Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

После того как поддержка буддизма достигла своего пика при Аргуне, вступление на престол Гайхату (пр. 1291–1295) ознаменовало собой начало медленного, но неуклонного снижения интереса монголов как к христианству, так и к буддизму. Новый ильхан до вступления в должность был наместником Анатолии, что могло повлиять на его религиозные взгляды. Как мы видели, покровительство исламу и особенно суфизму в Анатолии было широко распространенной практикой среди местных правителей, а привлечение таких мусульманок, как Падишах-хатун, к Ханскому двору могло сыграть свою роль в снижении статуса христианства среди монголов. Однако это не означало конец христианства как привилегированной религии при дворе Государства Хулагуидов. Во времена Гайхату Монгольский двор перемещался в основном по регионам нынешнего Северо-Западного Ирана и Азербайджана. Поэтому неудивительно, что Гайхату «издал приказ, чтобы он [католикос] построил церковь в городе Марата и поместил туда сосуды и облачения для службы Церкви, которые умерший царь Аргон [Аргун] установил в Лагере» [Budge 1928: 203]. Религиозная политика Гайхату во время его короткого правления была сумбурной, но одна из его жен проявляла особый интерес к политической и религиозной жизни. Падишах-хатун из кутлугханидов уже упоминалась как мусульманка, которая заняла важное положение при дворе и боролась за контроль над своей родиной в Кермане после восшествия на престол своего супруга. Ее покровительство исламу, о котором речь пойдет ниже, похоже, не помешало ей иметь в своей провинции высокопоставленного представителя Несторианской церкви, что было замечено Марко Поло во время путешествий последнего [Polo 1903,1:92].

Короткое правление Байду (пр. 1295) не предоставило возможностей для развития системы патронажа, но он попытался привлечь христиан на свою сторону в борьбе с Газан-ханом [Budge 2003: 505]. Повествуя о нем, Рашид ад-Дин показывает значение религии как политического инструмента в Монгольской империи: «Поскольку Байду покровительствовал христианам, таким как епископы, священники и монахи, шейх Махмуд полностью поддерживал принца Газана, ибо он принял ислам» [Karimi 1988–1989, II: 906; Thackston 1998: 622]. Победа и обращение последнего в ислам ознаменовали поворотный момент в политике монголов. Отныне большая часть финансового покровительства будет направлена на поддержку различных течений и сект ислама:

Был издан указ о том, что все храмы и молельни бахши, а также христианские церкви и еврейские синагоги в Тебризе, Багдаде и других исламских местах должны быть разрушены, и за эту победу большинство людей ислама воздали благодарность, поскольку ранее Бог не считал нужным исполнить такое желание прошлых поколений [Thackston 1998: 626, прим. 3].

Точность этого утверждения оспаривается, но оно, по крайней мере, отражает настроения персидской элиты нового ильханата, появившегося после обращения Газана. Его преемник пошел дальше и, по крайней мере временно, решил отменить освобождение от налогов для последователей всех религий, кроме ислама [Khanbaghi 2006: 72].

Однако изменение официальной политики еще не означало, что отдельным женщинам было запрещено покровительствовать христианству: по крайней мере, до 1310–1311 годов некоторые монгольские владыки и хатуны, все еще исповедовавшие христианскую веру, продолжали поддерживать Несторианскую церковь. Раббан Саума упоминает, что амир Иринджин в это время проезжал через Тебриз вместе со своей женой Кончак[389] и одной из дочерей[390]. Все они отправились в гости к несторианской общине города:

Сумма денег, которую амир Ирнаджин [Иринджин] и его жена дали католикосу, составляла десять тысяч [динаров], что [равно] шестидесяти тысячам зузов и двум верховым лошадям. И еще амир подарил селение церкви Мар Шалита, святого мученика, ибо его умерший отец был погребен там, а мать его и жены его были там похоронены [Budge 1928:213].

