Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

Кочевой элемент женского правления в Средней Азии: ануштегиниды Государства Хорезмшахов и Каракитайское ханство

Если монголы не переняли институт женского регентства от мусульманских государств, завоеванных ими в Западной Азии, или от своих тюркских предшественников, то альтернативным местом для поиска прецедента такой практики могли бы стать восточные земли их империи. Материковый Китай, как мы видели, не был богат примерами женского правления. Однако в Северном Китае с начала X века и до прихода монголов доминировали династии кочевников. Династия Ляо (пр. 916–1125)[66], а затем династия Цзинь (1115–1234) правили «основными частями современной Маньчжурии, Внутренней и Внешней Монголии и северо-восточными частями собственно Китая» [Wittfogel, Feng 1949:41]. Первая династия с самого начала своего существования характеризовалась усилением женского правления. Во время правления Абаоцзи (пр. 907–926), основателя династии, его жена Чунь-чин (впоследствии вдовствующая императрица Интиен) оказывала влияние на различные аспекты жизни общества [Twitchett, Tietze 1994: 68]. Когда Абаоцзи умер, она отказалась быть похороненной вместе с ним (такова была традиция), но вместо этого попросила отрезать ей руку и положить в гробницу мужа, продолжая при этом контролировать армию и престолонаследие [Там же]. Хотя по желанию мужа трон должен был перейти к его старшему сыну, ей удалось изменить линию наследования в пользу своего второго сына, после чего она сразу же взяла власть в свои руки. Она определила свое положение регентши, заявив, что «ее сыновья еще молоды, а страна осталась без правителя» [Там же]. Создав такой институциональный прецедент, «она сохранила твердый контроль над положением дел, пока решался вопрос о престолонаследии, и пользовалась большим влиянием в течение многих лет» [Там же]. Такая практика не ограничивалась единичным случаем, и, хотя пример Чунь-чин не имеет себе равных по масштабу, в Китае эпохи Ляо появлялись и другие женщины, которые восходили на трон и контролировали дела царства [Там же: 87–91]. О признании их высокого положения в правительственной структуре династии Ляо свидетельствует тот факт, что императорских посланников сопровождал эмиссар (!) того же статуса, направленный матерью императора; о том же говорят посвященные императрицам жизнеописания в «Ляо ши» [Wittfogel, Feng 1949:199–200]. Таким образом, и без того влиятельные женщины из этой династии кочевников сделали шаг вперед и добились номинального признания своей роли в обществе в качестве вдовствующих императриц, правящих от имени своих малолетних сыновей.

В 1125 году китайская династия Ляо была вынуждена двинуться на запад, в Центральную Азию, под давлением чжурчжэней, пришедших из Маньчжурии. На своих новых территориях они укрепили новую династию, известную как Каракитай, и правили большинством мусульманского населения[67]. В правящей семье каракитаев традиция женского правления устоялась в большей степени, чем на недавно завоеванных ими территориях Центральной Азии, поскольку из пяти правителей этой новой среднеазиатской династии были две женщины [Biran 2005:160–161]. После смерти первого императора Е-люй Та-ши (пр. 1124–1143) империя осталась с несовершеннолетним наследником, поэтому вдова Е-люй Та-ши, будущая императрица Каньтьен (пр. 1144–1150), приняла власть в соответствии с волей своего покойного мужа [Wittfogel, Feng 1949:643]. Воцарение женщины в одной из держав региона не осталось незамеченным мусульманскими источниками [Qazvini 1912–1937, II: 88–89; Boyle 1997, I: 356; Habibi 1963–1964, II: 95–96; Raverty 1881: 911; Richards 2002,1: 363][68]. Описание восшествия на престол у Джувайни напоминает формулу, использованную позже для описания воцарения монгольских императриц. Он упоминает, что как только она взошла на трон «как преемница его [Е-люй Та-ши]… то [она] начала отдавать приказы [и] весь народ подчинился ей»[69]. За семь лет ее правления политическая ситуация в Центральной Азии не претерпела существенных изменений. Династия ануштегинидов-хорезмшахов, западных соседей каракитаев, продолжала платить дань, соблюдая соглашение, заключенное ранее между Е-люй Та-ши и царем Хорезма Атсызом [Qazvini 1912–1937, II: 88; Boyle 1997,1: 356][70].

