Испытание на зрелость

27

Живи одним днем,
Свой тихий угол получи
И ни о чем не тужи… —

лениво лились звуки с граммофонной пластинки в полупустом кафе. Да-да, свой тихий угол получи, но где? В неуютной частной квартире, которая не отапливается и в которой, кстати, даже хозяева не живут? За широким окном кафе шел снег с дождем. По стеклу сбегали капли воды, похожие на потоки слез. Юла сидел у круглого мраморного столика за чашкой горячего кофе и думал, что будет есть завтра. Уже субботний вечер, в канцеляриях, естественно, никто не работает. Где бы обогреться? Он напрягал память, вспоминая многие страницы прочитанных книг. Бродяги и беспризорники ночевали на вокзалах. И в приемной у врача бедняк мог погреться, но, как только подходила его очередь, он должен был уходить.

Поденную работу в Вышкове он бросил, а здесь, в Простеёве, работать чиновником тоже было несладко. Находиться рядом с мамой и постоянно ощущать ее внимание — это приятное чувство, которое может сделать светлым даже самый пасмурный день, но Юла мог попасть к матери только по пропуску, так как его дом находится за границей, в протекторате. Он не виноват в том, что переживания ожесточили сердце.

Не смей спрашивать, что было вчера, —

пел печальный мужской голос на грампластинке. Юла заметил парня и девушку, сидящих неподалеку. Они держались за руки и, улыбаясь, смотрели друг другу в глаза. У него тоже была любимая, но это все в прошлом… Виноват ли он в том, что ревность, болезнь и бедность заставляли его говорить ей вместо нежных обидные слова? Он боялся за нее, свою ненаглядную любимую, поэтому бросал ей в лицо жестокие слова унижения, чтобы подавить ее величие. Подобно скряге, изобретательно и неустанно оберегал он от разбоя свой золотой клад. Она ему все возместила. Вдвойне отплатила за переживания и горечь, которые в течение шести лет наполняли его душу. Она унизила его, как еще никто в жизни не унижал. В ответ на его письмо, в котором он жаловался на свои лишения и клялся в любви, она прислала сто крон. Вместо того чтобы приехать, прислала деньги! Какая трагикомедия! Острая боль в сердце борется с желанием мести. Он уедет отсюда далеко! И хотя война потрясает опустошенную Европу, все же есть еще места, где с удовольствием примут на работу униженного изгнанника.

Он почувствовал резь в глазах, возможно, от бессонницы или от курения в непроветренной комнате. Что делать, как избавиться от мучений? Мысль о мести на мгновение притупила мучительную боль в разбитом сердце. Но кому может отомстить человек, который чувствует себя таким одиноким? Юла отвел завистливый взгляд от счастливой пары. В противоположном углу сидит еще одна пара, тоже держась за руки. А Юла одинок. Может быть, ему на роду написаны страдания, вечная бедность, вечные унижения?

Спрятанный в глубокой долине за Лажанками, в Петрове, на крутом склоне длинного оврага стоит дачный домик. Родители Людвика построили его, чтобы отдыхать в нем во время полевых работ. Поле от деревни далеко, и, когда наступала летняя страда, они ночевали в этом домике. Подход к нему был только с одной стороны, сверху, так как по дну оврага протекал ручей. Здесь Марушка и Людвик прятали ручной типографский станок. С Людвиком она познакомилась осенью на танцевальном вечере в языковой школе, но до этого уже слышала о нем от Ольды. Марушка долго медлила, прежде чем вовлечь Людвика в освободительное движение. Он был вспыльчивый и резкий — полная противоположность Ольде, и она опасалась, как бы парень при своем крутом характере когда-нибудь не попал впросак. Но ей нужны были сильные, отважные люди, а Людвик был именно таким.

В домике холодно и сыро. Стоит март. Солнце освещает склоны холмов и высушивает пропитанную влагой почву. День удлинился, но вечером Марушка все равно должна зажигать лампу, чтобы можно было работать. Людвик закрывает деревянные ставни.

