Дом на краю ночи

Морские дьяволы

Когда я заступил на вахту, луны не было, и площадка, на которой находился наш лагерь, скудно освещалась светом единственного костра, горевшего возле самой палатки. Края утеса терялись во тьме, но меня это не особенно беспокоило, ибо с тех пор, как мы сожгли заросли гигантских грибов, нас никто не беспокоил и я успел в значительной степени избавиться от навязчивого страха, преследовавшего меня после смерти Джоба. И все же, несмотря на то что я не испытывал особой тревоги, я счел необходимым предпринять все меры предосторожности, которые только были возможны: подбросив в костер сухих водорослей, отчего пламя столбом взметнулось вверх, я обошел лагерь, держа наготове острый тесак. У обрывов, защищавших площадку с трех сторон, я останавливался и, глядя вниз, настороженно прислушивался, хотя неумолчный шум ветра, гулявшего на вершине, не позволил бы мне различить ничего, кроме самых громких звуков; как бы там ни было, я не услышал и не увидел ничего странного, однако мною вдруг овладело необъяснимое беспокойство, заставившее меня еще дважды или трижды возвращаться к обрывам; однако и тут я не заметил ничего, что могло бы вызвать подозрение. В конце концов я решил не давать воли воображению и, отойдя прочь, сосредоточил все свое внимание на сравнительно отлогом склоне, по которому мы сами поднимались на утес.

Минула, наверное, уже половина моей вахты, когда откуда-то из темных пространств плавучего континента до меня донесся странный звук, который, нарастая, делался все громче, пока не поднялся до пронзительного визга, после чего снова стал затихать, превратившись в далекие всхлипывания и истерические причитания, едва слышимые за стоном ветра. Не скрою, сначала я был изрядно напуган столь жуткими звуками, летевшими из мрачной саргассовой пустыни, потом мне вдруг пришло в голову, что эти вопли слышались с подветренной стороны, то есть с корабля! Бросившись к краю обрыва, я впился взглядом в темноту над морем и скоро понял свою ошибку, ибо, ориентируясь по горевшему на судне огню, определил, что странные звуки неслись откуда-то издалека, и не со стороны корабля, а из некоей точки чуть правее; кроме того, мои чувства и мой опыт свидетельствовали о том, что при столь сильном противном ветре слабые человеческие голоса ни в коем случае не могли бы достичь утеса.

Некоторое время я стоял неподвижно, всматриваясь в ночной мрак и со страхом раздумывая о том, что могло издавать эти ужасные звуки; какое-то время спустя я заметил вдали тусклое мерцание, а вскоре над горизонтом показался краешек луны, появление которой весьма меня подбодрило: ведь я уже готов был разбудить боцмана и рассказать ему о том, что слышал. Я, однако, колебался, боясь прослыть трусом или глупцом, так как не был уверен, что странные звуки предвещают реальную опасность. Но пока я стоял на краю утеса, созерцая восход луны, вдали вновь послышались звуки, похожие на безутешные всхлипывания сказочной великанши; понемногу они становились все громче и пронзительнее и вскоре совершенно перекрыли свист ветра, однако уже в следующую минуту звук стал отдаляться, и вскоре только разорванное ветром эхо горестных стенаний летело над посеребренным луной горизонтом.

Тогда, не отрывая взгляда от того места, где, как мне казалось, находится источник таинственных звуков, я поспешил к палатке с намерением разбудить боцмана: хотя я по-прежнему не представлял, какая нам может грозить опасность, повторный вопль, раздавшийся в ночи, избавил меня от всяческой нерешительности. Боцман, однако, проснулся еще до того, как я наклонился, чтобы тронуть его за плечо, и, схватив абордажную саблю, которую всегда держал под рукой, вышел вслед за мной из палатки. Когда я рассказал, какие слышал звуки и как решился разбудить его после того, как они повторились, полагая, что они, быть может, являются предвестниками какой-то неведомой опасности, боцман похвалил меня, но и упрекнул за то, что я так долго колебался и не вызвал его сразу. Затем он отправился вместе со мной к краю утеса и встал там, ожидая, не раздадутся ли таинственные и жуткие рыдания снова.

