Дедушки с гитарой 2

— Поищите слова. И перезвоните мне.

Стало понятно, что аудиенция окончена. Мы поднялись и собрались уйти, но Андрей Андреевич остановил меня. Протянув гитару, сказал:

— Я сам играть не умею, так что думаю, что в ваших руках ей будет лучше. Возьмите.

— Я не могу, — сказал я. — Это слишком дорогой подарок…

— Она вам нравится?

— Да.

Он улыбнулся моей непосредственности.

— Берите. Думаю, что и вы нравитесь ей — ваши чувства взаимны.

Я стоял, не решаясь взять инструмент.

— Дарю её вам всем. В ваших руках она будет жить, а не лежать без движения, как у меня.

Мы переглянулись. Отказать было невежливо. Да и не хотелось, честно говоря…

— Спасибо…

… Мы вышли из подъезда и двинулись в сторону метро. Когда дом Вознесенского скрылся из глаз мы нашли скамейку и уселись. Мы все видели проблему.

— Опасаюсь я, — сказал Сергей. — За песню опасаюсь. Как начнет Иосиф Давыдович петь её «комсомольским» голосом.

— Каким?

— Комсомольским. Помнишь, как он пел «Комсомол не только возраст. Комсомол моя судьба…»?

— А это он разве?

— Да я точно не знаю, но манеру исполнения же помните? Лирики в нем нет. Патриотизм — да. Имеется. Выше крыши. А вот с лирикой…

Мы помолчали, чувствуя правоту товарища. Но что делать? Кобзон — это Кобзон! Серега так и сказал.

— Кобзон — это для нас, можно сказать, стенобитная машина.

Невпопад, чтоб соскользнуть с этой скользкой темы, а то начнём сомневаться и откажемся, припомнил:

— Верно говоришь. А я, кстати, когда-то песню написал «Нападение римлян на водокачку с применением стенобитной машины „Свирепый Юлий“».

— Точно? — восхитился Сергей.

— Ей-Богу…

— А чего мы её не играем? Не знаю, что там за текст и что за музыка, но такое из-за одного названия играть следует.

— Ну вот когда все вокруг привыкнут, что мы только хиты пишем, тогда и сыграем. Это ведь, честно говоря, вовсе не «Yesterday»…

Вспомнив свое творение, я засмеялся.

— Ты знаешь какой там припев?

— Так откуда?

— А я скажу. «Бум-бум-бум, бум-бум-бум…»

— Ничего. Музыкальные критики «залакируют» Скажут, что наш талант открылся с неожиданной стороны, что это просто новое направление в музыке…

— Кстати, о новых направлениях. Рэп-то мы до сих пор не освоили. Не стоит откладывать. Даже если с Фестивалем все обломится, никто этой задачи не отмечал. А уже если получится… Представляете, что получится?

— Русский рэп на развалинах Берлина…

— А Рейхстаг тоже я развалил?

Фильм уже был снят и можно было безопасно пользоваться шуткой.

— Ладно… А что касается наших сомнений. Тьфу на них. Кобзон — это голова! Как бы он ни спел, думаю, что ничего страшного не случиться. У такой песни будут и иные исполнители. Пусть уж идет как идет. Надеюсь, что он станет для нас еще одной дверцей в дивный новый мир советской эстрады.

Друзья не возразили. Все мы понимали, что Кобзон — это Кобзон. Это — знак качества.

…Домой я вернулся гитарой. Ребята решили, что ей у меня будет лучше. Увидев приобретение, родители удивились.

— Купил? — поинтересовалась мама, разглядывая инструмент. — Дорогая, наверное?

— Дорогая, — согласился я. — Только по-другому дорогая. Это подарок.

— А чей?

— От хороших людей. Вознесенский и Кобзон.

Родители уже привыкли к моим странностям и воспринимали их как должное — ну повзрослел, ну поумнел, ну песни писать начал… Ну и знакомые приличные появились — поэты и музыканты.

— Есть хочешь?

— Поел бы.

Мама поднялась и пошла на кухню.

— Ну, что, школа закончилась?

