Чада, домочадцы и исчадия

— Выходит, ты пришла торговаться, а товара-то при тебе и нет, — Прекрасная разочарованно качнулась назад, теряя интерес к разговору. — Вот когда принесешь — тогда и поговорим.

Прочь меня выставили вежливо, прохладно и непреклонно.

Шагая к Булату, ожидавшему за воротами, я гадала: что это было?

То ли зеркало ей не так уж и нужно, то ли я чего-то серьезно не понимаю.

Но теперь я зеркало со двора без договора точно не вынесу!

...даже когда смогу.

Лес изменился. Понятия не имею, что было тому виной, климаты-рельефы или же магия, но вокруг урочья Искусниц поднимались в небо дубы, да мелькали кое-где резные кроны кленов.

Мы снова двигались не по широкой дороге, а по еле заметной тропе, и я не торопила Булата, не спеша переставлявшего копыта.

Что-то мне не хотелось уже ни в какие гости. Хотелось, прямо скажем, послать их к черту, этих хозяек — что Прекрасную, что Искусную. Но домой хотелось все же сильнее, и потому я упрямо качалась в седле, стараясь поменьше мешать Булату меня везти.

И нет, я не упертая! Просто… просто!

А ворота Искусного урочища сторожили медведи. Огромные, деревянные, резные. Двое замерли у воротных столбов — вставшие на дыбы топтыгины разглядывали дорогу, грозно раззявив очень натуралистичные пасти. Еще двое, меньшие размерами и стоящие на всех четырех лапах, караулили столбы угловые.

Занятно. Здравый смысл и простая логика твердили мне, что эти мишки — отнюдь не простой элемент декора. Если у Премудрых на заборе черепа висят отнюдь не для красоты, то и эти ребята, надо полагать, весьма функциональны.

И тогда сам собой напрашивается вопрос: а какие сюрпризы способен преподнести непрошеным гостям шиповник Прекрасных?

Булат замер, повинуясь поводьям и давая мне рассмотреть удивительно тонкую работу и тщательно проработанные неведомым мастером клыки и когти.

Красиво.

Грозно, недвусмысленно — и очень красиво.

— Ну? Чего замерла? — неприязненно поинтересовалась статуя женским голосом.

Это меня почему-то не испугало, а заставило обрадоваться: ага! Я же говорила! Насквозь функциональная штука!

Ну, а приязни я тут и не ждала, прямо скажем.

— А когти в бою не ломаются? — уточнила с интересом.

— Пока никто не жаловался. К калитке ступай.

К калитке — так к калитке. Булат махнул хвостом, дернул ушами, напутствовал в спину фырканьем — и ушел пастись.

Калитка отворилась сама собой и дорожка до крыльца расстелилась светлым песком.

Женщина, стоявшая на крыльце выглядела постарше Прекрасной, но годы ее не портили. Статная, величественная женщина, строгие, но приятные черты лица.

Было что-то знакомое, неуловимо узнаваемое в этих чертах, но что за ассоциацию они у меня вызывают, я уловить не успела.

Поклонилась, приветствуя:

— Здравствуй, Искусница.

— И тебе поздорову, Премудрая.

Она была не слишком мне рада и не пыталась это скрывать.

Но, в отличие от неприязни Прекрасной, в ее взгляде виделась настороженность.

— Как величать-то тебя, соседушка?

Даже так? А я думала, здесь представляться не принято: Кащей представился. только когда я сама спросила, с Прекрасной у нас до имен не дошло…

Впрочем, запираться я смысла не видела:

— Еленой, почтенная.

— А меня теткой Настасьей можешь звать.

Ага, понятно: “тетка”, как и “дядька”, это не про родство, это про старшинство и уважение, да? Она же, выходит, после смерти моей предшественницы самая старшая тут — и самая авторитетная автоматически, верно?

Впрочем, почему бы и нет, я ее старшинство оспаривать и не думаю.

И я поклонилась, признавая за ней право:

— Благодарю, тетка Настасья.