Так мы стояли, наверное, больше часа и молчали, прислушиваясь, но не слышали ничего, кроме заунывного шума ветра; наконец боцман, устав от бесплодного ожидания, подал мне знак, призывая вместе обойти лагерь. Поворачиваясь, чтобы идти за ним, я случайно бросил взгляд вниз, на полосу чистой воды у подножия утеса; луна к этому времени поднялась уже довольно высоко, и в ее свете я с удивлением увидел огромное количество странных рыб, подобных тем, каких я видел накануне, только на сей раз они плыли не от острова, а к нему. Заинтересовавшись этим зрелищем, я шагнул ближе к краю обрыва, рассчитывая разглядеть их как следует, когда они достигнут мелководья, однако не увидел ничего, так как ярдах в тридцати от берега загадочные рыбы исчезали безо всякого следа; пораженный как невиданным количеством и странным обликом рыб, так и тем фактом, что, двигаясь прямо к острову, они тем не менее не достигали его берегов, я окликнул боцмана, успевшего отойти на несколько шагов, желая, чтобы и он взглянул на эту удивительную картину. Услышав мой голос, боцман тотчас вернулся и, наклонившись над обрывом, заглянул вниз, однако странное зрелище озадачило и его, ибо он даже не пытался дать ему какое-то объяснение.

В конце концов он заметил, что с нашей стороны было бы верхом легкомыслия и дальше торчать у обрыва, гадая, что заставило рыбу вести себя столь странным образом, тогда как наш долг состоит в том, чтобы заботиться о безопасности лагеря. После этого мы не мешкая двинулись в обход площадки, однако, пока мы смотрели и слушали, костер наш почти прогорел и вершина утеса погрузилась во мрак, который не в силах был полностью рассеять даже свет стоявшей высоко луны. Торопясь исправить это упущение, я двинулся к костру чтобы подбросить в него сухой травы, но не успел сделать и нескольких шагов, как мне показалось, будто что-то метнулось в темноту за палаткой. Издав громкий предостерегающий крик, я бросился вперед, размахивая тесаком, однако около палатки ничего не было, и я, крайне смущенный, вернулся к своему первоначальному намерению, подбросив в огонь несколько охапок водорослей. Пока я занимался костром, ко мне подбежал боцман, желавший узнать, что я видел; почти одновременно из палатки выскочили трое матросов, разбуженных моим криком, но я ничего не мог им сказать, так как и сам начинал думать, что со мной сыграло шутку разыгравшееся воображение. Когда я объяснил товарищам, что мне просто что-то померещилось, двое из них вернулись в палатку досыпать, но третий остался; он ни о чем не спрашивал, но мне показалось: здоровяк (а это был самый сильный из наших матросов) заметил нашу обеспокоенность и сделал выводы — впрочем, чем бы ни был продиктован этот его поступок, я ничуть не возражал против такого решения.

