Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

Принятие буддизма и христианства: обращение женщин в объединенной империи

К моменту завоевания Китая многие монгольские мужчины и женщины уже были привержены буддизму. Анатолий Хазанов отмечает, что в религиозном плане Китай значительно отличался от других территорий, захваченных монголами. На Дальнем Востоке кочевым завоевателям пришлось столкнуться с «дихотомией религиозного противостояния и религиозного приспособления» при выработке своего отношения к «китайским» религиям [Khazanov 1994:23]. В начале существования Монгольской империи в этом контексте возникает необычный сюжет, начало которому было положено изгнанием Гушлуга, найманского правителя, который нашел убежище в Центральной Азии после поражения, нанесенного ему Чингисханом [Rachewiltz 2004: § 194,6]. Гушлуг бежал в Каракитайскую империю после поражения в битве в 1204 году и женился на падчерице Гур-хана[362]. Рашид ад-Дин особо упоминает, что «она обратила его в идолопоклонство», когда он прибыл в Среднюю Азию[363]. Этот рассказ также подтверждается Джувайни, который предполагает, что беженец мог быть христианином, как и многие найманы. Далее он говорит, что жена заставила его стать «идолопоклонником, как она сама, и отказаться от христианства» [Qazvini 1912–1937, I: 48, 52–53;

Boyle 1997,1: 64, 70; Ross 1970: 290][364]. По всей видимости, обращение Гушлуга в буддизм имело четкий политический мотив: это был способ завоевать легитимность среди каракитайской элиты, чтобы получить трон. Однако тот факт, что мусульманские источники подчеркивают роль этой конкретной женщины в содействии его обращению, допускает двоякое толкование. Влияние женщин изображается в негативном свете, возможно, из-за той жестокости, с которой Гушлуг обращался с мусульманским населением Центральной Азии, что в персидских источниках связывается с его обращением в буддизм [Qazvini 1912–1937,1: 52–53; Boyle 1997, I: 70]. Однако эта история также показывает более «домашние» условия для религиозного обращения в семейном кругу, когда женщины непосредственно влияют на веру своих мужей[365].

В Китае, после монгольского завоевания, хорошо известна роль Чабуй-хатун в продвижении ламаистского буддизма (см. рис. 4.1) [Rawshan, Musavi 1994, I: 161; Thackston 1998: 86]. Мы не знаем доподлинно, была ли она буддисткой с рождения или стала ею до того, как покинула Монголию и последовала за своим мужем Хубилаем в Китай. Что кажется несомненным, так это то, что она уже была буддисткой, когда прибыла в Китай, так как она описана как «ревностно» верующая в учение Будды [Rossabi 1979: 16; 1994: 416–417]. Ее роль в том, что она повлияла на своего мужа Хубилай-хана в продвижении ламаизма в Китае эпохи Юань, подчеркивает то значение, которое эти женщины имели в продвижении религии в империи [Rossabi 1989: 168].

Когда Хубилай принял буддизм в качестве основной религии династии, он следовал примеру других кочевнических династий, завоевывавших Китай[366]. Но, поддерживая ламаизм, он подтолкнул правящую элиту к принятию «буддийской конфессии, которая была наиболее чужда китайцам» [Khazanov 1994: 30]. Это, безусловно, позволило ему установить разграничение между правителями и управляемым населением, если рассматривать свидетельства с политической точки зрения. Однако такие случаи, как личное вовлечение Чабуй в буддизм и документальное подтверждение существования монгольских монахов-чингизидов в XIII веке, подтверждают идею о том, что среди представителей монгольской элиты личные убеждения шли рука об руку с политической выгодой[367].

И христианство, и ислам распространялись в Китае под властью монголов с разной степенью успеха. В прошлом ученые отмечали наличие значительного числа мусульманских посланников при дворе Юань, но в какой степени этим людям удавалось привлечь к своей вере монголов или китайцев, оценить трудно[368]. Тем не менее существует хрестоматийный пример принца Ананды, внука Чингисхана от его сына Мамкалы, которому в персидских источниках уделяется особое внимание за то, что он «всегда ходил в мечеть, молился, постился и читал Коран… он обрезал детей большинства монголов; и… обратил большую часть армии в ислам» [Rawshan, Musavi 1994, II: 951; Boyle 1971: 324]. По тем же персидским источникам, основное влияние на его приверженность исламу оказала кормилица-мусульманка из Центральной Азии по имени Зулейха и ее муж, которые способствовали тому, что Ананда стал следовать столпам ислама и участвовать в религиозных ритуалах в зрелом возрасте до такой степени, что это вызвало недовольство его деда Хубилая и его двоюродного брата Великого хана Тимура (пр. 1294–1307) [Rawshan, Musavi 1994, II: 951; Boyle 1971: 324]. Любопытно, что многие из мусульманских сторонников Ананды были прикреплены к орде матери Тимур — хана Кёкеджин-хатун, которая в этом споре выступила против Ананды в пользу своего сына [Rawshan, Musavi 1994, II: 952; Boyle 1971: 324–325]. В то же время китайские источники не столь однозначны в отношении не только обращения Ананды в ислам, но и мотивов, побудивших его принять эту религию. Восточные источники предполагают возможность получения политической и военной поддержки от влиятельной мусульманской общины, жившей в уделе Ананды, как более реалистичную мотивацию для обращения, нежели романтическая версия Рашид ад-Дина [Dunnell 2014: 190–191].

