Мать Печора
- Автор: Маремьяна Голубкова
- Жанр: Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Дата выхода: 1987
Читать книгу "Мать Печора"
5
Год кончился, так я вырвалась, как куроптиха из силка. Опять поехала к матери погостить. Ночь переночевала, а на другой день мать с утра уже сказывает:
— Я тебя снова к Никифору Сумарокову наняла.
«Вот, — думаю, — от волка убежала, на медведя попала. Волк не доел, так медведь загрызет».
Весь день я вздыхаю. Вздыхаю да молчу, да ответа не даю. Знаю, каковы они есть, Сумароковы; кому неизведано, а у меня отведано.
Вот и воскресенье пришло. Мать велит собираться, надо ехать к новым хозяевам. Ушла я на печь, вздумала поупрямиться. Мать раз сказала и два сказала:
— Слезай!
А я все посиживаю. Потом мать уже твердо говорит:
— Слезай. А то, как вздумаю бить, так и с печи стащу.
Ну, думаю, видно, надо сойти. Уши выше головы не бывают. Сошла с печки, да еще долгонько на месте постояла. А у матери уже и лошадь готова.
— Ну что, долго будешь стоять?
Я тогда и ответила матери:
— Не поеду.
А мать говорит:
— Поедешь.
Ну, тут и начали считаться. Сколько-то раз поотвечали одна другой.
Я твержу:
— Хоть к дьяволу найми — поеду. А Никифорову хозяйку я знаю, так и не еду.
Мать больше слова не сказала, а взяла за плечо, сунула мне малицу в руки и в одном платье вывела на улицу к саням. И с саней вздумала я уйти от нее к соседям, так мать меня за косу схватила. На свою косу немало я злилась: подергана она, злодейка, лучше бы ее не было. У других под платком и не видно косы, а у меня болтается, и всяк за нее хватается.
Я плачу. А мимо саней идет старуха Анна Степановна, моей подружки Аграфены мать. И слышит она, как моя мать ругается:
— Что задумаете, то и делаете. Еще не пришло время своим умом-то жить.
Анна Степановна ее уговаривает:
— Пошто ты, Дарья Ивановна, так скоро ее увозишь-то? Пусть бы она пожила да погостила.
Тут мать своей рукой малицу на меня надела и посадила в сани. Вижу я, что больше матери не будешь. Да и Анна Степановна уговаривать начала так ласково:
— Маришечка, съезди ты, поживи. Ведь уж если вовсе худо будет, так, может, мать и поверит, что жить нельзя.
А я ответила:
— Сказывать не буду, как стану жить. Только если сама услышит да увидит, так пусть сама на себя и пеняет.
Все же от тех ласковых Анниных слов я растаяла.
Вот и привезла меня мать к хозяюшке. А хозяюшка, Варвара Андреевна, довольна, радехонька. С честью да с радостью принимает меня. Стала она меня матери нахваливать:
— Уж если такая же будет, как была, — не девка это, а золото. Куда ее ни наряди — она бежит, забрани — ответу нет и темного виду не покажет.
Напоила нас хозяйка чаем. А мне не до чаю, сижу, молчу. Хозяйка видит это и спрашивает мать:
— Чего она у тебя невеселая?
— Да вот, — говорит мать, — вздумала подольше на воле пожить, да я торопила.
Хозяйка и то за меня заступилась:
— Пусть бы она погостила недельку-другую.
Спрашивает меня мать:
— Может, поедешь обратно?
А я отвечаю:
— Дважды Макара не женят. А увезла, так и живу.
Так я и осталась снова у Никифора Сумарокова.
Стала я тут уж не по-детски жить. Иной раз не с ними, а с собой считаться стала. Неделю живу и две живу — все невесело. Хозяйка мне говорит:
— Маремьяна, — стала она меня уж Маремьяной звать, — какая-то ты не такая. Через один год, а изменилась как.
Усмехнулась я:
— Ты ведь, Варвара Андреевна, постарше меня, так знаешь пословицу: год прожила, так и рог нажила, другой проживу — и второй наживу, а три проживу — хозяйку забодаю. С рогами-то побойчей буду.
А она уговаривает:
— Ведь это невестки к свекровке придут, так отвечают.
— Когда же я буду расти, — говорю, — коли за год не вырасту.
Вот так я ей говорю загадками, а она отгадывает.
— Ничего, — говорит, — девка не промах.
А я думаю: «На таких местах промахиваться худо, как-нибудь надо с выигрышем жить».
Уже и месяц проходит. Стала я подумывать: «Надо попытать попроситься у хозяйки погулять. Пустит или не пустит, а буду почаще надоедать».
Вот в воскресенье и попросилась:
— Хозяйка, — говорю, — отпусти меня.
Стали они допрашиваться:
— Куда пойдешь?
А я отвечаю:
— Куда ноги понесут. Чего вы меня исповедываете?
Хозяйка на первый раз уважила.
— Сходи, — говорит, — только ненадолго.
А я решила испробовать подольше проходить: «Что, — думаю, — будет?»
С обеда ушла да только к вечеру про дом вспомнила. Пришла домой — уже стемнело. Одеваюсь, хочу идти во хлев. А хозяйка не могла терпеть больше и говорит:
— Девушка, этак ходить-то, до темени, и неладно будет.
Будто от темени меня бережет.
— Бывало, — говорит, — жила у нас Устя. До темени-то ходила-ходила, так и ребята за ней стали близко к нашему двору побегивать.
А я и ответила:
— Ее звали Устей, а меня зовут Маришкой.
