Мать Печора

6

Днем светлозерцы ловят белую рыбу, а на ночь выезжают с семужьими поплавями. Ночь проплавают, утром приедут, ворчат:

— Бьемся-бьемся, а семга думушки не думает.

— Воду цедим, поредню рвем, время проводим, а хоть бы клесковина семужья попалась!

Отдохнут, день ловят, а на ночь снова едут. Хоть и сердятся рыбаки, а понимают, что караулить семгу надо: семужий день вот-вот подойдет.

Первая семга — первая слава. Не один год помнят на каждом рыбоприемном пункте, кто выловил первую за лето семгу. По всей Печоре гремит слава про колхоз, который впереди всех сдает первый семужий улов.

Проездили светлозерцы с неделю, запечалились.

— Вот тебе и выполняй встречный план семгой! — говорят они Пете Каневу.

— Возьмите-ка меня с собой, — говорю я поплавщикам. — Нынче я опять в свое счастье верю.

Солнышко плывет к закату, ветер дует с заречной стороны. Поплавь надо метать из-под ветра. Переехали мы Печору — солнце в воду ушло. Промерил Миша воду, не доезжая до берега, развернул лодку и прочь от берега едет.

— Считайте гребки, — командует он гребцам.

Досчитали те до двадцати, выбрасывает Миша бережной матафан, рыбацкий плавучий маяк: показывает он, где поплавь начинается. За матафаном выбрались из лодки уши, а за ушами и вся поплавь идет. Мечет Миша нижнюю тетиву, Верочка — верхнюю, и за лодкой остаются плавки, будто бусы на нитке. На середине поплави другой матафан — крестовина из двух метровых досок. В середине крестовины столбик на полметра, а на столбике метелка, чтобы на воде видно было.

Целую неделю поплавщикам если и семга не ловилась, зато белой рыбы вдоволь было. А тут, как на смех, ни сига, ни нелемки. И только в самом конце берега завалился тяжелый, как колодина, налим да на пару с ним такая же грузная щука. Никогда щука в поплавь не мечется, если бы кто и сказал про то, я первая не поверила бы. А тут своими руками выхватила.

Вторую поплавь загадала я на свое счастье.

— Семги, — говорю, — еще не бывало. А уж если она в эту поплавь придет, значит, крепкое мое счастье.

И, верно, пришла тут и белая рыба, а вместе с ней и долгожданная первая семга. Все меня поздравляют. Иван завидует, а Верочка головой качает.

— Как это можно счастье с удачей путать? А вот не попала бы семга, что ж ты, Романовна, себя несчастной стала бы считать?

— Нет, — говорю, — Верочка. Три года подряд не заглянула бы в Печору семга, и тогда я свое счастье не утеряла бы.

Добыча ловца не ждет. Вовремя встретили светлозерцы семгу. Как весной взяли они скорохваткой большие тонны белой рыбы, так и теперь полными сетями черпали из Печоры живое серебро. Любая рыба идет — и то рыбаки весело ходят, смело ступают, светло поглядывают, а тут семга — вот люди и в задоре, как соколы в полете.

— Вода жидка, да семга густа.

— Пошла семужка. Только самим нынче плошать не надо.

Пожилые молодым не уступают, а и в Мишином звене комсомольская честь не гнется: догнали они Анну Егоровну и отставать не хотят. И вот в радости, в работе да веселье зародилась у рыбаков дума: «А нельзя ли нам свой план втрое перехлестнуть?»

Озорные эти слова первая сказала Верочка. Давно, видать, в комсомольских головах эта дума бродила.

Анне Егоровне сказали — та призадумалась. Трифон Окулович принахмурился.

— Всю Печору не вычерпать…

Николай Протасьевич прищурился и спрашивает:

— А по силам ли, ребята, затею затеяли?!

— А ведь стоит взяться, — отвечает Анна Егоровна.

— Выдюжим, — говорит и Степан Петрович.

— Осилим, — соглашается Николай Богданов.

А когда и Трифон Окулович без единого слова пожал Мише руку, сели звеньевые за стол и переписали свой договор наново.

Еще через неделю пришла из Усть-Цильмы газета. В статье Пети Канева говорились про светлозерцев хорошие слова: назывались они рыбаками-десятитонниками. И хоть дело это было у светлозерцев только еще надумано, из Петиной статьи было видно, что это живая быль. «У светлозерцев слова с делами не спорят», — писал Петя. А надо всей газетной полосой стояли большие цифры: «10 тонн на рыбака вместо 28 центнеров по плану!»