Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

В ТИХИЙ ЧАС

— Что с тобой? — спросила Раиса Алексеевна как раз в тот момент, когда он мысленно говорил себе: «Спокойствие, спокойствие! Ничем не выдать…»

Он сидел в плетеном кресле на террасе. Любимое его место и любимый час, когда он, возвратившись из Нижнего, со станции, к своим на дачу в Растяпино, пообедав за большим семейным столом и проглотив несколько стаканов крепчайшего чая, поиграв с детьми, усаживался в это кресло на террасе, откуда был виден обширный кусок закатного неба. Посидев так некоторое время, как бы отойдя от усталости, брался за книгу или журнал. Дневная жара спадает, от зелени уже тянет свежестью. Тихо, особенно тихо после ярмарочной сутолоки Нижнего. Блаженный час! Тихий час.

Но сегодня… Он держит раскрытый журнал и чувствует, как нужно ему сдерживать руку, чтобы не выдала предательской дрожью.

Английский журнал «Электришен», который он привык обязательно просматривать, как только приходит очередной выпуск. Журнал, который когда-то навел его статьей Лоджа на новые поиски приемника волн. Рыбкин переслал ему из Кронштадта последний номер. Весь день там, на станции, он, Попов, предвкушал: вечером в кресле на террасе он раскроет эти страницы, пахнущие еще типографией, и погрузится в чтение всяких электрических новостей. И вот раскрыл. Реферат доклада Вильяма Приса в Королевском институте. Доклад был прочитан в пятницу, 4 июня, а в следующую пятницу уже вышел этот номер «Электришен». Всего неделя — и уже весь свет мог узнать о том, что было в Королевском институте. Изобретатель Маркони раскрыл свой секрет.

Люди сведущие и не совсем сведущие могли прочитать про его опыты, ознакомиться с описанием его чудодейственных приборов. Могли тут же, на картинке, рассмотреть его схему. «Схема Маркони». Могли проанализировать ее по частям и по отдельным деталям. Могли ахать и изумляться: как гениально просто! Могли и сравнивать… С тем, что не было тут рядом на картинке, но что было некоторым уже известно. И могли после недоумевать, сомневаться, даже подозревать… Но что это все в сравнении с тем, что испытал он, Попов, когда в тихий закатный вечер прочитал несколько строк, взглянул на помещенный рисунок… и увидел свою собственную схему! Свою схему автоматического приема волновых сигналов. Свою схему, напечатанную еще полтора года назад!

Так вот оно, оказывается, чудо века, о котором шумит вся Европа! Так вот оно, изобретение молодого итальянца! И свет не померк, и гром не грянул. Растерянно оглянулся Попов. Нет, все на месте, все по-прежнему, как и было, тихо и безмятежно вокруг. Но все как-то отодвинулось, оставляя ему одному справляться с тем, что хлынуло вдруг со страниц этого журнала.

«Спокойствие, спокойствие», — повторял он себе.

Можно ли не думать об этом? Он не может не думать. Но думать — значит прежде всего анализировать. Рассмотреть по частям, по деталям. Во всех подробностях. Все сравнить, все взвесить и оценить. Бесстрастный технический анализ, в котором он чувствует себя увереннее… и спокойнее. Об остальном — мысли прочь. Прочь!

Снова открыл страницу, где напечатана чужая схема. Ему не надо класть рядом свою. Он знает свою наизусть, до последнего контакта и проводочка. Всегда видит ее перед собой. Сколько уже лет! И сейчас, не оставляя все того же кресла на террасе, застыв в позе как будто отдыха, погрузился он в это аналитическое сравнение.

Опилки в трубочке. Маркони взял не железные, а никелевые. Ну что ж, можно и так.

Маркони выкачал из трубочки воздух. Прием известный. Еще давно профессор Егоров в Петербурге предлагал помещать шарики герцева резонатора тоже в пустоту, чтобы легче проскакивала искра. Но это еще не доказано, что пустота здесь заметно влияет. Да и сам Прис говорит позднее: можно выкачивать воздух, а можно и не выкачивать.

Маркони снял чашечку со звонка. Ну что ж, одному нравится, чтоб позванивало, а другому — чтобы постукивало. Дело вкуса. Но принцип автоматического приема остается все тот же.

Еще антенна. Маркони поставил ее не только на приемнике, но и приспособил к передатчику. Умно. Виден технически находчивый человек. Но разве это открытие? Особенно после известных опытов Лоджа, Николы Тесла… А теперь это вполне естественный шаг при увеличении дальности. Несущественные изменения, отдельные добавки. Разумные и сомнительные. Но в целом остается то, что он увидел с первого же взгляда: полное совпадение с тем, что было уже давно в его приемнике, полное повторение его схемы. От этого не уйти, не спрятаться ни за какими мелкими техническими ухищрениями. Молодой итальянец во всем, как видно, следовал за ним. И теперь предъявляет свои права.

Что же это такое? Откуда это?

Попов продолжал сидеть неподвижно, хотя уже совсем сгустились сумерки.

— Что с тобой? — спросила Раиса Алексеевна, внимательно поглядывая на него.

— Изучаю интересную новинку. Ты знаешь, прелюбопытный случай, — ответил он с видимой беспечностью.

Но она вряд ли ему поверила.

Только этого еще не хватало! Попов невольно оттолкнул от себя газету. И тотчас же вновь придвинул, чтобы еще раз пробежать по строчкам. Его имя уже склоняется, как кому угодно. Как на площади.

