Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

2. Устранение конкурента

XIV партийный съезд, состоявшийся в самом конце 1925 года, стал поворотным в смысле новой расстановки сил на кремлевском олимпе. Позже его окрестили «съездом индустриализации». Там действительно были намечены первые крупные стройки социализма, планы превращения аграрной страну в индустриальную в условиях НЭПа. Обсуждали вопросы сбора налогов, обеспечения промышленности топливом… Неудивительно, что открывал и закрывал съезд Рыков. К тому же именно тогда Российская коммунистическая партия большевиков стала Всесоюзной — ВКП(б). Но, несмотря на обилие экономических вопросов, сутью съезда стала все-таки политическая борьба.

Все делегаты отметили красноречивую пассивность Троцкого, сравнительно недавно потерявшего важнейший пост наркомвоенмора. Он отмалчивался — и это воспринималось как слабость. В Андреевском зале Большого Кремлевского дворца собрались триумфаторы Октября, победители в Гражданской войне — казалось бы, их многое объединяло. Но целая группа известных большевиков оказалась недовольной одновременно — как угаром НЭПа и усилением Рыкова, так и попытками Сталина стать главным стратегом партии не только по должности, но и по сути.

Лев Каменев. Худ. Ю. Анненков, 1926 год

«Соединить американскую деловитость и русский революционный размах» — этот принцип Ленина стал известен благодаря «Вопросам ленинизма» кисти товарища Сталина, растиражированным во всю Ивановскую. Иногда кажется, что эти слова обращены непосредственно к Рыкову: «Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа»[111].

Да, он, насколько хватало сил, без особенного фанатизма, но все-таки строил из послереволюционной России новую Америку — Америку с пролетарским уклоном, без влиятельных бизнесменов и без парламентской демократии. Но — с надеждой на постепенное воспитание почти идеального «коммунистического человека». В 1925 году такая стратегия еще устраивала Сталина. Правда, Рыков в смысле возвращения к коммунистическим идеалам был настроен более скептически, чем большинство его товарищей, и в быстрое преображение человеческой природы не верил. Это сказывалось и на его политике — прагматической, неизменно учитывавшей материальную мотивацию трудящихся. Но некоторый скептицизм до поры до времени председателю Совнаркома прощался — тем более что в официальных выступлениях он если и шел против генеральной линии, то очень и очень осторожно.

Это был один из последних партийных съездов, на котором развернулась резкая дискуссия — вплоть до зубодробительного тезиса «Я пришел к убеждению, что Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба», который произнес главный оппонент Рыкова последних двух лет, взявший на себя роль возмутителя спокойствия. Он претендовал и на первенство в исполнительной власти, и на важную роль в иерархии ВКП(б) — ведь Каменев сохранял особый авторитет и среди московских большевиков. Остроту ситуации придавали воспоминания о том, что еще совсем недавно Зиновьев и Каменев вместе со Сталиным боролись с Троцким. Рыков тогда считался их союзником, хотя решающего участия в этой схватке не принимал. Но на XIV съезде именно он оказался в эпицентре ристалища.

Алексей Иванович, как и Бухарин, отчетливо поддержал Сталина в борьбе с «новой оппозицией», с «ленинградцами» и Каменевым. Интересы Рыкова и Сталина в тот год объективно совпадали: Каменев явно был настроен атаковать НЭП, хотя и с оговорками, что борется не с самой новой экономической политикой, а с непониманием того вреда, который она наносит большевикам, которые могут проиграть бой буржуазии. Его пространной речи не хватало прямоты и четкости формулировок, он старался представить себя неким эмиссаром партийного большинства, которое недовольно угаром НЭПа, забвением революционных идеалов. Большинства, а не оппозиции.

