Дедушки с гитарой 2

13

Первый секретарь ЦК Комсомола находился в кабинете не один.

Те двое, кого он пригласил на беседу, должны были ответить на вопросы, что мучали его последнее время. Вопросы был серьезными, но это не означало, что при его обсуждении нельзя было выпить чаю с хорошим тульским пряником.

— Откуда пряник? — спросил Андрей Васильевич, журналист из «Московского комсомольца». — Свежий!

— Да ребята из Тульского обкома заезжали и подарили. Вкусно?

— Было бы невкусно не ел бы, — сказал второй. — Вон как вцепился.

Он рассматривал пряник, размером с раскрытый журнал «Огонек» и такой же красивый — с глазурью сверху и полоской варенья внутри.

— Ты, Семен, не жадничай. У меня еще один есть…

Он выставил на стол еще одну подарочную коробку.

— Расскажите лучше, как с поставленной задачей справились? Составили мнение о ребятах?

Оба кивнули.

— Так. Тогда…

Тяжельников посмотрел сперва на одного, потом на второго и выбрал того, кто был постарше.

— Тогда тебе первому слово. Излагай.

Осторожно придерживая чашку тот начал.

— Необычные люди. Такое впечатление, что у них есть какое-то двойное дно… Они сверху одни, а внутри — совсем иные.

— А в чем их необычность?

— Думают иначе. Говорят иначе… Если общаться с ними с закрытыми глазами, то вполне можно принять их за взрослых, уже поживших, людей, которые смеха ради заговорили детскими голосами. Я, когда машину вел — они позади меня сидели — это очень хорошо почувствовал.

— Аргументы, — попросил хозяин кабинета.

— Изволь.

Андрей Васильевич на мгновение задержался с ответом.

— Похоже, что они неплохо знают Маркса.

— Насколько неплохо?

— Настолько, что позволяют себя его цитировать. Ты много сможешь найти школьников…

— Студентов, — поправил его Семён.

— Ты давай пряник ешь и не перебивай. У тебя тоже будет возможность свое мнение высказать. Продолжай.

Корреспондент «МК» все-таки повернулся к Семену, но сказал не столько ему, сколько хозяину кабинета.

— Да какие они студенты? Они ещё вчерашние школьники. А что такое уроки «Обществоведения» в школах я неплохо представляю. У них в головах могут задержаться парочка цитат из Ленина, но никак не больше. А один из них цитирует такое, словно учился в «Институте Марксизма-Ленинизма». Они ведь, насколько я понимаю, с комсомолом свою жизнь связывать не планировали?

Говоривший вопросительно посмотрел на Первого Секретаря.

— Ты имеешь ввиду строить там карьеру? — Тяжельников назвал все своими именами. — Вроде бы нет.

— Ну так вот. А темой они владеют получше, чем комсомольский актив его возраста. Кроме того, имеют вполне взрослые суждения по событиям в мире. Очень четко представляют, чего хотят добиться.

— И чего?

— Стать заметной величиной в музыкальном мире страны. В шутку говорили, что вроде бы и мира, но вот теперь я думаю, что может быть они вовсе и не шутили. Цель достойная…

Семен держал в руках чашку с чаем и слушал. Тяжельников посмотрел на него.

— А ты гармонист? Составил свое мнение? Как тебя, кстати, в деревне приняли?

Семен отставил чашку, положил кусок пряника.

— Нормально. Гармошка помогла. Деревенским, сказал, что решил отпуск тут провести, оделся попроще и сошёл за своего. Правда пришлось проставляться, чтоб совсем уж своим стать, но ничего. Печень выдержала. А что касается мнения… Если б вы ставили задачу конкретнее, то можно было бы смотреть на какие-то тонкости. А тут …

— Если б я знал, как её поставить, — перебил его Тяжельников, — то я бы и поставил. Точнее поставить задачу я просто не могу.

— Тогда так. Если совсем коротко — они другие.

— Давай-ка как старший товарищ. С примерами и объяснением.

