Флигель-Адъютант

X ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ

Царёв одевался быстро и ловко, и портупею застегивал сноровисто — но глаза прятал. Анастасия ушла до того, как я вломился в мезонин и нарушил его мирный сон, но он совершенно точно знал о том, что я знал о них.

— Тебя срисовали на рынке. Или мы берем их сейчас, или к ним приходит подкрепление, и они берут нас завтра. И милая Анастасия Порфирьевна, и мальчишки — все они в страшной опасности, — я набивал барабан револьвера патронами.

— Командуй, шеф. Меня уговаривать не нужно, — из него бы получился неплохой военный.

Несмотря на неожиданный подъем среди ночи, душевные терзания и явную неловкость, Иван был собранным, деловым, напряженным, как взведенная пружина, готовая к удару.

Уже через какие-то четверть часа мы стояли в переулке Угольщиков у двери, обитой жестью, и я занес руку для того, чтобы постучать. Думать было некогда:

— Тук-тук... — и через пару секунд снова. — Тук-тук!

— Кто? — голос был знакомый, прокуренный.

Чопик!

— Я от Потешного! — просипел я. — У нас проблемы...

— Какие, к черту...

В голове запоздало мелькнуло: провернуть дело надо бы тихо, иначе — перебудим весь квартал и упустим их подельников! Лязгнул засов, появилось заспанное лицо Чопика.

— А ты кто? — удивился он.

Не мудрствуя лукаво, сунул ему в нос дуло револьвера, дернул дверь на себя и пнул бандита в рыхлый живот.

— Давай! — рявкнул я, отступая в сторону.

Царёв влетел внутрь и как смерч пронесся по небольшой квартирке, сшибая с ног, едва-едва пытающихся прийти в себя душегубов. Да уж, в ближнем бою мне с ним не тягаться... Кроме Курдюка с Чопиком и Фурмана на топчане у холодной печки-буржуйки обнаружился еще один тип — весь в синюшных наколках, неопределенного возраста.

— Так, вяжем их и потрошим, быстро... — мне пришлось пнуть Курдюка, который тянулся к столу, где я заметил неубранные столовые приборы, в том числе — нож. — Лежать, кур-р-р-ва!

— Потрошим? — удивился Царёв.

Он, наверное, вправду подумал, что я буду выпускать им кишки, или что-то вроде того, а потому отступил на шаг в сторону.

— Не надо нас потрошить, — шмыгнул разбитым носом Чопик. И тут же завел привычную шарманку: — Вы вообще кто такие? Вы, может, чё попутали? Вы знаете, куда пришли?

И тут Ивана как будто подменили. И куда только делся тот милый мальчик, который краснел под взглядами очаровательной госпожи Эсмонтович? Он распрямился во весь свой немалый рост, его тень как будто заполнила всю комнату, а голос приобрел сверхъестественное звучание:

— Кто МЫ такие? — он вперился горящим взором в съежившихся от внезапно настигшего их ужаса лиходеев. — Кто ты такой, пёс? От Свальбарда до Эвксины и от Искоростеня до Рыркапия, я иду, куда МНЕ угодно, ибо Я — хозяин Империи.

Пробрало даже меня. Это, наверное, у всей Династии наследственное — умение пробирать до печенок...

— Аы-ы-ык! — издал невнятный звук горлом Чопик.

— Анператор, ироды! — заверещал синюшный. — На колени, на колени немедля! Анператор!

Курдюк и Чопик, бледные как мел, не могли вымолвить и слова. Стремительное осознание того, что это они сильно попутали и куда-то не туда свернули в своей жизни, читалось в их глазах — но было поздно.

— Ваш Превосходительство! — холодно обратился ко мне Император. — Властью, данной мне Богом и людьми, я приговариваю этих мужчин к смерти за покушение на убийство моих подданных — женщины и детей, а также — государственного служащего при исполнении должностных обязанностей — вас, господин полковник. Приказываю привести приговор в исполнение немедленно.

Я обвел глазами помещение — ничего подходящего тут не было. С сомнением глянув на револьвер, я вынужден был констатировать — или нашумим, или всё кругом будет в крови. А, к чёрту! Схватил подушку с топчана и быстро, не думая, выстрелил через нее. Получилось всё равно громко.