Рыков отвечал резко, с азартом, бил по оппозиции прицельно и с ироническими поворотами — и встречал его партийный форум стоя, овацией: «На глазах у всего съезда обнаружилась исключительная путаница в выступлениях лидеров оппозиции. Надежда Константиновна поддерживает т.т. Каменева и Зиновьева с точки зрения сочувствия к „бедным и угнетенным“ (смех). Тов. Сокольников поддерживает их „справа“, с той точки зрения, что у нас-де опасностей очень много: так как опасностей много, строительство социализма затрудняется, надо уступить еще». «Зиновьев здесь упрекал кого-то за то, что середняка не считают за буржуа, а он на самом деле буржуа. Ну, а мелкий крестьянин — пролетарий, что ли?»[112] Смешно? Не без этого. По крайней мере, аудитория одобрительно хохотала.

Конечно, такой метод дискуссии уязвим: Рыков придирался к мелким противоречиям оппонентов и высмеивал их. Во многом это была ленинская манера. Но за такими тактическими маневрами он не забывал и о главном — поддерживать НЭП, поддерживать обогащение крестьянина. Хотя, как ни странно, НЭП не стал тогда главной темой съезда, но Зиновьев и Каменев, конечно, не удержались, совершили на него несколько наскоков.

Да, он иронически позабавился и над своей давней знакомой — Надеждой Константиновной, которая меньше двух лет назад похоронила мужа и все еще не могла подняться от этого удара. Но такова была традиция большевиков — посмеиваться можно над всеми и всегда. Можно сказать, на глазах всего Советского Союза — ведь стенографические отчеты съездов зачитывались в коллективах. Думаю, и товарищ Крупская не слишком обиделась на старого приятеля, над шутками которого когда-то (и не столь уж давно!) смеялась на улице Мари-Роз. Другое дело, что время этой традиции подходило к финалу — и скоро политика станет куда более «подпольной», скрытой от посторонних глаз. Именно тогда Уинстон Черчилль сравнил споры советской властной элиты со схваткой бульдогов «под ковров». А пока — Рыков критиковал и открытых противников, и возможных союзников, не считаясь с чинами и положением в партии.

Зиновьев в своей речи не без язвительности заметил, что Россия, благодаря НЭПу, еще не стала социалистической, но уже стала сытой. Рыков крепко ухватился за эту формулировку! Мол, нас упрекают в преувеличении успехов НЭПа, но на такое дикое преувеличение решился только Зиновьев… На самом деле до сытости, конечно, было еще далеко. Страна им досталась полуголодная, в то время об этом говорили и писали открыто.

Рыков рассказывал об особенностях «переходного периода», который, конечно, нельзя рассматривать как окончательный выбор тактики построения социализма. Он отказался от многих своих первоначальных взглядов, которые защищал еще в 1917-м. «Они доказывали, что социализма в СССР, без пролетарской революции на Западе, нельзя построить из-за технической отсталости хозяйства. Мы отвечали, что при нашей правильной политике мы его построить, несмотря на отсталость, можем», — провозглашал, к восторгу делегатов, председатель Совнаркома не без лукавства. Зиновьевцы не упустили случая напомнить Рыкову о его уже ставших легендарными спорах с Лениным, в которых Алексей Иванович как раз настаивал на ожидании социалистических революций в развитых европейских странах. Но, по большому счету, осудить Рыкова за легкомысленную переменчивость и хамелеонство не мог никто. Большевики уже больше восьми лет не мытьем, так катаньем удерживали власть — и за это время лавировать и отчасти «менять окраску» приходилось всем крупным политикам. И не только большевикам, но и их противникам — тем же лидерам Белого движения, к тому времени сплошь оказавшимся в эмиграции. Это никого не удивляло. В послереволюционное время год шел не за два, за все десять — по темпам и радикальности перемен в первую очередь.

