Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

В семье Рыкова в годы опалы к нему относились с надеждой, видели в нем заступника. «18 февраля 1937 года пришла утром домработница, сказала, что центр перекрыт, вывешены траурные флаги, — очевидно, умер кто-то из Правительства. Родители удивились — вроде вчера все были живы-здоровы. Наташа пошла за газетой и вернулась с известием, что умер Орджоникидзе. Мама тут же упала. Инсульт. А через два дня должен был начаться очередной пленум ЦК, с вопросом о Рыкове и Бухарине. Орджоникидзе был для семьи единственной надеждой»[146], — вспоминала Наталья Рыкова. Тем не менее осенью 1930 года появление Орджоникидзе в Москве, в ведущих органах исполнительной власти, стало для Рыкова непреодолимой проблемой.

Троцкий издалека анализировал борьбу центристов с правыми не без ехидства. Но с некоторыми его оценками из области политической психологии трудно не согласиться. Он воспринимал происходящее в СССР как огромный театр и отметил, что открытые и яростные нападки на Рыкова начались в прессе только после того, как он начал старательно признавать свои ошибки. Действительно, трудно увидеть в этом только совпадение. Вероятно, это понимал и Рыков. Но в его ситуации не раскаиваться и не искать новых компромиссов с усилившимися центристами было невозможно. В том числе — и из-за экономических провалов последних лет и месяцев НЭПа.

И все-таки Рыков, идя на политические компромиссы, не собирался так просто отдавать бразды управления экономикой. В сентябре он выступил на Московском областном съезде Советов — и не в покаянном тоне. Постарался определить свой взгляд на экономику, на вредные перегибы, на «троцкизм» по отношению к середняку, к деревне. Сталин, ознакомившись с этим докладом председателя Совнаркома, написал раздраженное письмо Орджоникидзе, Ворошилову и Молотову. Очень важное письмо: «Читали ли вы речь Рыкова? По-моему, она представляет речь беспартийного советского чиновника, подыгрывающего под тон „лояльного“, „сочувствующего Советам“. Ни одного слова о партии! Ни одного слова о правом уклоне! Ни одного слова о том, что достижения партии, которые Рыков жульнически приписывает себе, добыты в борьбе с правыми, в том числе с Рыковым!.. Не следует ли поставить впредь Рыкова перед альтернативой: либо отмежеваться открыто и честно от правых и примиренцев, либо лишиться права выступать от имени ЦК и СНК. Я думаю, что следует, ибо это есть тот минимум, от которого не может отказаться ЦК, не желая рисковать отказаться от самого себя. 2. Я узнал, что Рыков продолжает у нас председательствовать по понедельникам и четвергам. Верно ли это? Если верно, почему вы допускаете эту комедию? Кому и для чего она нужна? Нельзя ли покончить с этой комедией?»[147] Для Сталина эти дни стали водоразделом по отношению к председателю Совнаркома. Он перестал соблюдать пиетет по отношению к нему — к главе правительства. В октябре Политбюро приняло специальное постановление, осуждающее рыковское выступление на Московском областном съезде Советов. Рыков на партийных заседаниях более не председательствовал. Отныне от «правых» требовался только полный отказ от своих позиций. Только покаяние.

Вскоре, в ноябре, на заседании правительства снова обсуждалась проблема темпов индустриализации, возможность максимального увеличения вложений в тяжелую промышленность. Рыков, руководивший совещанием, бросил реплику насчет сохранения при этом рыночного равновесия. Куйбышев тут же парировал: «Говорить о полном равновесии спроса и предложения — значит коренным образом переворачивать соотношение между тяжелой и легкой промышленностью, делать кардинальную ошибку с точки зрения перспектив развития… Несоответствие между спросом и предложением толкает промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации»[148]. Определились два полюса: одни стояли за революционное преобразование страны, за рывок, другие (и в первую очередь Рыков) их сдерживали, обосновывая свои взгляды вполне объективными трудностями, из которых страна могла не выпутаться.

Они сопротивлялись до октября, но не смогли выдержать пропагандистского, да и аппаратного прессинга. А главное — не были готовы к прямой конфронтации со Сталиным. 12 ноября, на очередном пленуме, Рыков, Бухарин и Томский выступили с заявлением о полном признании генеральной линии партии. Они — что уж смягчать — капитулировали:

«Мы целиком и полностью разделяли и разделяем генеральную линию партии. Мы принимали самое ближайшее участие в выработке резолюций XV съезда и последующих Пленумов ЦК. <…>

…Мы считали и считаем безусловно необходимой решительную борьбу со всеми внутрипартийными правыми течениями, которые тормозят поступательное движение пролетарских масс по направлению к социализму.

