Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

ЖЕСТКОЕ КОЛЬЦО

В большом театральном зале происходила церемония выдачи наград победителям выставки. На сцене за длинным столом разместились члены главного совета экспертов. Награжденные занимали места для зрителей и поднимались на сцену по вызову. Покончив с главными наградами, золотыми и серебряными медалями — за особую рысистую породу лошадей, за самое вкусное пиво, за наиболее добротную ткань, — перешли к раздаче дипломов.

Кресла уже поредели, когда секретарь выкликнул:

— Попов Александр Степанович!

Попов неловко пробирался вдоль ряда, стараясь не тревожить сидящих. Уловил, как один наклонился к соседу и громким шепотом спросил:

— Какой Попов? Чаеторговец?

На сцене, щурясь от яркого освещения, разглядел за столом только пепельную гриву Менделеева — председателя. Тот встал и, протянув через стол руку, крепко пожал, произнося слова поздравления. Вручил папку с вкладным листом. Это было все, на чем заканчивалась церемония.

В дипломе, увенчанном пышными гербами и фигурами аллегорий, было сказано: «Присуждается диплом второго разряда А. С. Попову за изобретение нового и оригинального инструмента для исследования гроз».

На даче в Растяпине состоялось экспромтом маленькое торжество. Нагрянули Георгиевский и Любославский. Раиса Алексеевна поставила домашний пирог. Прибыл и лейтенант Колбасьев, извлек из саквояжа бутылочку искристого. «По такому случаю!» — оправдывался он. И предложил тост за изобретателя. За его грозоотметчик, «который на самом деле…» — Колбасьев многозначительно оборвал фразу, оглядев понимающе всех присутствующих. Александр Степанович в ответ ничего не сказал ни о дипломе, ни о приборе, а только произнес:

— Очень рад видеть вас, друзья. Мы давненько не были вместе, — и повернулся к Любославскому и Георгиевскому.

Газеты писали о выставке, упомянули о награждениях. Один столичный репортер дал подробный отчет о разделе метеорологии. И все удивлялся, что это, оказывается, тоже наука, со своими методами и своей техникой. Но прибор Попова он как-то проглядел и в своей пространнейшей корреспонденции не уделил ему ни строчки. Зато немало постаралась пресса, чтобы оповестить всех россиян о выдающемся достижении кулинарного искусства: ресторан «Эрмитаж-Оливье» на выставке произвел на свет салат необычайного букета. Так и пошло с тех пор — «салат оливье». Исторический факт!

Попов сидел у себя в кабинетике на электростанции, когда неожиданно вторгся к нему лейтенант Колбасьев.

— Вот, полюбуйтесь! Дождались! — начал он прямо с порога, даже не здороваясь, размахивая газетным листом.

Попов предложил ему стул. Но Колбасьев, не обращая внимания, подлетел к столу, шлепнул газетой, яростно тыча в нее пальцем:

— Вы только почитайте. Почитайте!

Попов чуть наклонился. Рябь газетных строчек. Слова, втиснутые в узкую колонку. «Нам сообщают: открыт новый способ телеграфии без проводов. Успешные опыты господина Маркони… Лондон принимает юного изобретателя».

— Как вам это нравится? — кипел Колбасьев, кружа по кабинету, как в клетке. — Приятный сюрприз!

— Да вы присядьте, пожалуйста, — тихо сказал Попов.

И снова наклонился над газетой. Снова те же слова: «Открыт новый способ…»

— Что же это, по-вашему? — вдруг резко остановился лейтенант, с раздражением отпихнув предложенный ему стул.

— Я не вижу никаких подробностей, — ответил Попов. — Научная основа…

— Ах, вы не видите! — перебил его Колбасьев. — В том-то и дело, что вы не видите! Вас интересует научная основа, а вы не видите, что происходит. Вас обходят! Вас обкрадывают!

— Вы слишком взволнованы, Евгений Викторович, — пробовал успокоить Попов.

— Нет уж, позвольте! Я кое-что смыслю в таких делах. Мои изобретения… И знаю, как это бывает. Я же вам говорил, я вам по-дружески… Зачем вы здесь? — сердито спросил Колбасьев. — Тратить время? Вы должны быть там, у вашего прибора в Кронштадте, заботиться, продвигать.

Попов слегка развел руками.

— Вот-вот! Полное непротивление! — еще больше ожесточился лейтенант. — Вы знаете, что с вами сделали? Наши радетели… Надавали вам советов, воспользовались благородством вашим да еще припугнули малость. Припечатали молчанием ваше изобретение. А сами что? А сами, я спрашиваю, о чем позаботились? Хоть бы догадались выдать вам секретный патент, охранить права ваши!

— Ох, о чем вы, Евгений Викторович! — поморщился Попов. — Это деликатный вопрос.

— Деликатный вопрос! — подхватил Колбасьев. — А это что? — показав на газету. — Вы думаете, здесь с вами в деликатность будут играть? По-хорошему, по-деликатному?

— Почему вы так судите, Евгений Викторович? — тихо возразил Попов. — Я же, по сути, еще ничего не знаю. Можно только догадываться. Если это что-нибудь серьезное… Основа должна быть, вероятно, та же. Электромагнитные колебания. Так надо полагать. Другого я не вижу. Возможно, мы получим интересное подтверждение.

