Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

— Люди на кораблях привыкают, — говорил он. — Не видят больше в наших волнах этакой чертовщины.

— Да, как будто привыкают. Понемногу… — признал Попов.

— Еще бы! — воскликнул Рыбкин. — Шторм их убедил.

— Пожалуй, верно. Шторм сыграл нам на руку.

Произошло это к концу испытаний, когда учебные корабли вернулись уже в Кронштадт и транспорт «Европа» стоял на якоре вот здесь, в гавани, а крейсер «Африка» находился там, на Большом рейде. Внезапно налетел свирепый шторм. Низкие тучи. Сплошной ливень. Никакая обычная сигнализация уже не годилась — ни флажками, ни прожекторами. И неизвестно, как бы обошлось с крейсером, если бы не их новое средство беспроволочной связи. Командир крейсера зашел в рубку, где была расположена станция, и сказал Рыбкину:

— На вас вся надежда. Нужны точные указания с берега.

И Рыбкин застучал ключом, вызывая на разговор транспорт «Европа». Штормовая передача.

Распоряжения с берега посылались на транспорт. Оттуда по беспроволочной связи — на Большой рейд, на крейсер. Так же и обратно. Крейсер получил возможность ориентироваться.

— Вы оказали нам чувствительные услуги, — сказал Рыбкину командир.

И ассистент, напоминая сейчас об этом, так посмотрел на Александра Степановича, что было ясно, кому должна быть направлена благодарность моряков.

Попов, задумавшись, не заметил взгляда. И произнес, как бы про себя:

— Я думаю, мы могли бы уже сейчас оборудовать форты Кронштадта. Наладить беспроволочную сигнализацию. Это очень пригодилось бы в некоторых случаях.

Его давняя мысль о маяках беспроволочной сигнализации, о береговых станциях получила новое подтверждение.

— Больше, возможно больше надо извлечь из наших опытов! — повторял он ассистенту, шагая вместе с ним дальше по набережной.

Невдалеке показался военный, видимо тоже пустившийся на прогулку в такой случайно выпавший день. Стремительный шаг, руки за спину. Нельзя было его не узнать. Весь Кронштадт знал эту крепкую фигуру, длинные, пушистые бакенбарды и этот прямой, открытый взгляд внимательных глаз. Адмирал Степан Осипович Макаров.

Они были хотя и отдаленно, но все-таки знакомы. Адмирал Макаров выступал в Минном классе на заседаниях Технического общества с чтением глав своего труда «Рассуждения о морской тактике». Попов, как товарищ председателя общества, конечно, при этом присутствовал и даже вел некоторые заседания. На том их встречи и ограничивались.

И все же адмирал, завидев Попова здесь, на пустынной набережной, повернул к нему прямо навстречу и запросто поздоровался.

— Должен передать вам от моих подчиненных… — сказал он мягким, густым голосом. — Мне известно… Шторм… И ваш способ сигнализации… Воздаю честь!

Адмирал Макаров командовал в то лето практической эскадрой Балтийского моря, привел ее теперь, после учений, на стоянку в Кронштадт, и ему, конечно, донесли по команде о том, что произошло здесь между крейсером «Африка» и транспортом «Европа» во время шторма.

Попов, смущенный столь откровенной похвалой, приподнял несколько раз котелок, повторяя невнятно:

— Благодарю… Извините…

Макаров, шагая рядом с ним, говорил без стеснения, как бы продолжая совместную беседу:

— Слушал ваше сообщение в Петербурге. Перед высоким собранием… — чуть иронически поднял он бровь. — Ваше изобретение. Крайне интересно, без лести. Частенько вспоминаю.