Хотя сведения о семи годах правления императрицы Каньтьен скудны, по-видимому, она не была простой номинальной фигурой, а вела активную деятельность в царстве. Во время ее правления описаны два дипломатических посольства. Первое — посланник, отправленный уйгурским народом к династии Цзинь в Северном Китае с вестью о смерти Е-люй Та-ши. Человеку по имени Ниенко было поручено проследить за посланником и собрать информацию о царстве каракитаев. Эта попытка слежки была раскрыта, и шпион был казнен в 1146 году по приказу императрицы [Wittfogel, Feng 1949: 643]. В том же источнике упоминается второе посольство, отправленное китайцами в Центральную Азию около 1146 года. По его прибытии императрица была на охоте, а посланец имел наглость не сойти с коня, а попросить императрицу сойти первой, потому что он сам был представителем «сына неба» (китайского императора). За этот неуважительный поступок посол поплатился жизнью: его стащили с лошади и казнили [Там же]. По мнению Карла А. Виттфогеля, тот факт, что этот рассказ был записан по прошествии тридцати лет, может означать, что на самом деле встреча состоялась между представителем китайской династии и сановником-мужчиной, представлявшим императрицу. Однако в такой интерпретации «вряд ли имеется нужда, учитывая традицию Чэн Тянь, которая позволяла императрицам и принцессам не только участвовать в церемониальных охотах, но и возглавлять армии и проводить независимые военные экспедиции» [Там же, прим. 3].

В 1150 году императрица передала трон своему сыну Илие (пр. 1151–1163), который правил тринадцать лет. Когда он умер, сын его также был еще в малолетнем возрасте, и «по воле брата» управление царством приняла на себя сестра императора каракитаидов (Гурхан) [Там же: 644]. Императрица Чэн Тянь (1164–1177) правила четырнадцать лет, но о ее способностях и политической программе сохранилось не так много информации. В основном это сведения о серии военных кампаний на территорию Государства Хорезмшахов и немногочисленных посланниках, прибывавших из Китая. Первая кампания Каракитая против Хорезма была организована в наказание за неуплату дани. Хотя хронология событий запутана[71], вторжение привлекло внимание мусульманских летописцев, поскольку во время нападения погиб шах Хорезма [Qazvini 1912–1937, II: 14; Boyle 1997,1: 289; Browne 1910–1913: 112][72]. Насколько мне известно, нет доказательств того, что Чэн Тянь лично командовала войсками, но представляется очевидным, что военные экспедиции, которые проводились во время ее правления, способствовали возвышению другой женщины, Туркан-хатун, в качестве фигуры, политически влиятельной в Империи Хорезмшахов[73].

В дипломатической сфере политические и торговые контакты по-прежнему осуществлялись на востоке на фоне постоянного напряжения в отношениях между Каракитаем и китайской династией Цзинь [Wittfogel, Feng 1949: 646]. В то же время на западе было установлено любопытное взаимодействие:

Туркан-хатун [мать хорезмшахского императора] приказала принимать посланников гурхана с почетом и уважением. Она обращалась с ними вежливо и полностью выплачивала ежегодную дань. Она также послала некоторых знатных людей своего двора, чтобы они сопровождали Мамуда Тая к гурхану и извинились за задержку выплаты, а также подтвердили, что султан по-прежнему обязуется подчиняться и выражать свою покорность [Qazvini 1912–1937, II: 90; Boyle 1997: 358].

