Мургаш

1

Паровоз загудел. Состав замедлил ход. Я выскочил на перрон на старом плевенском вокзале, находившемся в нескольких километрах от города. Размахивая тощим ученическим портфелем — в нем умещался весь мой багаж, — я направился к выходу. Вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. «Полицейский!» — подумал я и резко обернулся.

— Что, испугался?

Передо мной стоял улыбающийся Васо Топальский, член окружного комитета РМС в Плевене.

Он взял меня под руку. Мы вышли из здания вокзала и двинулись по шоссе. Фаэтоны с прибывшими пассажирами мчались мимо, обдавая нас грязью. Мы пошли по обочине, где лежал снег.

— Куда же ты направился? — спросил Васо.

— Хочу несколько дней погостить у своих.

— Ясно. Оголодал, соскучился… Ну что ж, повидаешься с ними, отдохнешь там, а потом свяжешься со мной. Нужно будет обойти несколько сел, посмотреть, как дела в организациях, оживить работу. А сделать это больше некому. Договорились?

С Васо мы были знакомы еще со школьных лет. Пока мы дошли до города, он сообщил мне все новости, и городские и сельские, подробно ознакомил меня с положением дел на местах, куда мне предстояло отправиться. Когда дошли до рынка, где одна дорога сворачивала на Брышляницу, я стал прощаться.

— Куда же ты?

— Надо идти домой.

— Так поздно? Ты и до полуночи не дойдешь!

Я огляделся. Уже зажглись уличные фонари, за городом темнело заснеженное поле. Было действительно поздно. Но я решил идти, чтобы сегодня же добраться до дому. Попрощался с Васо и быстро зашагал по шоссе. Идти было легко. Но вскоре шоссе кончилось, я свернул на тропинку, а дальше пришлось пробираться по целине. Сапоги промокли, и, когда я добрался до села, ноги у меня окоченели.

И вот наконец я дома. Через несколько минут все домочадцы были на ногах. Пока я грелся у огня, мать накрыла на стол, внесла соленья и печенья, не зная, чем меня лучше угостить.

На другой день мы много говорили о моем будущем. Отец погиб на войне, и, как сирота, я по закону получил двадцать восемь декаров земли плодородного чернозема и мог стать хлеборобом. Мать сидела за прялкой, в ее ловких руках челнок сновал безостановочно. И так же, не давая мне ни секунды на ответ, лилась речь матери:

— Ты, Добри, по всему видно, так и останешься неучем. Столько школ переменил, училищ, в тюрьме насиделся. Пора бы и остепениться. Возьмешь хорошую девушку из нашего села — я сама тебе тут уже приглядела, — получишь в приданое декаров двадцать. Да твоих двадцать восемь. Парень ты работящий. Знаешь, как заживешь!

— Я уже нашел невесту, мама…

— Кто же она? Из Софии?

— Ткачиха. Хорошая девушка.

Мать поджала губы и долго ничего не говорила. Потом, когда у нее оборвалась нитка, она нагнулась, чтобы ее связать, и процедила сквозь зубы:

— Я женщина простая… А ты такой умный, других учишь, государство хочешь переделать… Куда мне учить тебя!

Я смолк. С мамой спорить трудно.

Десять дней, которые я наметил провести в Брышлянице, прошли как сон. Я беседовал со стариками, спорил с деревенскими богатеями и попом, а вечерами мы с парнями и девчатами собирались на сходки и посиделки.

Прошел Новый год. Однажды ранним утром я отправился в Плевен. Мать положила мне в мешок каравай хлеба, шмоток сала, добрый кусок мяса и банку с тыквенным повидлом.

— Ну, смотри возвращайся. И… приводи мне сноху…

Только теперь она вспомнила о моей девушке.

— Приведу, мама.

— А как звать-то ее?

— Елена.

По дороге сюда я десятки раз вспоминал свой разговор с мамой: «Приведи ее!», «Приведу!», «А как звать-то ее?», «Елена». И столько же раз спрашивал себя: а согласится ли Лена стать снохой бабы Ганы?

Перед отъездом в деревню я решил написать Лене, спросить, согласна ли она выйти за меня замуж. И не написал.

«По приезде в Плевен сразу же сделаю это!» — грозился я мысленно и ускорял шаг.

Но вышло так, что я написал ей не из Плевена, а из Згалево.

Васо подробно рассказал мне, как найти дом згалевского товарища, у которого мне надо было остановиться, и, когда смерклось, я уже стоял перед двухэтажным домом на краю села. Парень, встретивший меня, долго расспрашивал, кто и зачем меня направил сюда, и наконец отвел в комнатку на втором этаже. В ней стоял деревянный топчан, покрытый домотканым одеялом, жестяная печурка из тех, какие называют буржуйками, и стол, на котором лежала груда книг.

— Здесь останешься, пока я не приведу товарищей. Лучше будет, если тебя никто не увидит, поэтому никуда не выходи. Еду и воду я принесу.

Парень исчез. Спустя немного он вернулся с расписным глиняным кувшином, полным воды, миской с фасолью и куском сала.

— Извини, я тебя оставлю одного. Сам понимаешь — дела. — И вышел.

Я перекусил, вынул бумагу и карандаш. Пора написать Лене.