Святой вечер

Кровь.

На кончиках его пальцев была кровь. Моя кровь.

Я уже собиралась извиниться, когда он взял свои пальцы и провел ими по губам. В его груди раздался низкий гул, что-то похожее на рычание, как у монстра, пробуждающегося от глубокого сна. А потом Линкольн облизал губы. Он дал чудовищу попробовать. Это был такой развратный и совершенно безумный жест, но я была опьянена им. В тот момент что-то изменилось. Между нами никогда не будет ничего прежнего. Я никогда не буду прежней.

Его язык провел по нижней губе. — Один удар, и я уже зависим. — Он потянул за мои шорты и трусики. — Сними их.

Паника подползла к моему горлу. Вот дерьмо. Вот дерьмо. — Что? Зачем?

Он поднял бровь. — Ты боишься?

Я знала его много лет. Линкольн не был тем парнем, который держал тебя за руку и спрашивал, все ли у тебя в порядке. Он был тем, кто разбил тебе сердце и заставил плакать.

Испугалась ли я?

Да, черт возьми. Но не его члена, хотя он был чертовски огромным.

Он взял мою руку и обхватил ею свой член. — Вот. Просто делай, что я говорю.

Я не ответила ему. Полагаю, мне и не нужно было. Он знал мой страх. Он видел его на моем лице.

Обхватила его рукой, опускаясь вниз, затем снова поднимаясь. Его плоть была еще влажной от воды, которую я вылила на него.

— Чуть сильнее, — сказал он.

Я крепче сжала руку.

— Да, блядь. Вот так. — Его голос был густым от голода.

Я работала с его членом, пока он двигал бедрами, как будто это он трахал меня, а не мою руку. О, Боже. Мы делали это. Я делала это. Стыд затопил каждую клеточку моего тела. Неправильно. И все же я не могла остановиться. Он был как магнит, притяжение, сила, которой мое тело не могло не подчиниться.

— Черт. Остановись, — сказал он.

Я так и сделала, размышляя, не сделала ли что-то не так, не обидела ли я его или моя неопытность оттолкнула его.

А потом он полз вверх по моему телу, расположив свой член между моих грудей, где моя плоть блестела от пота.

Ох.

Линкольн двигал бедрами, скользя эрекцией взад-вперед по моей скользкой коже. — Сожми свои сиськи вокруг меня. — Я сделала, как он просил. — Вот так. Блядь.

Завтра мои сиськи будут в синяках. Я знала это. Все это было так вульгарно, так неожиданно… так запретно. Но каждый раз, когда он двигался, приближая свой толстый член почти вплотную к моему рту, чтобы могла почувствовать его вкус, я облизывала губы. Я хотела этого. Я хотела его.

Я была такой мокрой. Такой. Блядь. Нуждающейся.

А потом Линкольн отстранился и взял свой член в руку, быстро накачивая чуть ниже толстой головки. — Закрой глаза, детка.

Прежде чем я сделала следующий вдох, из его губ вырвался дикий стон, и горячая, кремовая жидкость покрыла мою грудь толстым слоем, часть ее пролилась на мой подбородок. Я почти чувствовала ее вкус и хотела попробовать ее на вкус. Почему она пахла отбеливателем?

Я открыла глаза как раз в тот момент, когда Линкольн скатился с меня, упав на спину с членом, который все еще держал в руке. — Иди сюда, — сказал он, его голос был низким и хриплым.

Я скользнула по его телу, размазывая его сперму между нами. Он, казалось, не возражал и я тоже.

Он заправил прядь длинных светлых волос, выпавших из моего хвоста, мне за ухо. — Теперь ты.

— Что?

Его руки провели по моим бедрам, располагая меня на длине его члена. — Скачи на мне, пока я еще твердый. Заставь себя кончить. Позволь мне увидеть тебя.

Мой рот открылся, глаза расширились.

Он усмехнулся, затем потянулся между нашими телами, раздвигая меня так, что оказался между моими складочками. — Это не обязательно должно быть внутри, Птичка.

Птичка. Он всегда называл меня так. То, что меня звали Лирика, не означало, что я умела петь. Мое имя было просто еще одной частью одержимости моего отца музыкой.

Он покачивал бедрами, скользя по моей щели. С моих губ сорвался стон. На этот раз я не смогла остановить его. Это было так хорошо, очень хорошо. — Видишь?

Я двигалась навстречу ему, медленно и плавно. Потом сильнее. Быстрее. Ощущения были такими, каких я никогда не знала. Я словно летела, парила. Каждый раз, когда серебряные пирсинги прокатывались по моему клитору, в моей душе вспыхивала новая волна удовольствия. А когда он потянулся вверх, чтобы пережать мои соски кончиками пальцев, я рухнула. В столкновении переплетенных нервов и взрывных покалываний, с выгнутой спиной и откинутой к потолку головой, с пальцами, вцепившимися в его грудь, и бедрами, сжимавшими его как тиски, я, задыхаясь, кончила.

Когда я снова посмотрела на Линкольна, он улыбался. — Знал, что в тебе что-то есть, — сказал он. — Черт, это было… — он тяжело сглотнул. — Просто, блядь.

Я перевела дыхание. — Ты не должен никому ни слова об этом говорить. Если Татум узнает… — Это убьет ее. Она всегда гордилась тем, что я была единственной девушкой, которая не фанатела от своего старшего брата. Она говорила, что я отличаюсь этим от всех, говорила, что я не такая, как все.

Оказалось, что она ошибалась. Меня тянуло к Линкольну, как мотылька к огню. Я почувствовала эту тягу в тот день, когда мы похоронили мою мать, и каждый день с тех пор.

— Пообещай мне. Никто не должен знать, что произошло сегодня ночью, — сказала я. Мне нужно было идти. Татум может проснуться. Она может пройти мимо этой комнаты, которая находится всего в трех дверях от ее. Как я объясню, что это была ошибка, одноразовая вещь, которая никогда не случалась раньше и не может случиться снова?

— Обещаю, что никто не узнает. — Он провел подушечкой большого пальца по моей нижней губе. — Но если думаешь, что я закончил с тобой, что это было только один раз, то ты глубоко ошибаешься. — Его глаза сверкнули озорством. — Моя милая маленькая птичка. У меня есть еще много способов заставить твое тело петь.