Exodus L.B.

Глава 22.

Малфой-мэнор летом — это нечто.

Нет, зимой он тоже производил на меня впечатление. Огромный дом, застывший среди белоснежных искрящихся сугробов и картинно припорошенных снегом деревьев, не может не радовать глаз. Но я впервые нахожусь здесь летом, когда все цветет и зеленеет, позволяя по достоинству оценить красоту регулярного парка. Он отнюдь не идеален, — кусты самшита, растущие вдоль дорожки, давно не стрижены, как и рододендроны, ветки которых уже гнутся от тяжелых соцветий, — однако мне так даже больше нравится. Легкое несовершенство, превозобладание природы над людским замыслом делает его чуть реальнее и уютнее.

Что-то мне подсказывает, до смерти Нарциссы парк выглядел, как полагается — выверенный до дюйма, ни одной травинки или листочка на неположенном месте. Почему я так решила? Да потому что и сам дом выглядит так же. Внутри все чисто и убрано, но в вазах никогда не стоят цветы, стол не украшается к обеду сложенными салфетками, нет всех этих мелочей, за которые традиционно в таких семьях отвечает хозяйка. Разумеется, всю работу выполняют эльфы-домовики, но без точных указаний они постепенно перестают делать все, как полагается. Люциусу, видимо, наплевать на сад, салфетки, на многое другое — вот домовики и забросили все эти ненужные вещи.

Обо всем этом я думаю, стоя на дорожке перед домом и вдыхая полной грудью запах цветов, не столько чтобы насладиться им, сколько желая хоть немного собраться с мыслями перед встречей с Люциусом. Но откладывать бесконечно нельзя, ведь он уже знает, что я здесь, и заставлять его ждать — все равно, что признаться в своей слабости. Резко выдохнув, я подхожу к дому и открываю дверь.

План предельно прост — узнать, что Робардс хочет от Малфоя и от меня, и как мне выпутаться из этого клубка министерских разборок. Просто, да… Главное — избегать разговоров на личные темы и поменьше разглядывать Люциуса.

Вот и он — медленно, едва ли не торжественно спускается по парадной лестнице, полы домашней винного цвета мантии стекают по ступеням вслед за ним.

Позер.

Но хорош, мерзавец, нельзя не признать. Вчера в Министерстве я не рассматривала его особо, мысли были заняты едва не прозвучавшим обвинением в убийстве. Но теперь, когда Люциус будто хочет, чтобы я подольше им любовалась, когда солнечный свет падает на него из окон, играя в серебристых волосах и насыщая богатым оттенком его одеяние — теперь я не свожу с него глаз.

— Ты пришла, — звучный голос возносится к высокому каменному потолку.

Если бы я услышала в этой фразе хоть каплю самодовольства, то развернулась бы и ушла прочь, плюнув на все. Еще один мой промах — прийти сюда буквально на следующий день после того, как он пригласил меня, словно я только и ждала возможности вернуться. Но Люциус говорит ровно, без единого намека на уверенность в моих намерениях.

— Прошу, — спустившись, он не подходит ближе, просто указывает ладонью в сторону гостиной и идет туда за мной, соблюдая дистанцию в несколько шагов.

Я снова испытываю мучительную неловкость, находясь в этой комнате в своих маггловских шмотках. Когда-то я успела смириться с тем, что, как бы я ни старалась приодеться, соответствовать этой неброской роскоши с налетом старины у меня не выйдет, поэтому просто перестала заморачиваться.

Теперь же мне приходится одернуть себя и сесть не на краешек кресла, а нормально, откинувшись на спинку.

Люциус садится напротив, и в ту же секунду на столике рядом появляется серебряный поднос, сервированный к чаю. Чайник подлетает вверх, аккуратно разливая по двум крохотным фарфоровым чашечкам ароматный чай, за ним следует молочник. После этого одна из чашек на блюдце плывет ко мне.