— Хорошо. Я всегда считал, что сочинительство — это не простое дело. То одно в голову придет, то другое. Надо понять, что лучше… То есть сочинительство — это труд. А у них…

Он пожал плечами, не зная, как сказать, потом нашел-таки формулировку.

— У них — игра… Они сочинили песню легко и быстро…

Тяжельников осторожно возразил.

— Ну это еще ничего не говорит. Кто-то сочиняет тяжело и медленно, а кто-то — легко и быстро.

— Возможно… — согласился Семен. — Но меня удивило то, что они не только сочинили мелодию, они еще сумели представить песню как маленький спектакль… Вот это жест…

Он показал растопыренные пальцы над головой.

— …нужно было придумать и увидеть. А они её только вот что, можно сказать на моих глазах сочинили.

Он замолчал и с трудом закончил.

— Такое впечатление, что они уже видели исполнение кем-то этой песни и знали, что нужно делать, чтоб та стала лучше, а от чего-то нужно воздержаться.

— Это все?

— Нет. Время от времени они в разговорах между собой сбиваются на какой-то свой язык…

Сказав это, он взмахнул рукой, останавливая готовые сорваться с языка хозяина кабинета вопросы.

— Не язык, а… Употребляют какие-то выражение, понятные им двоим и не понятные никому другому…

— Жаргон? Как уголовники что ли?

— Да какие уголовники? Как люди с общей базой знаний. В отличии от той, которая есть у нас. У меня, во всяком случае. Какие-то профессиональные слова. Ну и, понятно, образованность выше школьной. Кто нынче из школьников объяснит, что такое «ноосфера»? Я и сам узнал про неё только после того, что в Советской Энциклопедии статью прочитал.

Тяжельников смотрел на тех, кого попросил разобраться в этой странной ситуации и понимал, что все более и боле запутывается. Сидевшие перед ним друзья хорошо чувствовали недосказанность, висевшую в этой комнате, но он и сам не знал больше, чем знали они.

Может быть только догадывался…

Невольно посмотрел на книги на полках. Теперь он точно знал, что там ответа на его вопрос не было. Ответ нужно было искать самому…

Неожиданно для самого себя он вдруг подумал:

«А может быть все-таки наоборот, наоборот? Распутывается. Если допустить, что все, о чем я не смею думать возможно, то все стает на свои места. Все объясняется».

— Значит, говорите, странные люди… — сказал он.

— Точнее не скажешь….

Под его взглядом Семен доел пряник и кивнул.

— Согласен. Странные и непонятные.

«Значит придется разбираться дальше… — подумал Тяжельников. — И пока одному. Слишком уж невероятной может оказаться правда…»

…Учеба-учебой, но нам получалось время от времени встречаться в родном ДК и репетировать. Наши выступления стали реже, но директор ДК ценил нас выше других, и мы успевали даже на редких уже выступлениях зарабатывать неплохие деньги.

Потихоньку копились новые песни. Мы набрались смелости и отыскав адрес Михалкова, направили ему письмо с просьбой использовать в песни его стихи. Ответа пока не пришло.

— Не рано ли? — засомневался я. — Чтоб как в прошлый раз сработало надо с этой песней какой-нибудь конкурс выиграть… А в обозримом будущем пока ни одного не видно.

— Значит надо проявить инициативу самим…

Сергей помолчал и сказал то, о чем думал каждый из нас.

— Тяжельников, похоже, не захотел играть мячом, который мы ему подкинули, так что давайте тогда думать о собственном будущем. А не о будущем СССР.

— Знать бы наверняка, — вздохнул Никита.

Мы немного посидели молча. Все трое понимали, что задачи, что мы ставили перед собой мы уже решили. Теперь пришло время ставить новые… Я хлопнул кулаком по ладони.

— Ладно… Что ни делается, все делается к лучшему. Нам нужен новый план! План движения вперёд!

— Вперед и вверх! — поправил меня Сергей. — Вверх это непременно!