«…Народ непобедим. В его руках средства производства, которые нацисты используют для своих военных целей. Наши рабочие и крестьяне, саботирующие труд на заводах, полях, железных дорогах, служащие в канцеляриях могут нанести удар оккупантам… Будем воевать и работать не на них, а против них!» — так закончила Марушка листовку по случаю второй годовщины оккупации Чехословакии. Сегодня ночью они с Людвиком разнесут их по ближайшим селам. Оба работают без перерыва, без отдыха. Кипа листовок на столе растет. На кроны молодых яблонь у домика уже опускается ночь, когда они закрывают двери и отправляются вдоль ручья к Лажанкам. Где-то вдалеке слышится шум мотора. Это в Веверска-Битишки приезжает последний автобус.

На ворота пожарного депо наклеены плакаты с большой печатной буквой «V» — Виктория! Империя побеждает на всех фронтах Европы… Людвик осматривается, подходит к воротам и бросает несколько листовок. Марушка тем временем идет по дороге к кладбищу. Листовки, спрятанные под теплой курткой, согревают ее, как меховая прокладка. Она слышит, как ее догоняет Людвик.

— Я провожу тебя…

— Лучше не надо, — отказывается она. — У тебя хватит дел, пока все это разнесешь… Не забудь зайти в Мартов и Браншнов.

Людвик в ответ кивает. Минуту он молча идет рядом с ней, а затем спрашивает:

— А кличка для меня у тебя есть?

Они проходят мимо столба электросети. На черном дереве в темноте виднеется белая полоса плаката с буквой «V». Марушка смотрит на плакат, затем на Людвика и тихо, но ясно произносит:

— У тебя будет кличка Виктор.

Простая могила, без надгробного камня, без эпитафии. Железная решетка, надгробная доска и на ней надпись: «Иржи Волькер, поэт, 1900—1924». У стены спит вечным сном какой-то японец или китаец, а с правой стороны — Анна Кожелухова из Бойковиц. За могилой — кормушка для птиц. Здесь Юла хотел встретиться с Марушкой, чтобы попытаться наладить с ней отношения. Если он ее потеряет навсегда, то утратит все, что в жизни имеет смысл, — любовь, теплый домашний очаг…

Марушке надо было везти в Простеёве листовки и партийную печать, поэтому она согласилась принять предложение Юлы. Разве есть более подходящее алиби, чем свидание двух давно не видевшихся влюбленных?!

Свидание…

— Знаешь ли ты этих молодых людей, с которыми встречаешься? — откуда-то издалека донесся до нее голос Юлы. В ответ на этот вопрос она снисходительно улыбнулась. — Меня ты знаешь целых шесть лет, — раздраженно продолжал Юла, — и, несмотря на это, ты мне не доверяешь настолько, чтобы поделиться со мной своими планами! — «Нет, только не так, я вовсе не хочу вести себя таким образом, я должен говорить с ней спокойно, разумно», — подумал он и начал поэтому ласковым, тихим голосом: — Мир болен, Марушка!

— Это я и сама вижу! — В ее глазах появилось выражение снисходительности.

— Но на самом деле все выглядит совершенно иначе, — не сдавался Юла, — Я тебя убеждал, чтобы ты не верила людям, но ты рассудила по-своему. Говоришь, что видишь, но что? Видишь, как кулаки и предприниматели богатеют на несчастье и лишениях других? Посмотри вокруг себя повнимательней. Ты увидишь, что каждый трудится до кровавых мозолей, лишь бы побольше заработать, разбогатеть, расплатиться с долгами. И с такими людьми ты хочешь выиграть войну?

— Я общаюсь с совершенно другими людьми. Они работают не ради денег, а из-за любви… из-за любви к правде.

— Из-за любви! — ядовито рассмеялся Юла. — И это говоришь ты! Однако стимулом жизни является не любовь, а предательство. Да, предательство! Ты ведь знаешь это по своему опыту!

— Я знаю людей, которые готовы умереть за правду! — твердо заявила Марушка.

— Но смерть же не должна быть целью! — воскликнул с отчаянием Юла. — В мире существует еще кое-что кроме смерти.