Я, малость опешив, принимаю ее. Нет, вообще-то, все происходящее — в порядке вещей, ни одного волшебника таким не удивишь. Но прежде мы с Люциусом никогда не пили чай, да и, если задуматься, вообще ничего не пили вместе. Я его часто видела с бокалом огневиски, даже в первой половине дня, но мне алкоголь он не предлагал.

Так что же, Люциус стал трезвенником? Или решил вести себя со мной, как подобает хозяину дома, и соблюсти этикет? С чего бы?

Поднеся чашку к лицу, я делаю вид, что с удовольствием вдыхаю запах — а на самом деле принюхиваюсь, нет ли в чае каких-либо добавок. Веритасерум я бы не учуяла, но ведь это и не единственный вариант. В прошлый раз, затевая свои игры, Люциус использовал заклинание, чтобы оглушить меня, так что ему помешает сделать это при помощи зелья?

Однако я не чувствую никаких посторонних запахов. Отпив немного, кошусь на Люциуса — он наблюдает за мной. Безусловно, догадывается о моих подозрениях, и они его оскорбляют, отчего он поджимает губы — не иначе, как сдерживает гневный комментарий.

Чтобы не искушать судьбу, я отпиваю еще и быстро говорю:

— Ты обещал все прояснить. Хотелось бы знать, к чему был весь этот спектакль в Аврорате.

Люциус холодно улыбается:

— Спектакль — весьма верное определение. Ты слышала что-нибудь о Фредерике Нотте?

Я нахмуриваюсь, вспоминая:

— Старший брат Теодора, наследник их дома. Он, вроде бы, уехал из страны еще до войны?

— Верно. Сразу после окончания школы Фредерик отбыл в Европу — продолжать обучение в сфере международного права.

— Зачем для этого надо было уезжать? Многие учатся в других странах, а живут дома, трансгрессируя после занятий.

— Именно так, — кивает Люциус. — Полагаю, важную роль сыграло то, что молодой Нотт не разделял политические взгляды своей семьи и их окружения.

Теперь ясно. Фредди не захотел становиться Упивающимся — это многое говорит в его пользу. Однако и бороться с ними он не стал, предпочтя попросту сбежать из Британии, когда Волдеморт начал восхождение к власти. Вопрос в том, как ему это позволили? Вербовка в ряды Упивающихся, насколько я знаю, среди членов благородных семей была чуть ли не принудительная. Либо ты с ними, либо против них — и тогда тебя достанут хоть на другом конце света.

Люциус продолжает:

— На континенте Фредерик завел влиятельных друзей, обеспечил себе отличную карьеру и репутацию. Во время второй магической войны он призывал европейское сообщество выступить против Темного Лорда, дабы избежать его прихода к власти. Но пока они взвешивали все «за» и «против», война закончилась.

Как удобно. Сидеть в другой стране и вести дискуссии о том, какой Воледморт плохой — вместо того, чтобы вернуться и сделать что-то реальное. Хотя, если Нотта преследовала собственная семья, можно понять его осторожность.

— И причина, по которой ты мне это рассказываешь…

— Несколько месяцев назад Фредерик вернулся в Великобританию по линии Отдела международного магического сотрудничества, — Люциус делает жест — как будто хочет взять со столика привычный бокал огневиски, но, опомнившись, едва заметно морщится и возвращает руку на подлокотник кресла. К чаю он так и не притронулся. — Теперь он занимает пост в Международном бюро магического законодательства, и его главная цель — наверстать упущенное, доказать, что он предан своей стране и своему народу. В сложившейся за последнее время ситуации знания и навыки молодого Нотта оказались весьма полезны.

«Доказать, что он предан своей стране и своему народу», — звучит как избитый политический лозунг. От всей этой бюрократической белиберды у меня голова идет кругом.

— Ну… удачи ему, наверное. Он же теперь может войти в Визенгамот, как представитель «Священных двадцати восьми», и все такое. Только при чем здесь…

— Фредерика больше интересует не Визенгамот. Он всерьез обеспокоен тем, как далеко зашел действующий Министр магии в своем попустительстве маггловской службе безопасности, и намерен приложить все усилия для исправления этой невыгодной для волшебников ситуации.

