Флигель-Адъютант

* * *

Прежде чем пойти к ополченцам, которых муштровали местные вояки под руководством Стеценки и преторианцев, я поднялся к полковнику Гегарду Торники, который руководил двумя сотнями солдат, дежуривших на стене. Он смотрел в хороший протекторатский бинокль на город и скрипел зубами, и матерился — тихо, одними губами.

Лестница была крутой, ступеньки — высокими, и потому, добравшись до смотровой площадки, я дышал глубоко и часто. И запах терзаемых башибузуками кварталов ударил мне в ноздри, проник в самые легкие, заставил закашляться. Миазмы гари, свежей крови, испражнений и человеческих страданий витали над Шемаханью...

— А-а-а, это вы... — полковник Торники убрал окуляры от глаз и протянул мне оптику. — Неужели они и вправду думали, что будет иначе? Там — что-то около двадцати тысяч этих варваров... Люди всё еще пытаются бежать сюда, в Старый Город, мы держим калитку открытой — но поздно, спасаются лишь единицы... Советники предали царицу, предали свою родину! О, как же я мечтаю перерезать глотку каждому из них... Это они, они виновны — а Джавдет просто стихия, природная сила, бедствие, которое не могло не прийти...

Я взял из его рук бинокль и принялся разглядывать дымящиеся кварталы Шемахани, снующие там и тут фигуры людей в полосатых халатах, трупы на улицах, разбитые витрины, выбитые двери, хлам, мусор, кровь... Сотни и тысячи жертв!

И ничего, ничего нельзя было с этим сделать! Что мы могли?.. Мы могли только сыграть свадьбу и заниматься шагистикой. И делать это со всем рвением, поскольку иного способа спасти хотя бы тех, кто поверил своей царице и укрылся тут, за этими древними стенами, у нас в наличии не имелось.

— Как думаете, скоро они навалятся?

— Я не вижу приготовлений для осады. Им нужны хотя бы тараны и лестницы. И укрытия — парк вдоль стены мы выжгли, ближайшие стрелковые позиции они смогут оборудовать только в жилых кварталах, а это — две тысячи шагов. Кочевники хороши с саблями в конном строю, а стрелки из них так себе, вы наверняка знаете...

Я знал. С башибузуками схлестнуться приходилось — и лучшим средством против них я считал пулемет "Максим". Но тут "Максимов" не было, советники и их холуи утащили с собой большую часть современного вооружения. А потому — нам оставался только блеф.

— А переговоры? — спросил я. — Были переговорщики?

— Присматриваются. Всадники носятся вдоль домов, постреливают в нашу сторону — мы отвечаем. Сбили с седел парочку, остудили их пыл, теперь джавдетовцы знают, что Старый Город готов к обороне. Наверняка пришлют кого-то... Быть бы нам готовыми к этому моменту, да?

— Мы будем готовы, полковник. Настолько, насколько это вообще возможно! — я отдал ему бинокль и сбежал по ступенькам вниз, туда, где жарилось на солнце наше воинство, маршируя под звуки барабана и местной народной дудочки — зурны.

Наш, имперский "Соловей" в исполнении шемаханского зурниста и преторианского барабанщика звучал особенно свирепо. Стеценко размахивал руками и орал:

— Сига-суджук! Сига-суджук! — в одной руке он держал местную сырокопченную колбасу -суджук, в другой — сушеную рыбу сига, местный эндемичный вид из Гегамского моря. — Р-р-р-ыба! Колбаса!!!

Топ-топ, топ-топ — ополченцы вбивали пятки в землю, стараясь не потерять ритм. Они мечтали наконец-то добраться до пайки, которую сумасшедшие северяне зачем-то привязали к их ногам, но знали — пока последний из отрядов не выполнит маневр перестроения из походной колонны в шеренгу абсолютно правильно и без запинки — не видать им ни колбасы, ни рыбы... Они и так пропустили царское венчание, и винить в этом могли только своих непутевых товарищей, которые никак не сподобились научиться держать древние мушкеты ровно и шагать в ногу.

Мушкеты... Это была отдельная песня. В ополчение записались чуть ли не все поголовно мужчины, нашедшие приют в Старом Городе. Кто-то — по зову сердца, а кто-то услышав заветное заклинание "Рыба-Колбаса" и истолковав его по-своему. Так или иначе — они все понимали, что башибузуки Джавдета не удовлетворятся разорением городских кварталов, и совершенно точно придут сюда. И рассудили здраво: лучше защищать свои семьи и свои жизни имея в руках оружие и подчиняясь грамотным командирам, чем метаться в панике и гибнуть зазря.

