но я ищу только один-единственный взгляд. И получаю с лихвой: нахмуренный лоб, прожигающий взгляд, плотно сжатые губы.

«Они меня вчера целовали» – проносится в голове жаркой волной.

– Доброе утро, – бурчу охрипло и иду к рабочему столу.

Стягиваю темные очки и жмурюсь от бьющего в окно солнечного света. Оседаю в кресло и издаю протяжный стон. А это не так просто, как мне казалось. Облегчение было временным и сейчас я уже не так уверена в своем решении непременно все выяснить глаза в глаза. Кажется, я даже не способна до конца их продрать.

Включаю ноут, меняю темные очки на обычные и снова крепко зажмуриваюсь. Перед глазами слегка плывет.

Кофе. Мне нужен кофе.

С трудом поднимаю свое тело из кресла и бреду к кофе-машине. Кажется, все взгляды до сих пор приклеены ко мне. Я же не танцевала вчера на барной стойке, да? Чего все так пялятся?

Дрожащей рукой достаю кружку и ставлю под автомат. Нажимаю кнопку и, глубоко выдохнув, упираюсь в столешницу, пока черная спасительная жижа капает на керамическое дно.

– Зачем пришла? – раздается сбоку тихое и сердитое.

Серьезно? Он меня еще отчитывать будет?

Оборачиваюсь на злодея Арсения и смеряю его уничижительным взглядом. Смотрю на него так долго, что глаза начинают болеть. А сердце совершенно по-дурацки трепыхаться. Теперь я точно уверена: ничего из того, что в моей голове стоит на повторе, сном не является. Мы делали это. Мы абсолютно точно делали это.

Его руки были на мне, его рот был на моем, его язык… о, боги.