Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

3. Последний съезд

26 января 1934 года открылся XVII съезд ВКП(б) — «съезд победителей», который позже не без оснований называли «съездом расстрелянных». Съезд, о событиях которого, во многом стараниями Наркомата связи, оперативно узнавали миллионы людей «от Москвы до самых до окраин» (впрочем, этой песни тогда еще не существовало). Рыков, вероятно, ожидал, что станет на этом партийном форуме одним из объектов критики — как самый видный из недавних оппозиционеров, который стал делегатом партийного форума и сохранил наркомовское «величие».

Так и случилось: несколько ораторов говорили об ошибках бывшего председателя Совнаркома. Это считалось хорошим тоном. Но слово ему дали — и это по тем временам означало, что определенное доверие Сталин к нему еще испытывал. На трибуну поднялся постаревший человек, непохожий на свои портреты «премьерских» времен. За четыре года он сник, поистрепался. И речь произнес скомканную, несколько нервную, в основном покаянную. На первый взгляд — искреннюю, если политик такого ранга вообще может позволить себе искренность.

Он признавал свои ошибки, включая борьбу против «развернутого социалистического наступления», в правильности которого Алексей Иванович-де убедился в последние годы. На съезде Рыков поведал, что «правый уклон был рупором собственнических, кулацких слоев населения», и заверил делегатов, что «правая оппозиция, в которой я принимал участие, разбита вдребезги, разбита до конца». Но, между прочим, не без гордости упомянул, что после смерти Ленина он, Рыков, вместе со Сталиным выступал за строительство социализма в одной стране. Правда, при этом Алексей Иванович признавал безусловный приоритет товарища Сталина. Делегаты приняли его враждебно, большинству из них он представлялся человеком из прошлого, а с такими расправлялись без жалости. Даже похвалы по адресу товарища Сталина воспринимались кисло, с недоверием. Его подгоняли: мол, налицо превышение регламента. Выслушав покаянные слова, выкрикивали: «Знаем мы тебя!» Яков Петерс (бывший чекист, в будущем — расстрелянный и реабилитированный, в настоящем — член Комиссии партийного контроля), перебивая оратора, строго заметил: «Час говорил и ничего не сказал». Его демонстративно унижали — и Рыков, по всей видимости, уже привык к такому обращению. Выдерживал его стоически, в надежде все-таки выслужить прощение. Есть, правда, и другое объяснение рыковского красноречия и делегатского недоверия: он откровенно притворялся — и это было видно. Говорил без азарта, произносил громкие слова раскаяния вяло. И вообще выглядел на съезде тускло. Так ли это было — ответа нет. На посту наркома Рыков вполне соответствовал веяниям того времени и никакой оппозиционности не выказывал. Словом, возможны оба варианта. По крайней мере, коллеги его едва не зашикали, но бывший предсовмина все-таки не сбился и завершил речь по заранее намеченному плану — самыми громкими похвалами Сталину: «Я, не кривя душой, хочу закончить свою речь утверждением, что только под руководством нашего и всего мирового пролетариата вождя товарища Сталина, только под руководством нашего Центрального комитета партия может идти вперед, партия пойдет вперед и обеспечит к следующему съезду успехи гораздо большие, чем даже те, которые мы имеем к XVII съезду партии.

Я заканчиваю свою речь заявлением о том, что урок, который мне был дан, который я продумал до конца за эти годы, вполне достаточен для того, чтобы партия твердо была уверена, что я вместе с ней, вместе с рабочим классом, под руководством нашего Центрального комитета и его великого вождя товарища Сталина буду работать на дело пролетарской революции»[169].

В стенограмме после этих слов сказано только, что был объявлен перерыв. Об аплодисментах (характерная деталь!) — ни слова. Он был одним из самых уязвимых делегатов съезда — и Рыкову не удалось убедить товарищей в своем полном отказе от прежних убеждений. Политика наказывает за слабину. Характерно, что он ни слова не сказал о своей работе в Наркомате связи, хотя там было о чем рапортовать. И все-таки кандидатом в члены ЦК Рыкова избрали — и после того приема, который устроили ему делегаты съезда победителей, это можно было считать подарком судьбы. Несмотря на критику, и портфель наркома он сохранил. Хотя репутация человека, который недооценивал возможности социализма, недооценивал партию, осталась с ним навсегда.

В 1936 году Алексею Ивановичу исполнилось 55. Немало по тем временам. Некоторые в этом возрасте уже действительно получали персональную пенсию и коротали время в санаториях. А нарком Рыков с его истрепанным сердцем действительно нуждался в лечении. Но он продолжал почти ежедневно приходить в наркомат и соседствовал со Сталиным, проживая в кремлевской квартире. Его в 1934 году уже вывели из состава ЦК, но оставили «кандидатом», а это означало причастность к сильным мира сего. Ниточка еще не прервалась! Взлеты и падения он знавал и в ленинские времена. Сейчас главное, чтобы хватило сил и нервов для работы и — кто знает? — может статься, и для будущих политических ристалищ.

Он все реже посещал заседания ЦК. За это удостоился упрека Нины Семеновны: «Ты становишься делягой, а не политическим деятелем». Но Рыков понимал, что на любом партийном форуме придется каяться, а это ему давалось с кровью. Надоело «бить себя кулаками в грудь». Да и не был он уже партийным деятелем, разве что в душе.