— Можно попробовать совместить оба пути и попутно зацепить Михалкова, — подумав сказал Никита. — Мы можем снова выйти на Тяжельникова.

— На него?

— Ну или на ЦК Комсомола.

— С чем выйти? Есть идеи?

— С предложением записать пластинку! Пластинка — это ведь «вперед и вверх»? — Кузнецов вопросительно посмотрел на нас.

— Ага… Так нам и дали! — голосом в котором смешались надежда и недоверие сказал наш барабанщик.

— Нам, может, и не дадут… Только есть такая идея. Помните были…

Никита усмехнулся использованному обороту.

— То есть будут, а может быть и сейчас есть пластинки типа «Музыкальный калейдоскоп»? Как будто бы «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады»?

— Точно!

— Вот такую и предложим. И на неё запишутся те коллективы, что принимали участие в Фестивале или просто играющие музыкальную музыку. «Пудис», «Но-То-Цо», «Локомотив ГТ», «Червоны гитары», Марылю Радович, «Скальдов», Пугачеву… Ну и мы там рядом с парочкой песен встрянем.

— А Кобзона?

— Кто помнит, кто в том времени пел песню о Ленине, которую мы у Пахмутовой с Добронравовым тиснули? Кобзон или Лещенко?

Точно никто не знал. Мы смотрели друг на друга и молчали.

— С Кобзоном мы вроде бы, дружим… Однако Лещенко вроде помоложе и больше похож на комсомольца. Может быть это нам даст возможность с Лещенко подружиться? Это-то тоже песню не испортит.

— Идея хорошая… Вот туда-то можно будет и «Мальчик с девочкой дружил» поставить.

— Между прочим он пока еще ничего не ответил.

— Ну и ничего страшного. Что из-за забывчивости поэта тогда хорошей песни пропадать?

— Не ответит — все равно номер сделаем. Пусть будет в запасе. Тут еще одна идея возникла… Не пришло ли время пощипать группу «АББА» на предмет репертуара?

— Кстати. Их не слышно и не видно… Почему?

— Ну, почему невидно понятно — их у нас не показывают, а вот на счет неслышно. Давайте вспоминать, когда они вообще их небытия вынырнули? Кто помнить?

— Так вот-вот должна… Они же на Евровидении вылезли! А когда у нас Евровидение? Оно ежегодное или как?

— Первая песня у них была «Ватерлоо». Это я точно помню.

— Хорошая песня.

— Надо думать, если она Евровидение выиграла.

— Получается, или в следующем, 1974 году или в 1975 году она «выстрелит». Сейчас же 1973 год?

— Именно…

— Ну что, подождем годик и дадим им выиграть и выйти в люди или собьём шведов на взлете?

Мы переглянулись и замерли. Нам всем одновременно пришла в голову простая мысль — мы ведь действительно можем радикально перекроить историю поп-музыки. Присвой мы «Ватерлоо» и кто знает, что служится в этом мире с «АББА»? Песни-то, понятно, не пропадут, если мы их помним, а вот сами люди. Два мальчика и две девочки…

Мы молчали довольно долго. Это было чувство, похожее на всемогущество. Я понимал, что существуют поступки, которые могут разрушать что-то значительное. Нечто такое огромное, что не сразу и вообразишь, что-то вроде пирамид. И вот сейчас мы стояли перед выбором — сделать нечто и обрушать карьеры четырех молодых людей или оставить все как было…

— Давайте не станем, — решил Сергей, похоже, испытавший те же чувство. — Пусть хоть взлетят.

Словно стыдясь своего благородства он добавил:

— Потом-то можно будет парочку перьев у них из хвоста выдернуть, но это Евровидение пусть с «Ватерлоо» выигрывают.

Мы молча кивнули, упиваясь собственным благородством и щедростью. Но даже у той имелись пределы.

— А вот «Happy New Year» можно и реквизировать. Представляете, что будет, если эта песня станет нашей?