Эта история, во-первых, говорит о том, что покровительство христианству со стороны отдельных женщин продолжалось и после официального обращения монголов, вероятно, из-за их личной привязанности к этой религии. В то же время подобные случаи были редки, так что в начале XIV века покровительство христианству и буддизму в Иране угасало. Внутренняя борьба между различными монгольскими нойонами также могла быть фактором уменьшения числа покровителей христианства, поскольку постепенно формировалась более однородная монгольская и персидская элита, предпочитавшая ислам[391].

Тот факт, что в первый период монгольского владычества в Иране буддизм и особенно христианство привлекали большую часть женщин в плане патронажа, не означает, что ислам, религия регионального большинства, был обойден вниманием[392]. На фоне экспансии монголов в начале 1250-х годов мусульмане Центральной Азии также пользовались покровительством монгольских женщин. Сведения об этом немногочисленны, но во время правления Оргины-хатун (пр. 1251–1260) в Чагатайском ханстве зафиксированы некоторые свидетельства о том, что она поддерживала ислам [Nicola 2016]. Хотя в источниках нет конкретного упоминания о ее личных верованиях, некоторые авторы считают, что она была мусульманкой [Barthold 1956–1963,1: 46–47]. Она упоминается как благодетельница, которая желала добра мусульманам, но нет никаких конкретных свидетельств, что она поддерживала религиозное строительство или давала деньги мусульманским религиозным лидерам [Ayati 2004: 15]. И все же, если упоминания о монгольском патронаже в Центральной Азии немногочисленны, то некоторые редкие примеры женского патронажа ислама можно найти в ранний период Государства Хулагуидов.

Как мы уже видели, одной из дочерей Хулагу приписывается поддержка исламской общины. Кроме того, хотя Аргун был буддистом, Мустафи упоминает, что его дочь Олджей-хатун решила основать ханику, или дервишский монастырь, на месте могилы своего отца [Qazvini 2008: 69; Zipoli 1978]. Некоторые авторы интерпретировали это как акт нарушения корука новообращенной мусульманкой, дочерью Аргуна, заключающийся не только в оскорблении «тайного» места, но и конкретно — во вторжении туда «носителей исламской святости» [DeWeese 1994: 192]. Однако можно считать, что такое «нарушение» монгольской традиции имело место и при покровительстве суфийским постройкам от лица этой хатун, и в процессе исламизации, происходившем при Монгольском дворе. Дочь буддийского царя не просто построила место религиозного поклонения, чуждого религии ее отца, но сделала это на той горе, где покоилось его тело, которая, согласно монгольской традиции, должно было стать святым местом из-за нахождения там его захоронения. Это, на мой взгляд, хороший пример слияния монгольской традиции с местными религиями Ирана. Как уже упоминалось ранее, связь между монгольскими хатунами и суфизмом и его близость к ордам, несомненно, могли привести к появлению такого вида патронажа, однако примеры подобной связи в ранний период монгольского правления в Иране невелики. Хорошо известен случай Булуган-хатун «Бозорг», жены Абаки и Аргуна. Мелвилл отмечает, что она была связана с шейхами и защищала мусульман, несмотря на то что ее мужья благоволили христианам и буддистам[393].

Помимо этих примеров, большинство исламских фондов в этот ранний период были основаны женщинами, которые, хотя и были связаны брачными узами с монгольской правящей семьей, принадлежали к регионам Южного Ирана и Анатолии. Это интересно, поскольку может пролить свет на культурную ассимиляцию монголов, подчеркивая важную роль, которую тюркские женщины с периферии царства сыграли в исламизации Монгольского двора[394]. В провинции Керман во время длительного правления Теркен Кутлуг-хатун (пр. 1257–1283) покровительство исламу в виде строительства зданий стало обычным явлением. Хотя в местных хрониках нет четких сведений о том, была ли эта тюркская женщина мусульманкой с раннего возраста, она, несомненно, выросла как рабыня в мусульманской среде [Quade — Reutter 2003: 119]. Добравшись до вершины политической карьеры в регионе Керман, она поспешила обновить мечеть Джами в городе, лично профинансировав установку новой двери [Parizi 1976–1977:235,333]. Такая финансовая поддержка мусульманских учреждений способствовала формированию мнения, что «пожилая дама [Теркен Кутлуг] является образцом исламских добродетелей, защитницей шейхов и других духовных лиц, преумножая пожертвования и творя благочестивые дела» [Aubin 1995: 34–35; U^ok 1983: 64–65][395]. Помимо пожертвования на восстановление двери главной мечети Кермана, она внесла вклад в строительство некоторых других зданий в своем городе. Например, известно, что после ее смерти в Тебризе ее дочь Биби-Теркен отвезла тело матери обратно в Керман и похоронила в медресе, построенном по заказу Теркен-хатун и носившем в то время ее имя[396].

