Мургаш

3

К нам прибывало много новых партизан. Я по очереди записывал их в книгу, расспрашивал, откуда они и чем раньше занимались, затем каждому определял обязанности.

Всех нас объединяло чувство жгучей ненависти к фашистским захватчикам, жажда свободы. Мы вместе мерзли, голодали и сражались, над всеми нами одинаково витал призрак смерти. И все-таки какие разные были у нас люди!

В нашей книге я записал имя Стефана Купарова. Родился он в Тырговиште и закончил художественную академию. Смуглый, с пышной шевелюрой, среднего роста, подтянутый и немного замкнутый — таким он был.

Бывало, соберутся партизаны, смеются, разговаривают, поют или спорят, а он стоит в стороне и как-то пристально, изучающе поглядывает на всех. Мне показалось это подозрительным. Однажды я заметил его сидящим в стороне от других, почти скрытого ветвистым буком и что-то пишущего. Писать в отряде было запрещено, и все знали об этом. Не разрешалось писать ни записок, ни писем — ничего, что, попав в руки полиции, могло бы навести на след.

«Нужно как следует отчитать его, — подумал я, подходя к нему. — Так ему всыплю при всех, чтобы и другим наука была».

Услышав мои шаги, он поднял голову и прикрыл рукой лист.

— Ну-ка дай сюда!

По его лицу пробежала тень смущения, а потом он протянул мне толстую тетрадку.

Я открыл тетрадку и увидел… нашего Митре. Он прижался щекой к прикладу — стреляет. Взгляд острый, пронизывающий, полный ненависти.

Я перевернул лист — лагерный костер. Около него спит партизан. Обнял винтовку, оперся головой о ствол…

Все это было мне знакомо. Десятки раз я сам спал так, десятки раз видел своих товарищей спящими у костра. Но на рисунке человек этот был изображен так, что чувствовалось: партизан, даже спящий, в любое мгновение готов к бою.

Я стал дальше листать альбом. Близкие, знакомые картины наших партизанских будней — и в то же время что-то неуловимо новое, поэтическое.

Я снова задержал свой взгляд на одном из рисунков. На поваленном бурей дереве сидит девушка и причесывает волосы. Все пуговицы на ее блузке застегнуты, под ней — упругая девичья грудь. Лицо мечтательное и строгое. У девушки не видно ни пистолета, ни гранат. Единственный партизанский реквизит — ствол винтовки, виднеющийся за деревом.

Я долго не отрывал взгляда от девушки. Затем перевернул еще один лист. На нем была неоконченная картина — партизаны шагают в колонне. Больше в альбоме не было рисунков.

— Очень хорошо! — только и мог я произнести.

— В самом деле тебе это нравится?

— Очень. Ей-богу, это просится в картинные галереи. И когда-нибудь ты напишешь такое полотно, что ему цены не будет…

В наших картинных галереях нет этого полотна. Стефан Купаров не создал его. Он был убит в бою 3 мая 1944 года.

— Здравствуйте.

Знакомое лицо улыбается. Но кто это?

— Не помнишь?

Голос тоже знакомый. И тут я вспомнил. Испанец. Испанец из лагеря с куском дерева в руках…

Я стоял тогда у проволочного забора, отделявшего нашу арестантскую группу от остальных лагерников, и смотрел на закат — потрясающее зрелище, которое можно увидеть только в Беломории. В нескольких шагах от меня остановились двое. Один из них — мой друг по тюрьме в Сливене, а второй — совсем незнакомый. Они не видели меня и продолжали разговаривать.

— Почему ты хочешь изобразить негритянку?

— Потому что Черный континент ведет еще более тяжелую борьбу за свободу, чем мы. И пролетариата там нет, и империалистические державы крепко ухватили народ за горло. Я хочу сделать свою негритянку символом борьбы.

— А все-таки лучше бы нашу, болгарскую девушку.

Тут я не выдержал и вмешался в разговор:

— А я тоже за негритянку.

Мой друг оглянулся, нет ли поблизости полицейского, и подошел к забору. Мы разговорились, и он рассказал, что Димитр Кирков, так звали незнакомого, еще будучи во французском лагере для бойцов интернациональных бригад, сражавшихся в Испании, отослал вырезанную им фигурку в Англию на какой-то конкурс, где она получила премию. А теперь вот хочет работать над негритянкой.

— А материал для фигурки есть?

Кирков протянул мне кусок дерева, который держал в руках:

— Вот.

Главным и единственным орудием труда Киркову служил перочинный ножичек.

— Как закончишь, покажешь?

— Если успею…

Он не показал мне свое произведение, потому что через несколько дней сбежал из лагеря. И вот сейчас этот человек подал мне руку.

— Как тебя сейчас зовут?

— Педро.

Это был второй испанец в нашем отряде.

— Что стало с твоей негритянкой?

— Вырезал. Мне удалось вынести ее из лагеря. Переслал домой.

— Здесь много хорошего мягкого дерева для резьбы, только едва ли у тебя найдется время для этого.

— Да, конечно, — вздохнул Педро. — Но лишь бы живым и невредимым остаться…

Для большой творческой работы в отряде возможностей, разумеется, не было. Но такой человек, как Педро, не мог оставаться простым бойцом. И действительно, Педро был назначен заместителем командира бригады. Но и ему, как и Стефану, не удалось осуществить свою большую мечту скульптора-резчика. И он погиб в бою при Негушево.

Через отряд и бригаду прошли около пятисот человек. Среди них были рабочие и крестьяне, ученики и студенты, инженеры, агрономы и врачи. Сюда приходили люди разных профессий, наделенные разными талантами, — скульпторы, художники, поэты и писатели.

Людей с поэтической душой у нас было много — ведь нельзя быть коммунистом, если не видишь будущее светлым и красивым.