Макаров имел в виду сообщение Попова о беспроволочной телеграфии прошлой зимой в Петербургском университете, когда управляющий Морским министерством адмирал Тыртов пожелал выслушать наконец преподавателя из Кронштадта, — о том, что он там изобрел и на что требуется отпустить еще какие-то деньги, кроме уже известных трехсот рублей. В тот раз аудиторию университета заполнила совсем особая, необычная публика: адмиралы и разные высшие морские чины, штабные офицеры, всякие главные и старшие инспекторы, господа гардемарины кадетского корпуса и даже сам ректор университета принимал военных гостей. Его превосходительство адмирал Тыртов самолично выбрал сигнал из четырех букв, который и был удачно передан из здания химической лаборатории через обширный университетский двор в зал собрания. Адмирал Макаров был тогда же среди этой блестящей военной публики, все видел, что демонстрировал Попов, и все хорошо понял.

— Надо развивать! Надо немедленно извлечь все, что можно, из ваших опытов. Для связи, для флота, — говорил он сейчас Попову решительно, невольно забегая на ходу чуть вперед.

Действительно, они стали знакомы. Их сблизила привычка вышагивать иногда где-нибудь вдоль более пустынной набережной, когда нужно «немного проветрить», как говорил Степан Осипович. Они встречались тогда не раз и шли вместе: две фигуры, одна — в штатском, в котелке, другая — в военной шинели, в маленькой флотской фуражке «нахимовке», один повыше и более грузный, другой чуть приземистее и покрепче. Он, Попов, и вдруг этот «беспокойный адмирал», флотоводец, исследователь океанов, известный своим неукротимым духом, приверженец решительных наступательных действий, который начертал у себя на стене каюты слова: «Помни войну!», идущий многому наперекор, — что, казалось бы, общего между ними? Но оно было. Макаров был из тех, о которых он сам писал: «В море — значит дома!» Попов никогда не объявлял громко своих символов веры, но вся его жизнь утверждала: «В науке — значит дома!» И эта страсть, большая непреклонная страсть, у одного бьющая наружу, у другого спрятанная под внешней ровностью, роднила обоих.

Говорили о многом. Но каждый примеривал в интересах другого что-то наиболее близкое себе. Попов говорил о сочинениях адмирала:

— Мне довелось прочитать в «Морском сборнике» Никогда не думал, что военная тема может так затронуть меня, глубоко штатского. Ваши мысли о нравственном элементе, знаете, так необычны…

Макаров говорил об изобретении Попова:

— Нельзя никак с этим отстать. Побьют!

И возмущался: что за скудная постановка! Неповоротливость, нищенские средства… Он сразу подметил, в чем сейчас корень всего: организация производства приборов Специальная мастерская или даже завод. И проталкивание в практику. Ведь какое могучее подспорье в морской войне! Вспомнить хотя бы недавнее сражение за Филиппины Американские корабли-то шли ночью, вслепую, боясь обнаружить себя световой сигнализацией… и очень метко обстреляли собственные миноносцы.

— Где смогу, буду настаивать, — погрозил он кому то опять убыстряя шаг.

О Маркони сказал:

— Оборотистый! Но изобретатель все же не тот, кто закричал громче.

Попов ответил молчанием. Только чуть ускорил шаг, будто хотел уйти от чего-то.

Адмирал говорил о другом. О том, что волновало его сейчас. Простой взгляд на карту России показывает: страна своим главным фасадом выходит на ледовитые моря. Там лежит великий водный путь из Атлантики в Тихий. Туда обращены важнейшие сибирские реки. Но полярные льды, но мерзлые оковы морей и рек — сколько отважных стремлений застыло в этих тисках! Он задумал: побороть ледовую неприступность, пробить дорогу. Конечно, с оружием новой техники. Мощный пароход-ледокол, подминающий льды и давящий их стальным корпусом, — вот средство полярной навигации, которое он предлагает. Он, Макаров, сам создал проект, защитил его против всех сомнений и теперь считает дни, когда сойдет со стапелей на воду его могучее детище. Первый ледокол! Какое дать ему имя? Он назовет его «Ермак». В честь того, кто отворил ворота Сибири. А корабль «Ермак» откроет ворота великого водного пути. Он сам поведет его в бой, на льды! И если победа, то видится ему недалекое: оживленное мореходство к устьям сибирских рек, и русские военные корабли, идущие кратчайшим путем в японские воды…

Он признался Попову в своей мечте. К Северному полюсу — напролом! Какая радость для всей России, какое торжество народного духа, когда удалось бы достичь этой заветной точки земного шара и развернуть там стяг научного исследования!