Спустя некоторое время мы отправились в обход лагеря, начав с той стороны утеса, которая обращена к долине. Я подошел к самому краю площадки, чтобы поглядеть вниз, ибо открывавшаяся отсюда картина обладала некоей болезненной притягательностью сродни той, что заставляет людей разглядывать самые отвратительные вещи. Но едва бросил взгляд вниз, как тотчас же отшатнулся и, обернувшись назад, схватил боцмана за рукав; все это я проделал в полном молчании, однако жест мой столь красноречиво свидетельствовал об охватившем меня волнении, что боцман, не мешкая, шагнул к краю утеса, желая своими глазами увидеть, что же так меня напугало. Склонившись над обрывом, он в первый миг тоже отпрянул, но тут же снова подался вперед и со многими предосторожностями заглянул вниз еще раз. Наше поведение привлекло внимание матроса, шедшего позади нас; на цыпочках он приблизился к боцману и, вытянув шею, стал смотреть в долину. Так мы стали свидетелями невероятного зрелища: долина внизу буквально кишела какими-то отвратительными, белесыми тварями, чуть поблескивавшими в свете луны. Манера, в которой они передвигались с места на место, напомнила нам гигантских слизней, но этим сходство и исчерпывалось, ибо в очертаниях их тел не было ничего от упомянутых животных; я бы, скорее, сравнил тварей с больными водянкой людьми, которые, не в силах передвигаться нормально, встали на четвереньки, так что их отвислые животы волочились по земле подобно раздутым мешкам; впрочем, несмотря на кажущуюся грузность, движения их были на удивление проворными. Глядя из-за плеча боцмана, я обратил внимание, что твари появляются из похожего на колодец пруда в центре долины; их было очень много, и само их количество напомнило мне о косяках странных рыб, которых мы видели с вершины утеса и которые таинственным образом исчезали, не достигнув побережья; теперь я почти не сомневался, что это были не рыбы, а твари и что они попали в пруд через какой-то известный им тоннель или пещеру под островом. Кроме того я понял, что не ошибся, когда прошлой ночью подумал, будто вижу у странных рыб подобие щупалец: у тварей имелось по две толстых, коротких, словно обрубки, руки, каждая из которых завершалась пучком отвратительных, гибких щупалец, пребывавших в непрестанном движении, пока твари ползали по долине на нижних конечностях, так же снабженных щупальцами; впрочем, я видел их не настолько отчетливо, чтобы судить наверняка.

Невозможно передать всю силу отвращения, охватившего меня при виде этих человекоподобных слизней, но даже будь я в состоянии это сделать, то не стал бы и пытаться, в противном случае моих слушателей затошнило бы, как тошнило меня в ту страшную ночь; вызванный ужасом и омерзением спазм пищевода, с которым не сравнится никакая морская болезнь, потряс меня с такой силой, что я едва устоял на ногах. Пока же я сражался с подступившей к горлу тошнотой и мрачными предчувствиями, прямо передо мной — не более чем в шести футах от моих ног — возникло кошмарное лицо, как две капли воды похожее на то, что я видел ночью, когда мы дрейфовали у границы плавучего континента. Будь мой страх не таким сильным, я бы, наверное, закричал, но самый вид огромных глаз размером с крону, похожего на перевернутый попугаичий клюв носа и омерзительные волнообразные сокращения тестообразного, покрытого белесой слизью тела буквально парализовали меня. Я не мог издать ни звука, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой!

К счастью, боцман не растерялся и, изрыгнув громкое проклятье, ударил чудовище своей абордажной саблей, так как, пока я беспомощно склонялся над обрывом, тварь успела подняться вверх почти на целый ярд. Этот отважный поступок моего командира привел меня в чувство, и я, взмахнув тесаком, нанес твари такой силы удар, что потерял равновесие и, скорее всего, свалился бы вниз вместе с разрубленным трупом чудовища, однако, когда я, потрясенный, балансировал на краю гибели, боцман успел схватить меня за пояс и потянуть на себя, избавив от неминуемого падения. Увы, опасность вовсе не миновала, ибо в те несколько мгновений, пока я, склонившись над пропастью, тщился обрести равновесие, я увидел, что весь склон подо мной сплошь покрыт отвратительными телами, которые быстро ползли вверх с намерением добраться до нас. Оказавшись на твердой земле, я тотчас крикнул боцману, что внизу — тысячи тварей и что все они лезут сюда, но его уже не было рядом, обернувшись, я увидел, что он со всех ног мчится к костру, на бегу призывая остальных матросов скорее вставать и сражаться за свою жизнь. Несколько мгновений спустя он уже бежал назад с огромной охапкой сухих водорослей, за ним спешил здоровяк-матрос с пылающим пучком травы в руках; через несколько секунд на краю утеса уже горел второй костер, и наши выскочившие из палатки товарищи подбросили в него еще водорослей, в которых, слава Всевышнему, у нас не было недостатка.