Биографы Рыкова перестроечной поры не любили вспоминать об этом съезде, об этих речах. Рыков тогда явно стал союзником еще не всесильного, но уже грозного Сталина. Не по принуждению, не из страха, а по соображениям принципиальным. Новая оппозиция не была иллюзорной, ее поддерживали многие партийные организации, начиная с одной из крупнейших — Ленинградской. И Рыков понимал, что в случае укрепления своих позиций НЭП они задушат, да и его лично переведут на более скромную должность. Наверняка у них имелся кандидат на вакансию главы правительства. Хотя бы тот же Каменев, в спорах с которым прошел для Рыкова чуть ли не весь 1925 год. Заодно Рыков защищал Бухарина, которого «новая оппозиция» пыталась превратить в «мальчика для битья», считая именно его главным идеологом «обогащения». Так и пойдет: Рыкова будут воспринимать едва ли не как приложение к Бухарину, к его теоретическим замыслам. Это большая натяжка: председатель Совнаркома был вполне самостоятельной фигурой, и в среде красных директоров и «товарищей на местах» уже в 1925 году имел куда более весомый авторитет, нежели Бухарин, который действительно проявлял себя только как идеолог — и достаточно противоречивый. Борясь с оппозицией, Рыков защищал НЭП, защищал идею союза с крестьянством, с середняком, без которого экономика рухнет, — и оказался сильным, быть может, ключевым союзником Сталина в этой битве.

И Сталин в одном из своих выступлений явно отблагодарил Рыкова, защищая его от фантазеров из «новой оппозиции», которые «выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т. е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Каков смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Рыкова, без Калинина, без Томского, без Молотова, без Бухарина. Из этой платформы ничего не вышло… потому что без указанных товарищей руководить партией нельзя»[113]. То есть Сталин протягивал руку Рыкову, отмечал, что руководителя исполнительной власти нельзя отстранять от важнейших партийных решений.

Предсовнаркома боевито провел весь съезд — и опрокинул давнего конкурента. Отныне исполнительная власть подчинялась ему безоговорочно — и Рыков сразу затеял новые громкие дела — такие, как строительство Турксиба. Подразумевалось, что Каменев таким начинаниям противился или попросту был не способен на их проработку.

Предложения Рыкова по докладу Каменева о хозяйственном положении в деревне и кулацкой опасности. 7 октября 1925 года [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 56. Л. 86, 87]

По итогам съезда, на очередном пленуме, состав Политбюро расширили. В него избрали Сталина, Рыкова, Бухарина, Томского, Зиновьева, Троцкого (все-таки!) и троих новых членов — Ворошилова, Калинина и Молотова. Усилилось влияние «группы Сталина», а поражение «новой оппозиции» привело к понижению статуса Каменева, избранного только кандидатом в члены руководящего партийного органа. В начале 1926 года он потерял свои посты в Совнаркоме и СТО и стал «всего лишь» наркомом внешней и внутренней торговли. Теперь ему пришлось подчиняться Рыкову без оговорок. А в ноябре того же 1926-го Каменева направили полпредом в муссолиниевскую Италию, подальше от кремлевских дискуссий. К тому времени он лишился и статуса кандидата в члены Политбюро. К тому времени из Политбюро был исключен и Троцкий, оставшийся — до 1927 года — членом ЦК. У Рыкова и у Сталина практически не осталось сильных оппонентов в высшем руководстве страны. В то время Алексей Иванович бывал инициатором кампаний против оппозиционеров, что соответствовало его лидерским амбициям. Бывало, что и наносил удары «ниже пояса». В начале апреля 1926 года, уже после аппаратных и съездовских побед над Каменевым, Рыков выступил с инициативой разослать членам ЦК и кандидатам письма Ленина от 19 октября 1917 года, в которых он обвинял Каменева и Зиновьева в «штрейкбрехерстве» и требовал исключить из партии за выступление против вооруженного восстания[114]. 14 апреля Политбюро одобрило это предложение Рыкова. Каменев и Зиновьев отбивались, написали послание в Политбюро, в котором напоминали о схожих «грешках» Рыкова и Сталина, но большие батальоны были не на их стороне.