Попов слушал и сам загорался воодушевлением в присутствии этой сильной натуры. Ему представлялось: снежные пустыни, и в этом безмолвии торчат острые пики антенн, и голубоватое их свечение в потемках полярной ночи. Идет беспроволочная передача.

— Вы говорили… оружие современной техники. Я полагаю, беспроволочный телеграф…

— …должен быть на всех ледоколах и арктических станциях! — подхватил Макаров. — Я уверен, они пойдут…

И неожиданно прочитал на память, как восторженный гимназист:

Напрасно строгая природа
От нас скрывает место входа
С брегов вечерних на Восток…
Я вижу умными очами —
Колумб российский между льдами
Спешит и презирает рок!

Помните у Ломоносова?

— Я помню у него другое: «И волны гладки бьют в эфир». Это больше по моей специальности, — ответил Попов.

— Да, но чтобы все это было, надо сломить и другие льды, — вдруг нахмурился адмирал.

Известно, чего ему стоило отстоять свою идею ледокола. Управляющий Морским министерством Тыртов, тот самый Тыртов, наложил резолюцию: «Идея адмирала не может служить на пользу флоту… Не можем оказать содействия… Отклоняюсь от принятия этого проекта…» Макаров обратился в Географическое общество, но ученые остались равнодушными. Добился доклада на высочайшем заседании в Мраморном дворце, но дальше формального признания дело не подвинулось. Нужны крупные средства. Начал осаду министерства финансов.

— Спасибо Дмитрию Ивановичу — помог, вытащил! Какой человек! Работал с ним над бездымным порохом. И орел, и лев!

Говорил, как Менделеев сразу все понял и зажегся, ездил к министру и доказывал в пользу ледокольного опыта.

— Сейчас я делю всех людей на два разряда, — жестко сказал Макаров. — Одни — кто сочувствует моей идее, другие — кто ей противится. Все первые для меня — хорошие, все вторые — дурные. Остальных я не знаю.

С каким-то новым чувством почти досады на самого себя взглядывал Попов на крепкую фигуру адмирала, слушал его твердую, уверенную речь. Они шли бок о бок, и темные силуэты их в призрачном молочном свете балтийского заката были видны далеко по набережной.

Пришел на петербургскую квартиру своего приятеля Любославского, тяжело опустился в кресло. Тот внимательно посмотрел на него и спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, так, пустяки… Устал немного.

Расстегнул сюртук, вытянув поудобнее ноги. В боковом кармане хрустнула бумага. И тут не дает покоя! Он вынул, расправляя толстый глянцевитый лист с казенным штампом.

— Можешь полюбоваться, если охота.

Любославский пробежал глазами и вскочил, потрясая бумагой:

— Вот! До чего может дойти! Вламываются в дом!

— Что тебя так удивляет? — спросил Попов.

— Как — что? — еще больше удивился Любославский. — Ты что, не понимаешь? Ты сделал открытие, изобрел, а у тебя пытаются прямо из-под носа… — снова потряс бумагой.

Официальное отношение. «Общество Маркони» заявило в России через агентскую контору в министерство финансов претензию. О выдаче Маркони русского патента. Патента… на изобретение беспроволочного телеграфа. Это значит, что каждый, кто захотел бы изготовить в России аппараты по схеме, указанной в таком патенте, должен просить разрешения у Маркони и платить ему за это, платить. Министерство финансов запрашивает мнение на сей счет Морского технического комитета. Технический комитет запрашивает преподавателя Минного класса в Кронштадте А. С. Попова. Его мнение.