Чопик рухнул с дырой во лбу. Перья полетели по комнате. Я перевел ствол с подушкой на Курдюка и снова нажал на спусковой крючок — грохнуло, и второй душегуб, хрипя, засучил ногами, обливаясь кровью и прижимая руки к разорванному пулей горлу. Проклятье!

Подушка была измочалена и непригодна, а потому я потянулся за второй, но был прерван всхлипом-стоном синюшного:

— Всем святым клянусь, Ваше Величество, никогда против вас злого не умышлял, и иродов ентих бы к себе на порог не пустил, если б знал, чего святотатцы удумали! Я честный щипач! Я тяну из карманов у буржуев и торгашей не последние деньги, простой народ не трогаю, против власти не замышляю! Политическое — это не-не-не-не, я и при батюшке вашем из карманов тянул, и при ансамблейщиках, и при Регенте, и щас тоже — только кошельки да монеты… Это моя малина, как есть моя — за то можете меня в тюрьму упечь, но никаких душегубств за мной нет, никаких мокрых дел!

Царёв нахмурился. Это было довольно странно — «честный щипач». Но за карманные кражи у нас и вправду не казнили. Увидев сомнение в глазах монарха, вор затараторил еще быстрее:

— Вассеровы это люди! Потешный и Божок своих бычков у него в гостинице и придержали, пока эти тут всё вынюхивали…

— И как гостиница называется? — не стал упускать шанс я.

— Так и называется — «Вассер». У него их, почитай, в каждом городе по Итилю натыкано, и в столице, и в Яшме, и в Мангазее. Они завтра утром сюды заявятся.

Я накрыл подушкой голову Фурмана и спросил его:

— Ну что, врет карманник?

— Не врет, не врет! Не убивайте, дяденька!

— Никак не получится. Убиваю тебя не я, тебя правосудие Императора карает, — прозвучало пафосно и фальшиво, но это было правдой.

Приговор вынесен судом последней инстанции в этой части обитаемого мира. Апелляции не будет, обжалованию не подлежит. Грохнул выстрел, белобрысый лиходей засучил ногами и затих.

Карманник стоял на коленях, крепко сжав зубы.

— А и казните меня, — вдруг сказал он. — Мерзкая моя жизнь. Только вот просьбишка — под топчаном моим есть половица скрипучая. Там коробка из-под апеннинского печенья. Заныкал я деньги кое-какие, ассигнациями… Ваше Величество, дочь у меня — в Искоростене, Петрова Алевтина, на швейной фабрике мастером цеха работает. Передайте ей отцово наследство, что вам стоит? И казните меня к че-о-ортовой матери. Зажился я на свете.

Иван удивленно посмотрел сначала на него, потом на меня. Тот, грозный Император, спрятался куда-то внутрь, выпуская снова растерянного юношу со взором светлым. Он наклонился к самому уху вора и сказал:

— Сам отдашь. Вот сейчас прямо в дорогу отправишься. Иди, и не греши больше.

Карманник неверяще захлопал глазами.

— Слышал, что тебе Император сказал? Давай, в темпе вальса, — устало проговорил я и поправил дулом револьвера фуражку. — Бери свою коробку и езжай в Искоростень. Дочка обрадуется.

— Так это что — значит, не убьете меня?

— Не сейчас. Иди уже, честный карманник, и не воруй больше. А то мы за вашего брата скоро всерьез возьмемся, уж больно Вассер Императора рассердил.

— Всем святым клянусь — к дочке, к дочке… Внуков нянчить да корзины плести. А если в карман чужой руку протяну — сам повешусь на поганой осине…

И рванулся к топчану, разбрасывая постель во все стороны, а потом, прижимая к груди жестяную круглую коробку, побежал к двери, поскальзываясь на мокром от крови полу.

— Век Бога молить за вас буду-у-у-у… — удалялся его голос в ночной темноте.

— Как думаешь — вправду завяжет? — спросил Иван.

Я пожал плечами:

— Всякое бывает. Чужая душа — потемки…

— А своя так и тем паче… — грустно кивнул Царёв.