— Да-а! — зловеще протянул Колбасьев, с сожалением поглядев на Попова.

И вдруг резко повернулся, не прощаясь, вышел из кабинета, стукнув дверью.

Попов остался один.

Снова перед глазами те же газетные строки. Что же они действительно за собой несут? Что там произошло? От короткого, но такого пронзительного сообщения веяло чем-то смутным. Оттуда, издалека, с чужой, непонятной стороны. Заграница протягивала свою руку. С чем? С добром или… Вторжение Колбасьева, его возбужденность и эти строки разбередили. Тесные стены кабинета показались вдруг слишком тесными. Попов встал.

Но и обход по станции не вернул спокойствия. Он вышел из здания, ступил на мостик через канал, остановился в нерешительности, облокотись на перила. Куда же ему теперь? С кем сказать слово, поделиться не то мыслями, не то предчувствиями? Нет Георгиевского и нет Любославского: уже уехали отсюда. С кем же тогда? Он один. Он оказывается один сейчас со своими мыслями. И трудно с ними справиться.

Он перешел по мостику и повернул туда, в самую гущу выставки.

Разгар летнего сезона уже миновал. Схлынул людской прибой. Поредели вереницы прохожих на дорожках. Опустели павильоны, потускневшие, полинявшие под первыми осенними дождями. Экспонаты стояли в притихших залах. Среди них можно было уже побродить без толкотни.

Машины, аппараты, станки, мертвые макеты и действующие установки. Таблички фирм, владельцев.

Слева — приборы для сахароварения. Громадные котлы, колонны, вакуум-аппараты. Фирма г. Перье. Справа — компания «Борман и Шведе». Тоже котлы, отличные, клепанные гидравлическим способом.

Далее — электрические кабели Гюффера и еще кабели Рибона. Тут же шумно подает воду механическая колонка — производство Густава Листа. Вот наждаки — Струка и Кнопфа. За ними бойко стучат, работая вхолостую, керосиновые двигатели известной фирмы Бромлей. В особом отделении разместилась целая бумажная фабрика новейшей системы. На табличке: завод Мантеля… Нет этому конца.

И почему-то сейчас, именно сегодня особенно бросилось в глаза. Предприятия, торговые дома, заводы как будто здесь, в России, а все управление, капиталы — все там, по ту сторону. Главная контора — Берлин. Центральное депо — Осло. Дирекция — Париж. Правление — Лондон… Все откуплено, все прибрано к рукам, все нити ведут куда-то туда, за пределы. Там держат нити, предлагают свои услуги, свои товары, свои новинки… и свои открытия. Держат крепко. А в России — филиалы и филиалы, отделения и представительства. Или еще хуже того: подставные вывески под двуглавым орлом, а на самом деле все то же управление оттуда, с чужой стороны. Крепко держит. И здесь, на российской выставке, получает самые видные, самые дорого откупленные места. Располагается широко, без стеснения.

А что там в павильонах на заднем плане, в плохо освещенных углах? Продукция завода Матвея Иванова. Вполне порядочные станки для сукновален и трепален, но задвинутые так, что их и не сразу увидишь. Скромный, неприметный ткацкий станочек производства Бородина. Или совсем бедная витрина Щербаковского заводика, где собраны в кучу всякая металлическая арматура, мелкие механические части, вентиляторы, кнопки. Им ли тягаться со всем этим соседним великолепием! Куда там!

А между тем здесь же, на выставке, попадались истинные зерна русской технической мысли. Машина для резки стекла без алмаза — изобретение Ивана Обухова. Ежедневно посетители могли смотреть, как это делается. Или еще более значительное изобретение — горного инженера Николая Славянова: электрическая сварка. Огромный чугунный вал весом в триста пудов, шестерни, стальной шатун — все сварено электричеством, демонстрируя грядущий пере ворот в технологии. А само это здание павильона из стекла и металла или вон там ажурная башня для снабжения водой всей выставки — воплощение совершенно свежих, оригинальных идей в строительном деле. Простота, легкость, прочность. И кто проектировал? Талантливый Владимир Шухов. Или…

Но что ожидает каждого из них перед этим плотным строем чужих капиталов, стерегущих российское производство? Какая судьба их постигнет? Их мысли, их изобретения?

Покинув последний павильон, чувствуя какую-то тяжелую, гнетущую усталость, Попов забрел в ресторанчик. Хотелось отмахнуться от сомнений и предчувствий, как от назойливых мух, роем стоящих сейчас над невкусной едой. На столике в круглом блюдце темнела бумага с большими буквами: «Смерть мухам! Французская бумага, г. Вильно».

Так что же все-таки там произошло, за границей? С этим неизвестным господином Маркони.

Придется все же поехать в Растяпино. Рассказать Раисе Алексеевне.

Попов тяжело побрел на остановку. И транспортная новинка — электрический трамвай фирмы «Сименс и Гальске» покатил его с выставки к перевозу.

Что же там произошло?

Что же там могло произойти?

А вдруг все это пустое. Как уже бывало. Громкий шум, а потом на поверку — мыльный пузырь.

Кажется, он успокаивает себя? Все равно уже не отмахнуться.

Что же там в действительности?