После съезда — как после очередного нокдауна — он взялся за наркомовский штурвал, быть может, с меньшим энтузиазмом. Но по-прежнему ездил по всей стране. Его новой гордостью стала многокилометровая воздушно-столбовая магистраль телефонно-телеграфной связи Москва — Хабаровск. А местом последней командировки наркома оказался далекий от столиц Владивосток. По дороге он побывал и в Благовещенске, Хабаровске, Чите, Новосибирске. Вернулся в конце лета 1936 года. Не успел освоиться в Москве — как узнал о самоубийстве Томского — 22 августа, в Болшеве. Именно тогда начались публикации о причастности «правых» к преступлениям «троцкистско-зиновьевского террористического центра».

Первый московский процесс над бывшими партийными вождями, которых обвиняли в шпионаже, терроризме и вредительстве, завершился драматически. 24 августа 1936 года тех, кто проходил по этому делу, включая Зиновьева и Каменева, приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Такое в истории партии случилось впервые. И Рыков, меньше десяти лет назад призывавший к репрессиям против оппозиции, не мог не понимать, что одним процессом дело не ограничится. Тем более что и его фамилия не раз звучала на допросах — правда, до состава преступления «докопаться» следователи не могли.

После убийства Кирова быстро пошла вверх карьера Николая Ежова, этого маленького человека, который, казалось, был рожден для маленьких должностей. Его кратковременному, но высокому взлету способствовал лично Сталин, вскормивший будущего наркома в своем аппарате и, по-видимому, в то время доверявший ему. Он, судя по всему, ценил энергию и простодушие Ежова, хотя и видел его плачевные аналитические качества. Ежов возглавил Наркомат внутренних дел 26 сентября 1936 года и задержался на этом посту ровно на 26 месяцев. За этот относительно краткий срок количество расстрельных приговоров в СССР разительно превышало показатели до- и послеежовского времени. Был ли нарком внутренних дел СССР действительно инициатором расправы над Рыковым и его давними соратниками — или просто угадывал или исполнял волю вождя? По крайней мере, до Ежова к «правым» — помогавшим Сталину оттеснить Троцкого и расправиться с Зиновьевым — относились все же не как к «кровавым собакам».

Его назначение на пост наркома генеральный секретарь увязывал с окончательным устранением Рыкова из правительства. Все началось с телеграммы Сталина и Андрея Жданова от 25 сентября 1936 года, направленной всем членам Политбюро:

«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе.

Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно.

Третье.

Считаем абсолютно срочным делом снятие Лобова и назначение на пост наркомлеса тов. Иванова, секретаря Северного крайкома. Иванов знает лесное дело, и человек он оперативный, Лобов, как нарком, не справляется с делом и каждый год его проваливает. Предлагаем оставить Лобова первым замом Иванова по Наркомлесу.

Четвертое.

Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича.

Пятое.

Ежов согласен с нашими предложениями.

Сталин. Жданов.

№ 44 25/IX. 36 г.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК»[170].

Итак, отставка Рыкова с относительно скромного поста наркома в то время не вызывала сомнений у сталинской группы, даже дополнительных пояснений не требовала. Ягода (который, конечно, и сам чувствовал себя униженным и оскорбленным) просто должен был заменить наркома, не справившегося с работой. Вскоре после той сентябрьской телеграммы в печати началась кампания против наркома связи.

Речь Рыкова на общем собрании сотрудников Наркомата почт и телеграфа об обвинениях в его адрес на судебном процессе по делу Зиновьева и Каменева. 22 августа 1936 года [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 234. Л. 58]

Кроме того, Рыкову с лета 1936 года приходилось участвовать в очных ставках — например, с Сокольниковым, который говорил о причастности Рыкова к троцкистско-зиновьевскому центру. Шло следствие. Правда, показания Сокольникова не производили сильного впечатления. «Еще в 1932 году ряд членов центра — насколько я припоминаю, это относится к июлю-августу 1932 года — вели с правыми переговоры о заключении блока. В этот период Шаров и Евдокимов вели переговоры с Углановым, Каменев — с Рыковым и Бухариным, Зиновьев — с Томским. Все эти лица были осведомлены о террористических планах центра и о подготовке практических террористических мероприятий»[171], — заявил Сокольников бездоказательно. Рыков парировал без колебаний: «Я заявляю, что с момента оставления поста Председателя Совнаркома, я с Каменевым не встречался. В 1931 г., накануне прекращения своей работы в Совнаркоме, Каменев ко мне обратился с предложением встретиться, говоря: „Хорошо бы собраться старым большевикам“. На это я ему ответил отказом. На этом вопрос и был исчерпан»[172]. Это звучало внушительно. В итоге 30 ноября прокурор Союза ССР Андрей Вышинский, вроде бы убедившись, что Рыков и Бухарин к «террористам» отношения не имели, подписал секретное постановление: «Следственное производство в отношении Бухарина Н. И. и Рыкова А. И., в связи с показаниями об их причастности к преступной деятельности троцкистско-зиновьевского террористического центра, сделанными обвиняемыми Зиновьевым, Каменевым и Рейнгольдом на процессе 19–20 августа 1936 года — отменить»[173]. Рыков выиграл раунд, но радости такие встречи не прибавляли.