Флигель-Адъютант

VI САРКЕЛ

Утром, когда впереди уже виднелся огромный белый город Саркел, привольно расположившийся на зеленых склонах окрестных холмов, я разминался на палубе, стараясь привести себя в порядок после дурацкой ночи.

— Слышите? Кто-то стонет. Что это?! — оказывается, наверху я был не один.

Иван тоже проснулся, вышел подышать воздухом и теперь замер у перил, озадаченный. Поначалу я не понял, что именно он имеет в виду, но потом прислушался: звук раздавался со стороны берега. Пение, которое Царёв принял за стон, становилось всё громче — мы приближались к его источнику.

— Обычное дело, — сказал я. — Бурлаки. Тянут баржу вверх по течению.

Он смотрел на несколько десятков мужиков, впряженных в постромки и медленно бредущих вдоль песчаного берега. Они тянули баржу, груженную углем, тяжко ступая, и мерно ухали, помогая себе держать шаг.

— Но почему… — удивился Иван. — Зачем они это делают? Есть же буксиры, тракторы, ломовые лошади, например…

— Есть, — кивнул я. — Но и они тоже — есть. Взгляни на берег — где здесь пройдет трактор? Или ломовая лошадь? Уровень воды в Итиле ближе к устью постоянно меняется, и бечевник — тропа для буксировки судна — может быть только временным. По песку и гальке.

— Но паровые двигатели...

— Бурлаки экономичнее. Вместо топлива расходуют продовольствие, а в этих местах хлеба и баранины гораздо больше, чем угля или нефти. Да и нет пока в Империи такого количества двигателей, чтобы обеспечить весь речной трафик буксирами на паровой или дизельной тяге...

— Значит, нужно строить заводы по производству этих самых двигателей, — решительно рубанул ладонью по воздуху он. — Это какое-то средневековье! Только надсмотрщика с плеткой не хватает... Дикость. И завывают так... Мороз по коже!

— На одном Итиле около трехсот или четырехсот тысяч бурлаков. Ты думаешь, просто будет переучить их на рабочих по производству деталей для двигателей? Да они проклянут того, кто попытается это сделать! Зачем им это нужно — в корне менять свою жизнь? Какая у них мотивация? В удачный сезон бурлак на Итиле зарабатывает столько же, сколько клерк средней руки в том же Бринёве! И это при том, что большая часть речного трафика приходится на время, свободное от сельского хозяйства — чем не приработок для поселян?

— И что — ничего не делать? — удивился Царёв.

— С этими-то? — пароход как раз приблизился к ватаге бурлаков. — Пожалуй, что и ничего.

Крепкие мужики в справной одежде, прочной обуви, удобных головных уборах тянули баржу по узкой полоске земли между обрывистым берегом и речной водой. Они протяжно пели, помогая себе в работе. Командовал бурлаками седой, битый жизнью старикан, также впряженный в лямку. И никаких плетей!

— Они не кажутся забитыми или угнетенными, да? Это их жизнь и их ниша. Что с ними сделаешь? А вот с их детьми... — рассеянно проговорил я.

Лицо Ивана просветлело:

— Не стоит ставить всё с ног на голову, потому что Императору не понравилась песня, да? — он напряженно думал, как будто высчитывая что-то. — Если поддерживать оптимальные темпы индустриализации и повышения уровня грамотности в регионе, создавать новые рабочие места для подрастающих крестьянских детей в сельском хозяйстве и промышленности одновременно с модернизацией речного флота, тогда...

Мне казалось, в глазах у него мелькают столбики цифр, пальцы Царёва выводили на перилах какие-то каракули. На несколько мгновений он закрыл глаза, а потом широко распахнул их:

— Так, насколько я могу судить, через десять-двенадцать лет мы сможем превратить бурлачество в элемент фольклора, избавиться от него как от экономического явления. И когда мне будет тридцать, я смогу спокойно путешествовать по Итилю и не слышать эти стоны. В конце концов — Император я или нет? Могу себе позволить слушать музыку, которую хочу?

— А чем вам песня не нравится-то? — удивился я.

Интересные у него, однако, методы работы с репертуаром народных песенных коллективов...

— Ну, не нравится — и всё! — буркнул юноша, развернулся и пошел в каюту.

Я прислушался к протяжному хору хриплых мужских голосов:

— Эх, дубинушка, ухнем... — раздавалось с берега в такт тяжелым шагам бурлаков. — Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет, подёрнем, подёрнем да у-у-у-ухнем!

***

Саркел когда-то давно, в незапамятные времена принадлежал башибузукам. Но власть кочевников на этих землях никогда не была прочной. Постепенно трудолюбивые землепашцы с севера под охраной государевых войск отвоевывали у степи версту за верстой, двигались на юг, сначала сделав рубежом Империи Итиль, а потом — горы Кафа. Степь — распахали, по реке пошли корабли, город обзавелся постоянным населением и теперь считался одним из крупнейших торговых и промышленных центров страны. Потомки местных племен башибузуков давным-давно были ассимилированы и считали себя точно такими же имперцами, как и правнуки землепашцев-первопроходцев. Плавильный котел гигантского государства перемолол их и смешал до однородной массы, наделив жителей Саркела чуть более смуглой кожей, выразительными бровями и ресницами. Именно они, эти пассионарные полукровки, стояли в первых рядах покорителей Кафа, они водружали имперское черное знамя с белым орлом над башнями Эвксины и приводили к покорности уже моих предков.