Стоит отметить, что, хотя источники считают Теркен образцом исламской женщины, она без колебаний выдала свою дочь-мусульманку Падишах-хатун (ум. 1295) замуж за «язычника» Абака-хана «по монгольским обычаям»[397]. Этот брак закрепил стратеги — ческий союз между ее родом и монгольскими правителями Ирана и послужил свидетельством того, что она более прагматично относилась к исламской религиозной практике. Это показывает личный характер религиозной веры, которая была не просто вопросом индивидуального прагматизма или сектантской лояльности. Политический прагматизм и вера Теркен не помешали ее дочерям продолжить ее наследие в плане религиозного патронажа. Падишах-хатун смогла внести свой вклад в развитие исламской среды, находясь в Анатолии, и есть предположение, что она помогла финансировать строительство купольного мавзолея в медресе «Чифте Минарет» в Эрзруме [Muhaddith 1984: 201; U^ok 1983: 78; Brookshaw 2005; Rogers 1976: 76–77; Melville 2009: 76; Nicola 2014a: 149–150]. Вернувшись в Керман, она продолжила свою меценатскую деятельность и «установила закон, справедливость и честность [до такой степени], что султаны мира казались незначительными, она дала много пособий и выплат ученым и приказала [построить] необыкновенные медресе и мечети» [Muhaddith 1984: 202]. Падишах-хатун покровительствовала религии как в Анатолии, так и в Кермане. Возможно, она приобрела уверенность за годы жизни среди анатолийских сельджуков, где женский патронаж был устоявшейся практикой и где ей, возможно, показали, какой политический потенциал имеет финансирование ислама[398].

На деле кутлугханиды из Кермана были не единственной династией монгольских подданных, которая внесла свой вклад в покровительство исламу. Еще до создания Монгольской империи во второй половине XII века в провинции Фарс при династии сельджукидов женщина по имени Захиде-хатун собрала все деньги, доставшиеся ей от предков после смерти мужа, и направила их на приобретение вакфа (благочестивого фонда) для медресе, которое она построила в Ширазе [Shirazi 1972:45; Lambton 1988: 150; Limbert 2004: 64]. В период правления хулагуидов в провинции Фарс было три женщины, которые исполняли обязанности регентш региона, и по крайней мере две из них следовали традиции содействия основанию религиозных зданий. Первой из них была Туркан-хатун, жена Саада II атабега Фарса, а затем Сельджук-шаха [Rawshan, Musavi 1994, II: 935–936; Boyle 1971: 306–307; Shirazi 1972: 62]. Как уже упоминалось, она правила недолго и однажды ночью была зверски убита своим вторым мужем, когда он был пьян. Но до этого трагического эпизода она выделила средства на строительство мечети в столице своей провинции (Ширазе) в комплексе дворца атабега [Limbert 2004: 16, 63]. Она упоминается с уважением в исторических хрониках того периода, а также у известного персидского поэта Саади, который считал, что пока династия салгуридов правит в регионе, религии не будет нанесен вред [Brookshaw 2005: 187–188, прим. 44]. О мечети мы также узнаем у Рашид ад-Дина, который упоминает, что после смерти дочери Абеш-хатун «ее тело отвезли в Шираз и похоронили в Медресе-е Адудия, которую ее мать построила в честь Адуд ад-Дина Мухаммеда» [Muhaddith 2003: 125; Rawshan, Musavi 1994, II: 936–937; Boyle 1971: 307].