…При совершенно правильной и целиком разделяемой нами политике решительного наступления на кулачество естественным является факт значительного сокращения запашек, понижения удельного веса кулацкого хозяйства и сокращения его производственной базы.

Одна из главных задач партии состояла и состоит в том, чтобы это сокращение производства в кулацком хозяйстве перекрыть подъемом в бедняцко-середняцком секторе и в возрастающем темпе — в секторе колхозно-совхозном.

Опасаясь того, что применение чрезвычайных мер, как длительной системы, неизбежно затрагивает и значительные слои середнячества, мы на прошлом (апрель 1929 г.) Пленуме ЦК были против их применения. Именно в этом заключалось наше разногласие с большинством ЦК и ПБ.

…Несомненно, что применение чрезвычайных мер, обеспечившее в течение короткого срока пролетарскому государству хлебный фонд, вызвало местами рост недовольства в слоях середнячества, толкнуло эту часть середнячества в сторону зверски сопротивляющегося кулака. Несомненно также, что применение чрезвычайных мер отразилось на некотором недовыполнении плана по с/х.

В. В. Куйбышев, И. В. Сталин, А. И. Рыков, А. И. Микоян, М. И. Калинин, В. М. Молотов, Г. К. Орджоникидзе, Е. Ярославский, К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный и др. с трибуны приветствуют пионеров, проходящих маршем по Красной площади 1 Мая. 1 мая 1930 года [РГАКФД]

…Мы… не можем не заявить, что система взглядов, развиваемая в газетах и журналах, как система, якобы разделяемая нами, ничего общего с нашими действительными взглядами не имеет. Неправдой является утверждение, что мы против пятилетки. Неправдой является утверждение о том, что мы против взятых темпов индустриализации. Неправдой является утверждение, что мы против теперешних темпов коллективизации. Неправдой является утверждение, будто мы против строительства совхозов и взятых темпов этого строительства. Неправдой является утверждение, что мы против непримиримой борьбы с кулаком.

Мы решительно за индустриализацию и взятые темпы, за строительство колхозов и совхозов и намеченные темпы. Мы за беспощадную борьбу с кулачеством. Мы за опору на бедноту, всемерную ее организацию против кулачества, за прочный союз с середняком. Мы были против чрезвычайных мер „как длительного курса“.

…Мы не хотим, чтобы этот документ был только документом формальной лояльности. Мы всегда боролись против создания фракций и группировок, и ни фракцией, ни оппозицией не были и не будем.

Мы всегда отстаивали то, что мы считали верным и полезным для партии и только внутри партийных органов, членами которых мы состояли. Так же делаем мы и сейчас, выступая с настоящим заявлением»[149].

Внутренне они не были согласны с этой отповедью — и это не понимали только наивные. Но публичное раскаяние состоялось. Бухарина после этого вывели из состава Политбюро. Вскоре место в Политбюро потерял и Томский, уже несколько месяцев не возглавлявший профсоюзы. Высокое положение в партии и Совнаркоме сохранил только Рыков.

Тем временем в народе даже в 1930 году, после всех истребительных дискуссий с правыми, поколебалась, но не исчезла вера в единство генерального секретаря и председателя Совнаркома. Тем более что Рыков оставался на посту — и слишком долго, по послереволюционным меркам, они правили вместе. Слухами земля полнилась: «Кто нами правит — неясно. То говорят о союзе Сталина с Рыковым, то о каком-то „посрамлении“ Молотова, то о сумерках Сталина, о том, что будто его не то били, не то ранили на заседании секретариата»[150] — это запись из дневника историка Ивана Шитца, который неприязненно относился к революции, но остался на родине и в то время работал редактором Большой советской энциклопедии. Его дневник полон жалоб на материальные трудности, к политике правительства он относился скептически, но слухи транслировал с аналитическим отбором — как профессиональный историк. Нужно заметить, что Шитц относился к той части интеллигенции, для которой Рыков был таким же радикалом, как и все большевики. Он не восхищался НЭПом, кроме того, считал председателя Совнаркома одним из тех, кто НЭП свернул — ради новых авантюр, которые, как считал историк, чреваты только новым голодом и закручиванием гаек. В детали партийной дискуссии Шитц в 1930 году не вдавался — и, по-видимому, не он один.