В общем — у нас было восемь тысяч человек, десять тысяч комплектов формы — самых разных подразделений, еще десять тысяч пар кирзовых сапог, две тысячи однозарядных арелатских винтовок Лабеля, которые можно было считать условно современными, четыре тысячи древних винтовок Йоргенсона — явно бывших в употреблении армии Альянса еще в прошлом веке, и три тысячи совершенно невероятного хлама. Мушкеты и пищали, фузеи и карамультуки — черт знает что из самых глубоких запасников дворцового арсенала... Я понятия не имел — могло ли всё это стрелять, и проверять не собирался. Кретинская это была бы затея — обучить башмачников, пекарей, сборщиков плавника, кирпичников и уличных музыкантов военной науке, используя для этого к тому же столь разномастное вооружение. Главное — для каждого из этих раритетов имелись штыки, и весь прошлый вечер ополченцы шлифовали и затачивали их так долго, и с таким мерзким звуком, что у меня до сих пор саднили зубы.

Зато — теперь жуткого вида старинные острия сверкали на солнце, грозно отражая его лучи! Зрелище получалось внушительное, если не обращать внимание на странные одеяние ощетинившегося штыками воинства: жилетки, рубахи, халаты, обмотки, портки, тапки, туфли с острыми носами, сандалии, ичиги, кожаные башмаки и черт знает что еще! Выдать им форму сразу? Ну уж нет!

— Р-р-рыба-колбаса! Нале-е-е-ВО!!! — завопил Стеценко и строй ополченцев вдруг слитно и красиво начал перестроение из колонны в шеренгу, посотенно, под руководством своих командиров из местных служивых.

Я молился, чтобы ничего не сбилось, и смотрел на эту лапотную рать, которая прямо сейчас, на моих глазах превращалась в некое подобие не боевой армейской части, нет... Они становились кем-то больше, чем сборище случайных людей. Эти шемаханцы, баалиты, имперцы прямо тут, за эти два дня превратились в то, что социалисты любят называть словом "коллектив", а любители староимперской словесности — термином "мір".

А на миру, братцы, и смерть красна, а?

В груди защемило — первая, вторая тысяча слитной многоногой змеей выплескивались на плац и разворачивались в боевые порядки... Третья, четвертая...

— — Сига-суджук! Сига-суджук! — я слышал шепот каждого из них, они бормотали это волшебное заклинание себе под нос, точно также, как малыши-кафры, и гнал от себя мысли о том, что эти взрослые дядьки, подростки и убеленные сединами старцы могут повторить судьбу коричневокожих юношей с дальнего Юга...

Шепот сливался в один рокочущий бас, единый голос ополчения, который в какой-то момент заглушил даже пронзительную мелодию зурны и барабанные дроби. Наконец, последняя тысяча, в авангарде которой маршировал Башир со своими контрабандистами, вышла на плац и услышав команду:

— На месте — стой, рыба-колбаса! — последний раз наша эрзац-армия ударила пятками в пыльные плиты плаца и замерла.

— Да! — выдохнул я, не сдерживая радости. — Да-а-а-а!!!

И меня поняли правильно, и подхватили мой вопль многоголосо, мощно:

— А-а-а-а-а!!!! — они потрясали оружием и обнимались друг с другом и приплясывали, и вопили от радости.

Черт его знает, может — были счастливы потому, что наконец смогут отвязать от ног рыбу и колбасу, и отнести гостинцы детям, или сожрать в одиночку... А может — почувствовалаи тоже, что и я? Единение с теми, кто стоит рядом, плечом к плечу?

Говорят, за три дня можно научить ездить на велосипеде медведя. Никогда не пробовал... А вот вымуштровать случайных людей для одного чудовищного блефа — получилось. И я чертовски ими всеми гордился.

— Слушай мою команду! — рыкнул я по-имперски, и местные командиры продублировали мои слова на дили и шемаханском. — Приказываю — получить форму! Посотенно, к складам — шагом-марш!!!

То, как они быстро восстановили дисциплину, как четко выровняли ряды и потянулись за своими командирами, и какие улыбки сверкали на смуглых лицах — всё это добавляло мне уверенности, что задуманная профанация может и получиться! Но мой бодрый настрой улетучился очень быстро — ровно в тот момент, когда полковник Торники со стены крикнул:

— Едут! Едут!!!

Если бы он крикнул "идут" — это значило бы, что мы не успели, и нам конец. Но сейчас — "едут" могло значит парламентеров, и тогда — мы успели, пусть и в самый последний момент. И я мог потянуть время — пусть и ценой... Какой угодно ценой!