Вот будь на её месте Прекрасная — меня бы перекорежило всю. А тут — ничего, без внутреннего противления кланялась.

А Искусница все сверлила меня взглядом и даже губу кусала, словно ждала чего. Не дождалась, сжала губы — и тут же расслабила.

— Что ж, Елена, проходи, угостись, чем боги послали, не побрезгуй.

Что?! Опять угощаться?! Да я полчаса назад у Прекрасной уже угощалась!

И, войдя в комнату, где на столе уже возникали разносолы, я не выдержала:

— А можно, без угощения?..

И по тому, как снова сжались губы Искусницы, поняла — это залет.

Надо было есть, что предложат, и нахваливать — потому что только что я совершила серьезный промах в местном этикете. И далеко не первый, судя по сцене на крыльце.

— Я за помощью пришла, — робко и без особой надежды постаралась я исправить ситуацию.

Помогла или нет — не знаю, но выставить меня Искусница не выставила.

Постояла, разглядывая меня в упор (мне опять померещилось в этом что-то знакомое), а затем неохотно, но всё ж кивнула:

— Идем.

И пошла к лестнице.

Поднималась я за ней с трепетом: всё ж таки, святая святых другой ведьмы.

Можно сказать — чужое место силы.

Чужое место силы оказалось местом рабочим: колдовской книги нигде не было видно, зато стол оказался завален ворохом тканей, блестели на краю ножницы и катушки ниток с горкой заполняли резную шкатулку…

Искусница села за стол, кивнула мне на лавку — единственную, не заваленную обрезками ткани, тесьмой и иной швейной ерундой, и велела:

— Рассказывай.

И я рассказала.

А что мне, собственно, скрывать?

И я, особо не углубляясь в подробности, поведала Искуснице о своих злоключениях.

Рассказ уложился в три предложения, а суть его и вовсе можно было выразить в трех словах: попала, ничего не знаю, хочу домой.

Она слушала внимательно, сосредоточенно.

— Тетка Настасья, помоги мне, пожалуйста, вернуться домой! — взмолилась я отчаянно.

— Не буду я тебе в этом помогать, — отрезала она твердо и холодно, и пообещала, — Сама не буду, и Властимире не дам! Коли уйдет Премудрая из этого мира, не войдя в полную силу, то мой сын так псом и останется!

Из меня будто воздух разом вышибло.

— Так Илья — твой сын?! И ты позволила с ним сделать такое?!

Голос пресекался, когда я пыталась озвучить то, что не укладывалось в голове.

— Какое “такое”? — Искусница глядела на меня вроде насмешливо, но на самом деле зло. — “Такое” я тебе с ним сделать не дам, не допущу, чтобы ты из этого мира сумела уйти. А что до прочего… Всякая мать о своем чаде будет думать вперед других. Вот и Премудрая о моем сыне не думала, когда о тебе позаботиться старалась. Илья же — не дитя малое, а муж разумный. Уж кому, как не ему знать, что с хозяйками урочищ шутки плохи… Обвела его Милослава, облапошила. Что ж. Коль попался — пусть служит. Только сверх положенного я с него взять не позволю!

Жуткий мир.

Мир, где даже ведьма-мать, узнав, что было сделано с ее ребенком, считает сделанное приемлемым — а не спешит к нему на помощь.

— Что ж, Настасья Искусница. Я тебя услышала.

Из горницы её я выходила на деревянных ногах, с лестницы не шарахнулась сама не знаю, каким чудом.

Искусница не пыталась меня задержать — двери и калитка распахивались передо мной по хозяйской воле мгновенно, без задержек.

— Домой? — вскинулся при виде меня Булат.

— Да. В Премудрое урочище.

Домой. Домой, чтоб вас всех.

Внутри меня зрело понимание, что “в урочище” — это теперь “домой”.

И в груди, слева, там, где сердце, отзывался на это понимание колкий неудобный шар. Ворочался, царапался, мешал дышать.

Как бы в обморок не грохнуться.

Сказать Булату, что мне не хорошо?