С возобновлением системы подчинения одного царства другому между ними был восстановлен мир, который удалось заключить благодаря дипломатическим способностям этих двух женщин. Однако конец правления Чэн Тянь был омрачен интимной спецификой отношений императрицы и ее деверя. Когда их любовная интрига обнаружилась, свекор королевы, отец обоих братьев, собрал армию и, захватив императорский дом, убил обоих любовников [Wittfogel, Feng 1949: 646].

Хотя здесь приведен лишь краткий обзор института регентства у каракитаев, нельзя недооценивать его влияние на государственные дела. И Бартольд, и Клиффорд Эдмунд Босворт предполагают, что к началу нашествия Чингисхана в Центральную Азию империя каракитаев «была ослаблена продолжительным периодом женского регентства» [Bosworth 1968: 189]; в том же плане высказывается Бартольд [Barthold 1956–1963,1:105]. Однако, как представляется, поиск причин упадка Западного Ляо не может основываться на предвзятом представлении о неспособности женщин к правлению. На самом деле, источники свидетельствуют об обратном: во-первых, женщины избирались в качестве наследниц престола своими предшественниками; во-вторых, они активно участвовали в развитии империи, выступая в качестве правительниц, способных полноценно вести переговоры и воевать с соседями. Наконец, после убийства последней императрицы в 1177 году империя не распалась, а продолжала оставаться крупнейшим государственным образованием в Центральной Азии еще немногим более сорока лет, вплоть до завоевания ее Чингисханом во втором десятилетии XIII века.

Высокий статус, приобретенный Туркан-хатун в Государстве Хорезмшахов, по-видимому, объяснялся географической близостью и тесными вассальными отношениями между Каракитаем и этой мусульманской державой [Jackson 1998: 190; Rachewiltz 1994,1: 373; Thackston 1998: 185; Rachewiltz 2004: § 169]. Западная Ляо была важнейшей политической силой в Центральной Азии, и она не утратила своей кочевой традиции женского правления, ни когда первоначально господствовала в Северном Китае, ни когда переместилась на запад. Культурная близость к кочевой среде степей могла не только вдохновить такие соседние тюркские государства, как Хорезм, но и стать моделью при завоевании монголами этих территорий. Приход к власти таких монгольских женщин, как Дорегене-хатун, политическая активность Сорхахтани-беки и правление Огул-Гаймыш и Оргины-хатун, которые мы исследуем позже, — все они нашли в Каракитае подходящий прецедент, чтобы узаконить свое право на правление не только в глазах монголов, но и среди их подданных. Традиция женского регентства не ограничилась Центральной Азией, а распространилась, благодаря монгольскому завоеванию, и на более далекие территории. Это, как я полагаю, послужило причиной появления женщин-правительниц не только на западе, на Среднем Востоке, как мы видели выше, но и на юге — в Индии [Jackson 1998:181–197].

Институт, не приносящий никакой пользы, не может быть устойчивым в трудные времена и не будет позаимствован другими государствами. Женщины-правительницы в Каракитае, похоже, не были ни причиной, ни признаком упадка, как предполагали Бартольд и Босворт. Напротив, их правление, похоже, сохраняло преемственность после их предшественников-мужчин, в результате чего эта традиция была распространена на другие кочевые или полукочевые империи. Возможно, именно в кочевничестве кроется ключ к пониманию практики и институционализации женского правления. Виттфогель говорит: «открытое правление женщин… вполне может отражать старую традицию Чэн Тянь — традицию, которая нашла свое выражение во всех кочевых империях»: империи Ляо, которая с новой силой заявила о себе в «черных» династиях Чэн Тянь — Хси Ляо и Кермане [Wittfogel, Feng 1949: 672]. Эта «традиция», существовавшая на зачаточном уровне в доимперской Монголии и затем институционализированная Каракитаем, как представляется, послужила образцом, который впоследствии был принят монголами в качестве обычной практики преемственности своих лидеров. В следующей главе мы рассмотрим материализацию женского правления в Монгольской империи в решающие годы ее развития.