С другой стороны, христиане, похоже, активнее занимались прозелитизмом, хотя и с таким же ограниченным успехом. Иоанн из Монтекорвино, францисканский миссионер, путешествовавший в Китай в конце XIII века, прибыл в столицу Юань в 1294 году сразу после смерти хана Хубилая. Он немедленно отправился к новому правителю и «призвал самого императора принять католическую веру Господа нашего Иисуса Христа с помощью грамот Папы Римского, но тот слишком глубоко погряз в поклонении идолам» [Dawson 1955:224]. По предположению Джексона, Католическая церковь разработала стратегию обращения «с верхов» среди монголов, которая не принесла результатов в Китае, где ни один из ханов не принял христианство [Jackson 2005:263]. Что касается женщин, то такие христианки-несторианки из чингизидов, как Сорхахтани-беки, получили важные посты в Китае, несмотря на свою религиозную принадлежность. Однако, судя по имеющимся материалам, принятие христианства женщинами в Китае было редким явлением. Существует весьма запутанный рассказ об обращении женщины при дворе Юань, содержащийся в сирийской рукописи в Ватиканской библиотеке, заказанной «верующей Сарой… известной среди цариц, сестрой Георгия, славного царя христиан» [Halbertsma 2007: 33]. Ее считают женой Алтанбуги, внука Хубилай-хана, и дочерью онгутского царя по имени «Георгий» Монтекорвино [Dawson 1955: 225–226]. Ее упоминает и Марко Поло [Polo 1903, II: 460]. При рождении «она носила тюркское имя, но после крещения приняла имя Сара. Она фигурирует в „Юань ши“ под именем Еливан» [Halbertsma 2007: 33; Pelliot 1973: 281]. Это единичный и плохо документированный случай, но он, как и с Анандой, свидетельствует о довольно сильном, подтвержденном свидетельствами влиянии, которым пользовались как ислам, так и христианство среди монголов в Китае.

Крещение кераитов, найманов и ойратов было проведено христианскими миссионерами еще до создания Монгольской империи. Попытки обратить кочевников после того, как они создали империи за пределами своего традиционного очага, оказались бесплодными для миссионеров, посещавших степи в средневековые времена. Хазанов предположил, что эта неудача была «связана с претензиями [христиан] на верховенство над мирскими и духовными властями новообращенных. Кочевые правители боялись, что обращение в христианство поставит под угрозу их независимость» [Khazanov 1994: 24]. Христианские летописцы часто упоминали об обращении монгольских правителей в свою веру, но в основном это ложные утверждения, направленные на пропаганду христианской экспансии среди своей аудитории в Европе. Упоминается, что Гуюк-хан и Мункэ-хан приняли христианство, но достоверность этих сведений выглядит весьма сомнительной, если сопоставить их с информацией из других источников, где нет никаких указаний на то, что какой-либо Великий хан или правитель ханства когда-либо обращался в христианство[369]. К сожалению, в нашем распоряжении нет ни одного достоверного повествования об обращении монгольских женщин в христианство или отказе от него. Это особенно актуально в случае Ирана, где большей частью влиятельные хатун-христианки, жившие в Государстве Хулагуидов в XIII веке, приняли христианство еще до прибытия в Иран.

Что касается земель Золотой Орды, христианские путешественники, посещавшие Русь в XIII веке, выражали разочарование по поводу своих безуспешных попыток крестить кочевников, часто обвиняя другие христианские течения, несториан или православных, в том, что они вредили их прозелитизму[370]. Тем не менее именно на этих территориях мы находим самого высокопоставленного новообращенного христианина при Монгольском дворе. Сын Бату, Сартак, правивший Золотой Ордой в течение короткого времени в 1255 году, «возлюбил христианскую религию и был крещен» [Budge 2003:398; Dawson 1955:190,209]. Но кроме случая с этим недолговечным местным правителем, попытки обратить монголов в христианство были в основном безуспешными. Отдельные случаи принятия женщинами христианской веры немногочисленны, и кажется, что большинство женщин-христианок Золотой Орды принадлежали к этой религии еще до прихода монголов в регион, подобно тем, кто отправился в Иран. Случаи, проанализированные в предыдущем разделе, показывают, что те женщины, которые не были христианками, могли обращаться к несторианским и католическим священникам для проведения ритуалов исцеления, но их строгое обращение в христианство (крещение) не было общим правилом. Христианство было религией женщин, принадлежащих к монгольским группам, которые приняли его еще в Монголии до прихода Чингисхана. Начиная с XV века взаимодействие между монголами Золотой Орды и христианскими русскими княжествами породило противоречивые рассказы, которые подчеркивают религиозную напряженность, существовавшую между этими двумя политическими образованиями. Возвышение Московии как главного оплота христианской оппозиции монголам-мусульманам вызвало к жизни тему насильственного обращения монголов в христианство, а русских в ислам. Эта тема часто повторяется в русских источниках, включая легенды о русских женщинах, несущих христианство для мусульманских татар [Ostrowski 1998а: 150].

Прежде чем перейти к исламизации Государства Хулагуидов, стоит отметить, что, несмотря на благоприятное отношение к христианству со стороны монголов в Иране, там нет сведений о переходе женщин в эту религию[371]. Безусловно, христианки были политически, социально и экономически важны в регионе, но даже когда христианство играло фундаментальную роль в политической стратегии Государства Хулагуидов, крещение не было распространенным явлением в монгольских ордах [На1-bertsma 2007: 36]. Утверждается, что «соперничество между христианами, интриги и тяжбы между иудеями, а также религиозный либерализм монголов, которые позволяли мусульманам свободно исповедовать свою религию, делали немусульманские общины чрезвычайно уязвимыми» [Khanbaghi 2006: 87].

Таким образом, несмотря на присутствие христианских священников в женских ордах в Иране, обращения в христианство женщин в Государстве Хулагуидов не произошло, и новые поколения монголов в Иране в качестве своей религии в основном принимали ислам, несмотря на несторианскую принадлежность их матерей и жен и их бесплодные попытки привести своих детей к христианству[372].