Такова Империя. Имперцы врываются в кишлаки и аулы, разрушают сакли, невольничьи рынки, караван-сараи и капища Ваала с кровавыми жертвенниками, оставляя после себя лишь библиотеки, школы, больницы, промышленные предприятия и железные дороги... А то, что не могут сделать имперский солдат и имперский инженер сразу — заканчивают имперская школа и церковь за следующие лет двадцать.

Справедливости ради — в Эвксине никогда Ваалу не поклонялись. Дорогой друг Тесфайе сказал бы про эвксинцев, что они — люди Джа. Да и история Эвксинского государства имеет корни куда как более древние, чем вся родословная нынешнего Императора. Но это так — потешить самолюбие маленького гордого народа, который кичился остатками национальной идентичности и мнимой автономией в составе Империи.

— Шеф! Нам куда? — голос Ивана отвлек меня от нахлынувших мыслей о судьбах народов и вернул к суровой действительности. — Какие у нас тут планы?

— Планы? Ищем пролетку, снимаем гостиницу... Ты как к джазу относишься?

— К джазу? Я больше классическую музыку люблю, — признался Царёв. — Ну, и кадрили всякие, галопы, джиги. В Варзуге во вкус вошел. А что не так с джазом?

— Да тут приезжает одна мировая знаменитость, не хочешь на концерт сходить?

Иван понял, что в моем вопросе было двойное дно, однако пожал плечами с деланным безразличием:

— Можно и на джаз сходить. Культурный досуг!

Транспорт нашел нас самостоятельно. Таксист в вязаной шапочке, заросший по самые глаза густой коричневой бородой, видимо, припозднился. Всех пассажиров расхватали его более удачливые коллеги, а этот, на ходу дожевывая огромный калач, махал нам рукой:

— Поехали, господа! Поехали! Довезу куда надо!

— Главпочтамт городской. А потом — дешевое жилье, — сказал я.

— Всё знаю, всё рядом! — и принялся энергично манить нас за собой.

Он активно шлепал ногами в босоножках по тротуару, рукава его просторной рубахи и свободные шаровары так и развевались по ветру.

— Меня Федот зовут, — сказал он. — А внешнего вида машины вы не бойтесь, она у меня надежная.

Стоит ли говорить о том, что надежная машина оказалась ржавой колымагой? Она тарахтела и тряслась, и, казалось, сейчас развалится. Клубы черного дыма вырывались из выхлопной трубы, которая торчала над покосившейся крышей чудовищного автомобиля, из-под капота раздавалось жуткое рычание, подобное рёву раненого медведя-шатуна. В потрепанном и изгвазданном салоне жутко воняло — горючим, алкоголем и еще чем-то приторно сладким. Вел Федот ужасно — быстро разгонялся, резко тормозил, на поворотах его заносило, и матерился он нещадно, по чем свет стоит проклиная остальных участников дорожного движения.

Он остановился у входа в какой-то сквер и ткнул пальцем сначала в вывеску почты, а потом — в сторону какой-то подворотни с аркой. На арке имелась надпись: "Дишовые нумера".

— Федот, — сказал я, — ваша машина нам, возможно, еще потребуется. Где вас можно будет найти?

— Завсегда у пристани! — он принял деньги. — Обращайтесь, господа!

Царёв с зеленым лицом вывалился из транспорта:

— Никогда... Никогда меня в авто не тошнило, и морской болезни не было, но это... Это чудовищно! За каким чертом, шеф, нам может еще раз понадобиться этот монстр?

— Как думаешь, если мы будем перемещаться на нем по городу, запомнят нас или шушпанцер Федота?

— Однако!.. — задумался Иван. — Но с запахом ему нужно что-то делать.

На Главпочтамте меня ждала телеграмма от Ротмистра.

"полная свобода действий сбереги ассистента верь ветеранам двигайся цели".

Жив, чертяка, наш заговоренный Феликс. Суету наводит, на уши всех ставит... Свобода действий, значит? А сразу почему нельзя было все откровенно рассказать? И про готовящееся покушение они наверняка знали, но заигрались, проворонили! Сейчас наверняка чисткой рядов опять занялись, носами землю роют! Но про джаз — ни слова. Может — не понял, а может — не поверил. В конце концов, товарищ Саламандра — хищница матерая, там и алиби, и легенда, всё будет — комар носа не подточит! Ветераны? Привлечет кого-то из наших общих знакомых для связи со мной? Отличный ход, тот же Дыбенко был бы в таком деле просто незаменим. А "двигайся к цели" — это значит, что путешествие в Шемахань продолжается...

Царёв в это время читал "Курьер", привалившись плечом к стене.

— Смотри что пишут, — сказал он. — Императора прооперировали, состояние стабильно тяжелое. По всей стране — молебны о здравии. Дела!

— Как думаешь, выживет? — спросил я его и по-дурацки хохотнул.

Иван ощупал себя, закатил глаза, как будто прислушиваясь к внутренним ощущениям и сказал:

— Думаю, шеф, за исключением смерти от голода и жажды, Его Величеству мало что угрожает.

— Тогда — вперед, друг мой, в "дИшОвые нУмера", а потом — искать обед!