Я кивнул.

— Дальше без изменений планов?

— Да.

Говорить об этом не хотелось. Все уже было решено и обговорено. Уходя от разговора, я кивнул на телевизор.

— А что это вы тут смотрите?

За папиной спиной на экране телевизора резала небо остроклювая машина. Красавец ТУ-144.

Полуобернувшись к экрану, папа объяснил:

— Вон, смотри какого красавца мы на авиасалон послали… Сверхзвуковой! Представляешь. Если он, допустим, полетит в Америку, то приземлится раньше, чем взлетит. Скоро, наверное, такими самолетами всю старую технику заменят.

— Да. Хорошая машина. У американцев тоже такой есть. «Кондор» называется…. Но опасная это штука. Я помню у нас точно такой вот гробанулся… На испытаниях вроде бы… Или…

Я запнулся. В этот момент диктор сказал: «Ле Бурже».

— Что он сказал?

— Ле Бурже. Наши отправили его на авиасалон. Во Францию…

— Ле Бурже? — переспросил я. В памяти что-то забрезжило… Похоже, что я переменился лицом. Папа увидел, насторожился.

— Что случилось? Вспомнил что-то?

Я смотрел как камера ловила самолёт, показывая его с самых разных ракурсов. Мощная машина то набирала высоту, то снижалась.

— Да. Не заменят. Дорого и опасно. Не знаю когда, но вот точно на одном из тамошних авиасалонов такой же вот самолет разобьётся.

Опережая вопросы поспешил сказать.

— Когда — не знаю. Не помню… Но это обязательно будет. То есть было…

Следующие три недели оказались заполнены экзаменами. За это временя случилось только два значимых события — Никита съездил к Кобзону, чтоб передать ему наполовину припомненный, а наполовину сочиненный наново текст песни «Прощальный вальс» и предсказанная мной катастрофа ТУ-144 на авиасалоне. После сообщения из Франции, если у папы и оставались еще сомнения в моих предсказаниях, то они теперь напрочь исчезли.

В конце июня наша школьная эпопея завершилась окончательно. Мы получили аттестаты.

Пришло время выйти из класса, отряхнуть с ладошек школьный мел и подумать: куда же дальше…. И устремиться…

Почти так и все и получилось. Мы вышли из школы, отряхнули ладошки от мела и…. взяв по бутылке пива уселись на заднем дворе. Как раз в том месте, где мы строили планы новой жизни около года назад. Теперь мы могли позволить себе пиво. Повертев в руках светло-коричневые цвета книжечки, рассовали их по карманам.

— В этот раз у меня показатели получше, — похвастался я. — Вот что значит постарались.

— Да мы все молодцы, — согласился Никита. — И у меня средний балл повыше будет, чем в тот раз.

— Поумнели… Не для родителей, а для себя старались, — добавил Сергей, отставая в сторону пустую посуду. — Ну что делать будем? Планы какие?

— Планов громадьё… Немножко отдохнем и из Средней школы в Высшую двинем. Никто не передумал?

— Так договорились же.

Сергей посмотрел на солнце.

— Только это ведь стратегическое направление. Сейчас-то куда?

— Предлагаю в РК наведаться. Ждут же нас… Часики-то тикают… Фестиваль близится.

В Райкоме нам обрадовались. Рукопожатия, улыбки…

— Вот они мы, — сказал я. — Экзамены сданы. Аттестаты получены…

Мы положили перед Секретарем документы. Он открыл один из них и с одобрение покачал головой.

— Молодцы! Не подвели. И я вас не подвел!

Из ящика стола он вынул и положил пред нами поверх аттестатов два конверта.

— Вот с этим вам следует приехать в выбранные вами институты. Как я понимаю один в МИИТ, и двое в МИИСП?

— Именно.

— Тогда не откладывайте. Поезжайте прямо сегодня. Там нужных людей проинформировали. Препятствий, я думаю, не будет. Поедете?

Мы переглянулись.