До меня все доходит.

— Погоди-ка, Нотт замахнулся на министерское кресло? Я, конечно, далека от всего этого, но мне кажется, что у него маловато шансов. Даже если все закроют глаза на то, что он, фактически, отсиживался в другой стране, пока у нас шла война, его у нас попросту никто не знает. Если место в Визенгамоте дается уже по праву рождения, то для поста Министра нужно заслужить доверие общественности, заручится поддержкой…

— Во всем этом ему помогаю я, — скромно заканчивает Люциус.

— Ты? — переспрашиваю недоверчиво.

Бывший Упивающийся помогает сыну другого Упивающегося стать Министром? Это даже как-то неловко...

Такова моя первая мысль. Но потом я думаю — а почему, собственно, нет? У Малфоя даже после войны осталась куча связей, не говоря уже о деньгах, а тот факт, что он уже который раз вышел сухим из воды, красноречиво свидетельствует о его искусстве убеждать.

И еще этот чертик из табакерки, Нотт, — даже мне его стремление послужить на благо родине кажется подозрительным. Не иначе, как Международная Конфедерация Магов озаботилась тем, чтобы посадить во главе нашего правительства своего человека и через него контролировать процесс Взаимодействия с магглами. Тогда участие Люциуса кажется практически беспроигрышным вариантом. В этой партии он играет роль «проводника» и спонсора, продает свои связи за будущие привилегии.

О серьезности этой заявки говорит уже тот факт, что ими заинтересовался Аврорат — будучи лояльными действующему Министру, они сделают все, чтобы свести шансы конкурентов к минимуму. И тогда становится ясным, зачем я была нужна Робардсу — думал, что мне могут быть известны какие-то Малфоевские планы, раз уж я шпионила на него в ОВМ.

Вынырнув из размышлений, понимаю, что Люциус уже пару минут смотрит на меня и терпеливо ждет моей реакции. Точно знаю — когда я думаю о серьезных вещах, лицо у меня приобретает туповато-отстраненное выражение. Видела себя с таким в зеркале — как будто непроходимая идиотка пытается в уме перемножить двузначные числа. Неудивительно, что обо мне сложилось мнение, как о недалекой блондинке. Если задуматься, Малфой один из немногих, кто не считает так же. Стал бы он вести со мной этот разговор, если бы думал, что я не пойму ни слова и не сделаю правильных выводов?

— Вчера ты сказал, что авроры меня больше не тронут…

— Без сомнения, — кивает Люциус. — Не теперь, когда им известно, что я по-прежнему тебе покровительствую. Они знают, как я отстаиваю интересы близких мне людей.

Дыши, Лаванда, не забывай дышать.

В горле пересохло. Чтобы скрыть неловкость, вновь отпиваю из кружки порядком остывший чай.

«Близких мне людей». Ну и как мне на это реагировать?

А ведь самое главное — сказал и глазом не моргнул, как будто это нечто само собой разумеющееся. Приходится напоминать себе — Люциус взвешивает каждое слово, оценивая его воздействие на меня, он, хоть и не подает виду, но знает, какую бурю во мне сейчас вызвал.

И все же, такой аванс с его стороны значит очень многое. Я просто не могу выкинуть эти слова из головы, словно их и не было, продолжать говорить с Люциусом на какие-то отвлеченные темы. Лучше всего сейчас — попрощаться и уйти, иначе… иначе я погибла.

Мне стоит огромных усилий просто смотреть на Люциуса во время беседы, не опускать взгляд на его шею, скрытую до середины строгим воротничком, на широкие ладони, что покоятся на подлокотниках кресла, на бедра, обтянутые тонкой тканью брюк. Хватает уже того, что приходится видеть его красивые четко очерченные губы, пока он говорит — видеть и стараться не вспоминать, какие эти губы бывали на вкус…