С другой стороны, а зачем? Волшебный конь обещал мне, что не уронит? Вот пусть и не роняет.

Ритуальное топтание на месте, короткий разбег в три шага, прыжок — и без малого тонна запредельной мощи взмыла в невозможном прыжке, унося на спине меня.

А когда конские копыта знакомо ударили в землю, я поняла сразу две вещи: что в обморок я таки не грохнулась, и что колкий неудобный шар под сердцем от магии Булата и перепада высот никуда не делся.

А жаль. Мешал.

Что-то меня повело слегка от новостей по итогам визитов к соседкам: я вроде бы понимала, что воздух не может быть густым, как кисель, это кукушечка у меня в голове захлопала крыльями, подбивая крышу откочевать от родного гнезда, но как-то мне всё это стало безразлично.

По-фиг.

Даже злорадствовать не было сил.

А ведь я предупреждала их, что не вывезу? Вот, пожалуйста, не вывезла.

Завела коня во двор, отпустила — и он сам бодренько потрусил в стойло.

Сейчас зайду в избу и, не откладывая больше на потом, наконец-то нарыдаюсь. Надо только постараться половину урочища в процессе не снести. В прошлый раз, когда меня посетила подружайка истерика, торнадо только силами дядьки Кощея удалось на составные части разделить.

А у меня мероприятие планируется камерное, чисто для своих: Гостемил Искрыч и кот, если не сбежит. Оповещать широкую общественность не хотелось бы. Им тут и так, с моими нервами, впору службу МЧС организовывать и штормовые предупреждения рассылать.

Илья выглянул из-за избы — опять в шерстяной шубе и на четырех лапах.

Злость на него всколыхнулась внутри, потревожив колючий шар и тот откликнулся, распух, но я стиснула зубы и задавила это чувство.

Да, его мне навязали, навесили ответственность за него — и этим перекрыли путь домой: как бы я ни хотела вернуться, мне не хватит жесткости обречь человека на такую участь.

Но… Неспособность что вернуться, что принять сложное решение — это моя проблема.

Он меня ни о чем не просил.

Он передо мной ни в чем не виноват.

Вот только… Терпеть эту мерзость я не могу. Не могу, не хочу и не буду.

Я посмотрела на пса в упор — и он ответил мне настороженным взглядом.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Вот что. Отпустить я тебя не могу. Но и псом видеть не желаю, — слова давались тяжело, шар шевелился, царапал всё внутри, и воздух выталкивался из легких, оставляя их пустыми. Но эти слова сказать нужно было, даже сквозь шум в голове. — Так что вот тебе моя воля: службу при мне неси человеком.

Мой несуществующий, воображаемый внутренний колючий шар расширился, раздался на всю грудную клетку, уперся колючками в ребра изнутри — и начал медленно растопыриваться наружу.

Губы онемели, но я упрямо продолжала выталкивать слова:

— Псом же тебе отныне становиться лишь по необходимости твоей службы при мне. Да будет слово мое крепко!

Сказанное упало мне под ноги гранитом, воображаемый шар рванулся, пробил кости, и мышцы, и кожу, — чудесное, чудесное ощущение! — и в проколы хлынул поток, обрушился на Илью, скрутил его, смял и вывернул наизнанку.

И, уже привычно отворачиваясь от голого мужика передо мной, я добавила:

— И меняйся вместе с одеждой, что ли!

Кажется, я только что сделала то, чего от меня Кащей пытался добиться всё утро: силу свою почувствовала.

Я её и сейчас чувствую: вот он, колкий шарик, угнездившийся под сердцем. Сдулся — а вместе с ним сдулись подозрения на сердечный приступ.

В избу я входила уже с вполне приемлемым самочувствием, и мрачная, как туча…

Ой, нет, не надо нам туч!

Просто у меня было такое хорошее рыдательное настроение на пороге, а этот подлец его перебил!

Гостемил Искрыч выглянул из-за печи, но я повела рукой, останавливая его: не сейчас! Понятливый домовой сгинул, как не было. Кот разумно и предусмотрительно прыснул в окошко.