— А что откладывать? — сказал Никита. — Вот сейчас и двинем туда…

Секретарь благосклонно кивнул. Возможно он подумал, что время — деньги, но в этих стенах такая поговорка не работала и ограничился похвалой.

— Одобряю. Чем быстрее вы все сделаете — тем лучше. Тем более, могут быть какие-то накладки…

Я вопросительно посмотрел на него. Ничего себе! И это мне говорит Комсомол? Какие там могут быть накладки, если просит об этом Горком Комсомола? Он, похоже, что и сам понял, что несколько перегнул и успокоил нас.

— Хотя не должно. Все будет хорошо!

Мы шли к метро и думал, насколько легко и просто решаются некоторые проблемы, если к их решению подключить Государство.

Наша проблема оказалась именно из таких. То есть хотели мы или нет, но наши проблемы стали проблемами государства. Часики тикали, отмечая предполетное время и если уж нас включили в состав делегации, то именно государственные структуры приняли самое действенное участие в нашей судьбе.

…Институт стоял на том же самом месте, что и там, где я видел его лет пятьдесят тому вперед. Разница была только в том, что сегодня по Лиственничной аллее еще ходил 87 автобус, которым мы и доехали до МИИСПа. Мы, чтоб я мог вспомнить молодость, вышли в начале аллеи и пешочком пошли вперед. Там недалеко было чуть более километра. Я шел, вертел головой и впитывал впечатления. Сколько тут было хожено! Сколько пива выпито!

По аллее бродили студенты, но какой-то особенно бурно жизни не наблюдалось — все-таки конец мая. Студенты уже не учились, а готовились сдавать экзамены. А может быть я о них слишком хорошо думаю. Где-то за корпусами стояла двухэтажная столовая, которая называлась в нашей среде «Добро». Там над входом висела такая вывеска «Добро пожаловать». Туда мы ходили обедать и пить пиво…. Может быть и сейчас все там?

— Нам куда?

Я вернулся из страны грёз. Серега там не ориентировался, нужно было руководить.

— Нам — вперёд. Ты давай смотри по сторонам. Нам тут учиться…

С факультетами мы определились просто. Хоть и все равно было на каком учиться, но я решил остаться верным к Ремонтному факультету, тому самому, который закончил в прошлую свою жизнь. Забавно будет наблюдать своих прошлых сокурсников, тех, с которыми учился в прошлый раз. Ну, если на это у меня останется время.

В деканате нас уже ждали. За дверью сидел заместитель декана Ремонтного факультет Михаил Никитович Ерохин, которого я вспомнил.

Мы поздоровались и представились. Я протянул ему конверт с письмом. Он распечатал его, прочитал.

— Так-так-так… — Сказал хозяин кабинета. — Так-так-так…

Он смотрел на нас с интересом. Наверняка такое в его было первый раз.

— Так вот вы какие…

Я пожал плечами.

— Мы обыкновенные.

— Ну, за «обыкновенных» так не просят.

Он откинулся в кресле.

— Объясните-ка почему это вам такое послабление? Почему за вас Горком Комсомола просит? И из парткома мне звонили…

— Горком не просит. Он ходатайствует, — мягко поправил его я.

— Есть разница?

— Есть конечно. И вы отлично понимаете разницу между тем и этим.

— И какая?

— Когда просят, то смотрят снизу-вверх. А когда ходатайствуют — на равных. Тут, мне кажется именно такая ситуация.

Он спорить не стал, но информации ему явно не хватало.

— И всё-таки… Почему?

Мы с Сергеем стояли перед ним, а замдекана Ремонтного факультета сидел за столом и с интересом нас разглядывал. Окно по поводу теплого дня и хорошей погоды было открыто, и в комнате вместо с летним ветерком порхала хорошая песенка. Наша песенка. Алла Борисовна исполняла «Миллион алых роз». В этом мире она в её исполнении звучала несколько иначе, не так, как тогда. По крайней мере на пластинке. Наша находка с детским хором оказалась настолько удачной, что её оставили в этом варианте исполнения.

— Вот именно за это.

Он усмехнулся.

— Это вы поете?

Я вернул ему улыбку.