В самый разгар переписки с Рыбкиным, когда все мысли, все чувства там, на Транзунде, где происходят на кораблях решающие опыты, — опять вдруг вторгается это. Утренней почтой пришло необычное послание, свернутое толстой бандеролью. Две газеты и сопроводительное письмо. От капитана Тверитинова. Обязательный Евгений Павлович, всегда расположенный к нему и, видимо, как редактор кронштадтской газеты все читающий, прислал, да еще отчеркнул жирно: внимание!

«Петербургская газета» — политическая и литературная. Заметка, как видно написанная по следам последних выступлений этого итальянца.

«…о нем раструбили по всему свету и… совершенно напрасно. Идея принадлежит нашему соотечественнику, известному ученому, открывшему новый способ телеграфирования еще два года назад…»

Похвальные как будто слова, в его защиту. Но как-то неловко про себя читать так, во всеуслышание.

Да еще сказано про него же, будто заглядывали к нему в душу:

«…не желал преждевременного обнародования результатов своих работ из понятного стремления окончательно усовершенствовать свой телеграфический прибор».

Удивительно, как в газетах всегда точно знают, что человек думает и что он хочет! Словно просвечивают рентгеном. А разве его собственная статья в «Ж. Р. Ф. X. О.» и его доклады в научных обществах — не желание обнародовать? Правда, без шума и трескотни, но все же обнародовать. И нужно ли, чтобы поставить на место какого-нибудь расторопного из иностранцев, так расписывать, бия себя в грудь, вроде этого:

«… скромность русских ученых и изобретателей поистине легендарна… На Западе малейшие технические нововведения рекламируются чуть ли не на всех перекрестках… Весьма многие ценные изобретения русских техников остаются почти неизвестными публике. У нас существует еще традиционная боязнь рекламы, которая истому русскому человеку всегда представляется чем-то вроде шарлатанизма…»

Отодвинул газету. Сколько слов! Лишних, преувеличенных. К чему это противопоставление? Что ж он, Попов, разве не знает сам немало ученых Запада — действительно ученых! Скромность все-таки понятие не географическое. И в ней ли дело? Только ли в ней? Нет, тут что-то другое…

Задумался, глядя в окошко на прудик станции.

Да, но вот еще в том же пакете газета «Новое время». На другой же день откликнулась на заметку «Петербургской газеты». Произвела его, Попова, сначала для важности в профессора и тут же бросила ему прямо в лицо:

«Об этой скромности можно только пожалеть… Скромничать в данном случае не приходилось… разве только из боязни, что бы кто-нибудь другой не воспользовался идеей, ставшей известной».

Вот как! Публичный ему упрек. «Новое время» — газета одна из самых распространенных, достаточно крикливая и к тому же известная своей, если можно так выразиться, «известной репутацией».

Тверитинов жирно это отчеркнул и в сопроводительном послании написал: «Извините, Александр Степанович, но я думаю, Ваш долг, Ваша обязанность на это ответить».

Неужели еще придется во все это ввязываться! Писать, объяснять…

Он поднялся из-за стола. Прошелся взад-вперед по тесному кабинету. И направился в обход по станции, будто именно сейчас была в этом какая-то особая надобность.

Но все равно от непрошеного не уйти. Не спрячешься даже за гулом работающих машин. Тверитинов понимает в таких вещах куда больше его. И раз советует так настоятельно, значит, так действительно нужно. Ответить.

Прервав обход, он вернулся к себе в кабинет.

Заставил себя снова сесть за письменный стол. И начал набрасывать своим круглым, разбегающимся почерком:

«Милостивый государь! В № 7673 Вашей уважаемой газеты…»

Зачеркнул выражение «Вашей уважаемой газеты» и написал просто:

«В № 7673 «Нового времени»… было сообщено…»

Письмо в редакцию. Он вынужден это сделать. Всегда относился он к личным признаниям на газетных столбцах с чувством какой-то неловкости, даже брезгливости. Выворачивать публично собственную душу! А теперь самому приходится… Увы, он обязан понимать, что означают слова в письме Тверитинова: «Ваш долг…»

И он писал:

«…Вы сопровождаете это сообщение замечанием о неуместной скромности автора и делаете предположение, что мотивом этой скромности могла быть боязнь, чтобы кто-нибудь не воспользовался идеей…

Но мои опыты и приборы, о которых идет речь, были описаны в трех русских журналах… и три раза были предметом сообщений в петербургских ученых обществах…»

Перечислил названия и номера всех журналов, даты всех своих докладов, начиная с весны 1895 года.

«Во избежание каких-либо недоразумений, подобных Вашему замечанию, я и пишу это, может быть, несколько длинное письмо».

Действительно, ему пришлось дать длинный перечень. Все опыты и демонстрации. Все испытания в помещениях и на открытой местности за истекшие два года. Решающие шаги беспроволочной сигнализации.

«Опыты с моими приборами продолжаются в Тран-зунде…»

Теперь нужно еще было коснуться того, что же обнаружилось в ящиках Маркони.

Несколько раз зачеркивал написанное, откладывал перо. Никто не мог его от этого избавить. Но как говорить об этом? Сказать напрямик?

Надо помнить, что его письмо — не беседа между приятелями. Нельзя давать волю чувствам, тому, что лежит на душе. Спокойствие, спокойствие!

И он писал:

«Оказалось, что приемник Маркони по своим составным частям одинаков с моим прибором…»

Может быть, этим и ограничиться? Привести только точное техническое сравнение.

Нет, так нельзя! Надо все-таки показать, как он к этому относится. Хотя бы в самой сдержанной форме.

И он приписал:

«В заключение несколько слов по поводу «открытия» Маркони. (Открытие — обязательно в кавычках!) Заслуга открытия явлений, послуживших Маркони, принадлежит Герцу и Бранли. Затем идет целый ряд приложений, начатых Минчиным, Лоджем и многими после них, в том числе и мной».