Мать Печора

9

Двадцать пять человек из моей родни ушли на войну: и сыновья, и племянники, и зятья, и двоюродные и троюродные братья, и внуки, и племянница. По одной пуле выстрелят, так двадцать пять пуль. По фашисту убьют, так двадцать пять фашистов. Зато уж хоть по вздоху вздохнешь да по слезинке по каждому прольешь, так двадцать пять вздохов да двадцать пять слезинок приготовить надо.

Только изо всей родни раньше всех пришлось мне горя хлебнуть и всех потяжельше.

Люди говорили мне:

— Ты, Маремьяна, советский человек. Надо крепкой быть.

— Знаю, — говорю. — Только если советскому человеку крепким надо быть, то и чувствовать тоже всем сердцем надо.

Писала я на фронт письма дальним малознакомым людям, как родным, и они меня родной почитали и, как матери своей, письма писали. Они мне с фронта писали про свои успехи, а я им свои немудрящие советы да наказы давала.

Вася Чуклин однажды написал, что ходил в разведку, убил троих фашистов, а четверых живьем привел. Вскоре я по радио услышала, что награжден он за это орденом. А невдолге после награды он погиб. А ведь я знаю и семью его, и как без отца его мать растила, на ноги подымала. Как по такой удалой голове не вздохнешь!

Вот так и мои сыночки улетели в неотворотну дорогу и не вернутся.

Иной раз как каменная сижу, слова сказать не могу.

Ребята мои льнут ко мне, как котята ластятся:

— Мамочка, мамочка, ведь мы с тобой.

А я молчу.

— Будет тебе дома сидеть. Сходи к кому-либо, отвлекись от своих мыслей.

Я молчу, а в уме одно желание крутится: «Была бы у меня сила богатырская да руки молодецкие, я бы с лавки встала да рукой достала Гитлера. Попался бы он нам, матерям, под ноги — мы бы его растоптали».

Твердо помню, что сыновья мои за великое дело померли, а успокоить себя не могу. Твержу и твержу свое проклятье Гитлеру.

Весь народ наш Гитлера люто ненавидел.

Сидела я, молчала, думала. И опять вспоминаю, что нет у меня любимых сыновей, опять за голову хватаюсь — больно там и шумно. А на сердце будто что-то тяжелое положено — камень, не сердце.

«Как бы мне ума не решиться», — думаю.

Плачу, причитаю:

Я ждала, бедна, дожидала
Письмо-грамотку, вестку радостну
От рожоного сына любимого.
Дождалася я, получила
Весть нерадостну, невеселую,
Повестили мне, написали
Про рожоного сына любимого;
За советскую землю вольную,
За честной ли да трудовой народ,
Он за честь свою да за славу
Отдал жизнь свою, не жалеючи.

Мою печаль, как каплю в море, не слышно. А только и море — из капель.