— И нечто большее, чем жизнь.

Ее спокойный тон взорвал его.

— В тебе говорит твое религиозное прошлое! — бросил он ей в лицо. — Мученичество, вознесение на небо… вера в загробную жизнь.

— Думаешь, что такие мысли уместно высказывать именно здесь? — Марушка скользнула взглядом по могилам.

— Предательство, измена… — цедил Юла сквозь зубы. Он не хотел сдаваться. Не мог сдаваться. Вероятно, это последний шанс вернуть Марушку. Сегодня или никогда!

Он повел ее в сады за Простеёвом. Они сели на пустую скамейку, с трех сторон закрытую густой листвой. Вокруг стояла тишина, лишь птицы весело пели под ярким весенним небом. А сердце Марушки было спокойным и холодным. Она все уже решила бесповоротно. Юла глядел сбоку на ее милое лицо, и его сердце болезненно сжималось при мысли, что когда-то он мог обнимать ее и целовать. Сейчас он обнаружил в ней новые, незнакомые черты, которые его раздражали. Можно ли в восемнадцать — двадцать лет любить жизнь и людей и одновременно стрелять в них, убивать? И все это во ими любви к людям… Нет, Юла не хочет, чтобы именно Марушка стреляла, не хочет, чтобы она убивала!

— Нечто подобное понятно в мирное время, но сейчас война.

Это, кажется, ее слова?

— Марушка, — убеждал он ее нежным голосом, — пойми, что речь идет не об игре. Попасть в руки гестапо — это конец. Речь идет о жизни. О твоей жизни… А это равносильно тому, если бы моя жизнь тоже была под угрозой.

В то время как он говорил, Марушка вспоминала о первом заседании Союза молодых коммунистов. Ее избрали в руководство в составе пяти членов. Через окно дома, где проходило заседание, была видна широкая водная гладь Книничского водохранилища. По дороге, проходящей наверху, проезжали немецкие автомашины, и Ольда внимательно за ними наблюдал. И если бы какая-нибудь автомашина остановилась, он тут же дал бы знак.

— Всякий фанатизм приводит человека к гибели. Согласись, что ты фанатичка. У вас всегда это было и семье. Опомнись, милая, пока не поздно… — умолял ее Юла.

А Марушка тем временем вспоминала о перекрестке дорог между Худчице и Чебином, куда Ольда привез ее на велосипеде и где они встречались с человеком, который поддерживал связь между малгостовицкой ячейкой и ее тройкой.

Юла подсел к ней вплотную и взял за руку.

— Ты теряешь ориентировку, Марушка. Катишься в пропасть, и все это происходит потому, что ты отвернулась от меня. — Она вздрогнула, а он попытался ее обнять: — Вернись…

Вернуться в темницу? Теперь, когда она наконец-то обрела свободу?! Марушка вырвалась и оттолкнула его.

— Марушка, мы столько боролись за нашу любовь, столько волнений она нам принесла, и теперь мы должны забыть о ней?

Она наклонила голову. Сердце ее наполнялось болью. Прощай, любовь, погас твой святой огонь!.. Ее глаза повлажнели. Она оплакивала свое прошлое.

Юла воспринял ее слезы как росинку надежды, которая освежит увядшие цветы. Он вновь схватил ее за руку и прижал к себе.

— Не трогай меня, или я позову полицию.

Юла замер как громом пораженный. Полицию?! Он отдает ей свое больное сердце, а она хочет позвать полицию! Возможно ли это? Неужели его Марушка способна на такое?

Когда он любил ее, он чувствовал себя красивым, сильным и непобедимым. Без нее же он стал слабым и беспомощным. Ее восхищение прежде так вдохновляло его! Юла верил, что когда-нибудь он станет известным поэтом. Ее же холод и пренебрежение превратили его в нищего, лишнего, никому не нужного человека. Он бросил на нее долгий взгляд, полный беспредельной тоски. Но Марушка ничего не заметила. Нечто другое, более сильное, чем бывший любимый, пленило сердце девушки и овладело ее чувствами.