Приехала вскорости мать — проведывать, как живу. Ну, думаю, наскажут матери, что девка зубаста. А слушаю — в другой избе так меня нахваливают, что и лучше меня нет, и умней меня нет, всем взяла — и лицом, и плечом, никакого попреку нет.
А я про себя думаю: «Ну ладно, хвалите, что хороша, я так и жить буду».
Собралась мать домой, у саней меня спрашивает:
— Каково, девка, живешь-то?
— Кошка живет, — отвечаю, — и собака живет, и я так живу.
Вот приходят праздники. Хозяйка, чтобы я никуда не ходила, хочет дать мне праздничную работу. Прослышала она, что я дельно вышиваю, и спрашивает однажды про это.
— Что ж, — говорю, — умею.
И вот сначала понемножку привыкла она мне вышивальную работу в праздники совать, а потом и вовсе без передышки. До обеда в воскресенье по дому нахлопочешься, а после обеда — вышивать. Сперва я охотно занялась, первую рубаху скорехонько вышила, с другой долгонько провозилась, а от третьей и отказалась. Мне в ту пору люди начали давать на вышивку — кто платок, кто рубашку. Праздник просидишь — двугривенный заработаешь, а от хозяйки-то ничего не получишь.
Стала хозяйка сердиться. В праздник никуда не отпускает, а отпустит, так Параша идет за мной досматривать.
В это время у соседей Просвирниных заводилась свадьба. Я нарочно никуда не ходила, припасала время, чтобы на самую свадьбу отпроситься. Тут людей больше бывает, даже из чужих деревень приезжают.
Подошла свадьба. Попросилась я у хозяйки — она молчит. На другой раз я и в ноги ей поклонилась — для хитрости больше, думаю — скорее отпустит.
— Какая еще тебе свадьба? — говорит. — Целую ночь там прогуляете, а утром спать.
Я осердилась. Думаю, в ноги-то зря поклонилась. Вдруг хозяйка и говорит:
— Вот сто раз поклонишься мне в ноги — пущу.
Кланяться мне не большая охота, а знаю я хозяйку, что не уступит она на этот раз. Любо не любо — начала я кланяться. А хозяйка требует, чтобы я к каждому поклону на ноги вставала. На коленях-то долго ли наклевать ей сотню поклонов? А тут вставай да снова к ногам припадай. Хозяйка была первая псалтырщица да богомолка. Богу молилась, а с чертом водилась. Считает она поклоны по четкам, и вижу я, что ворует их у меня десятками. Отвела я свой счет, встала. Хозяйка говорит:
— Не спущу, еще десяток за тобой.
— Нет, — говорю, — у тебя уже за сотню десяток наворован.
Поспорили, поспорили, я тоже заупрямилась. Хлопнула дверью, ушла. «Ну ладно, — думаю, — эти поклоны за мной не пропадут».
Проплясала я до утра. Мне в четыре вставать, а я в шесть домой пришла, все свои поклоны выручила. Нашла коса на камень, я тоже не уступлю. Хозяйке самой пришлось и печи затопить и коровам сено дать. Переоделась я, пошла за ней в хлев. Хозяйка молчит, и я молчу. Так ни слова и не сказали. А ядовитая-то змея, Параша, поднадоумила:
— Ходила на себя, а пришла да на людей же и губы надула.
Накинулась тогда хозяйка:
— С этаких годов будет ходить, так мужики меж руками будут водить.
Ругает, с ног до головы ничего не оставила доброго, на каждый сустав дала устав. А я опять думаю о вечере. Свадьбы у нас после венца по три дня длились. Вечером снова надо идти. «Только, — думаю, — сегодня я тебе не поклонюсь».
Вечером все дела сделала, сказала хозяйке, что иду.
— Сутки проходила, так еще на другие пойдешь? — ответила хозяйка.
Я за словом в карман не лезу:
— День хозяйский, а ночь — казацка.
Повернулась и пошла. Поиграли на свадьбе. Разошлись пораньше.
Пришла домой — двери заложены, мне никак не войти. Постучалась — не открывают. Свернулась я под сенным окном, прикорнула еще на какую-то минуту — и за работу. Хозяйка встала, не умылась еще, а уж ругается:
— Выросла девушка! Можно матери спасибо сказать. Свадьбы по неделе ведутся, так неделю будешь ходить?
— Пока свадьба не кончится, буду ходить, — говорю.
Целый день она меня пилила. Отдохнет да опять начнет по-всякому обзывать. Я и обедать с ними не сажусь: плеснула в чашку щей, кусок хлеба в руку, встала к шестку да и наелась. Хозяин зовет обедать, а хозяйка говорит:
— Она игрой да весельем сыта, какая ей еще еда.
Время к вечеру идет. А у меня уже заряжено, так выстрелить надо. Снарядилась и пошла на свадьбу, ни спрашиваться, ни сказываться не стала.
Разыгрались мы на свадьбе вовсю. А той ночью приехал к хозяину гость из Андега. Надо самовар греть. Так хозяйка за мной побежала, самой-то неохота самовар ставить. Прибежала на свадьбу. Мы ходим «Казака».
Казак, казак, казачок,
Казак миленький дружок,
Коротеньки ножки,
Сафьяны сапожки.
Я казаченьку люблю,
За него замуж пойду.
Выхватила меня хозяйка за руку из хоровода и заорала:
— Долго ли еще будешь вертеться?
Ткнула меня в загорбок и в одном платье вышвырнула на улицу.