Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

СЕМНАДЦАТЫЙ ВАРИАНТ

Усталость… Она бывает разной. Тупая, гнетущая, когда все усилия оказываются безрезультатными. И усталость счастливая, как была сейчас. Все-таки порошок найден! После стольких проб и розысков. Можно как будто вздохнуть с облегчением.

Но их ждала новая очередь испытаний. Наилучший порошок найден, — стало быть, еще важнее теперь, какая будет для него упаковка. Стеклянная трубочка… На нее обратилось теперь все внимание Александра Степановича. Стеклянные трубки обступили их со всех сторон. Трубочки разной длины, разного диаметра. Попов сам выдувал их на горелке и, будучи прекрасным стеклодувом, показывал Рыбкину, как это делается.

Подумаешь, простая стекляшка, полая внутри, с двумя отверстиями по концам. Что тут мудреного? А они проводили над ней часы и часы, изо дня в день, иногда даже ночь. Чувствительный порошок требовал для себя самой тщательно отделанной, самой безукоризненной оболочки. Иначе напрасна была вся его чувствительность. Любой малейший недосмотр — и прием уже падает, глохнет.

Вот они протянули внутри стекляшки две параллельные проволочки. А затем засыпали порошком. Две эти проволочки должны сыграть роль как бы береговых устоев, на которые легче было бы опираться отдельным мосткам, образующимся из опилок под влиянием волн.

Новый когерер идет на испытание. Очень хорошо!

Расчеты оправдались. Электромагнитная волна властно перестраивала частички порошка, и те, став, словно по команде, в шеренги между натянутыми проволоками, перекидывали для тока батареи своеобразный мост к гальванометру. Тогда ясно виден прыжок его стрелки. Волна принята.

Первый столик, второй, третий… Попов прошел с новой трубочкой когерера по всей линии шесть окон, переселился в соседнюю комнату кабинета, отступая там все дальше и дальше, а трубка с проволочками продолжала чутко откликаться на каждый зов вибратора.

Каждый раз Попову приходится громко кричать оттуда, чтобы Рыбкин услышал:

— Есть!

А Рыбкин, снова и снова пуская вибратор, кричит радостно:

— Даю!

Громкая перекличка вдогонку неслышной, невидимой волне.

Уже более пятнадцати метров расстояния. Такого им еще не удавалось. Но Попову и этого мало.

— По-моему, может быть еще вариант. Испробуем, — спокойно охлаждает он восторги ассистента.

Он предлагает вместо опорных проволочек поместить в трубку две тонкие платиновые полоски. Наклеить их внутри на стекло, а концы вывести на внешнюю поверхность и к этим концам подвести провода от батареи и гальванометра. Запереть порошок придется пробочками новой формы.

После долгой ювелирной возни наконец и это сделано. Трубка с платиновой обклейкой готова. На проверку ее, скорей на проверку!

Ой, что за трубочка! С первых же попыток она позволила раздвинуть расстояние до двадцати с лишним метров. Отличная форма, использующая чувствительность порошка.

Но что такое! Новая модель вдруг отказалась действовать. Впечатление такое, будто порошок совсем стал глух ко всякой волне. И вдалеке, и вблизи. Полная глухота. Вот те и хваленая трубочка! Попов склонился над ней, пощипывая и дергая в задумчивости бородку. В чем же ошибка?

Можно было дойти до исступления, выискивая причину. А потом оказалось, причина-то самая пустяковая. Она крылась в том узеньком месте, где внутренние концы платиновых полосок упирались в противоположные пробочки. Порошок забивался в этот закоулок, и обычное встряхивание уже не помогало.

Попов подрезал концы полосок, чтобы не было этого закоулка, и трубочка вновь заработала. Пустяк.

Рыбкин видел: Александр Степанович весь как-то просиял. А то ведь жалко было расставаться с трубочкой, с последним вариантом, на который он очень рассчитывал. Можно было и забраковать, отбросить его сгоряча.

Но предстояла еще длительная отработка этого варианта. Лишь серией последовательных испытаний удалось, например, установить, как важно засыпать порошка ровно столько, сколько нужно. Ни больше, ни меньше. Порошок должен вполне покрывать обе платиновые полоски и в то же время заполнять трубочку не более чем наполовину. Ни больше, ни меньше. А сколько нужно было перепробовать, чтобы обнаружить эту наилучшую дозу!

Постепенно обнаружилось также, что и напряжение батареи влияет на чувствительность трубки. При разном напряжении надо было по-разному осуществлять засыпку трубочки. То менять количество порошка, то менять расстояние между платиновыми полосками. Тонкая, филигранная игра разными составляющими элементами. Строгое взвешивание и отмеривание каждого миллиграмма, каждого вольта, каждого миллиметра, пока не будет найдено нужное равновесие. Гора мелочей.

И когда все это было осмыслено, найдено, десятки раз проверено, тогда и оказалась в руках Попова эта чудесная трубочка. Когерер. Вполне надежный. Высокочувствительный. Семнадцатый вариант.

Вот она лежит на его ладони, небольшая, с палец величиной, ничем на вид не примечательная стекляшка. Та самая трубка, о которой он скажет сдержанно в своем докладе: «Наиболее удачная форма». Но с ней можно гулять по всему физическому кабинету, уходить даже за пределы второй комнаты, пристраивая там приемник, а стекляшка будет все же воспринимать посылки волн с того первого столика у окна, где располагается обычно с вибратором Рыбкин. Новый когерер действовал и при открытых дверях, и при закрытых, ибо электромагнитная волна проникает сквозь каменные стены, деревянные перегородки, сквозь кирпич и штукатурку так же свободно, как солнечный свет через прозрачное стекло. Трубочка обладала характером ровным, устойчивым. На нее можно было положиться.

Ну, это, конечно, относительно — и ровность, и устойчивость. Надо было знать, как с ней обращаться. И соблюдая осторожность, и слегка понукая иногда, если вдруг… Словом, это ведь только первые, начальные шаги по разведке все еще неясного, таинственного мира электромагнитных волн.

— А ну, попробуйте, Петр Николаевич, — сказал Попов, — послать простейшую последовательность. Скажем, так. Посылка, пауза, посылка, посылка.

Они долго упражнялись в этом. Рыбкин нажимал на прерыватель в цепи катушки, стараясь соблюсти нужную последовательность. Посылка, пауза, посылка, посылка. Попов следил за стрелкой гальванометра, за характером ее вздрагиваний. И каждый раз пощелкивал пальцем по трубочке, чтобы вернуть ее к действию. Ну как, получается? Посылка, пауза, посылка, посылка.

Не так-то это просто — соблюсти хотя бы простейшую последовательность. То Рыбкин сбивался с ритма, то Попов не успевал вовремя встряхнуть щелчком трубочку. Последовательность ускользала. Трудно, очень трудно было подладиться под известную им обоим последовательность. А если бы она была неизвестна? Тогда что? Они пробовали и громко считать вслух, и подавать друг другу команды. До седьмого пота приходилось им репетировать, повторять, чтобы хоть дважды подряд получить то, что надо: посылка, пауза, посылка, посылка… Попову непременно хотелось этого добиться.

В ответ на безмолвную жалобу во взгляде вконец измученного ассистента он сказал:

— Вы понимаете, это уже не просто порция волн. Это сигналы.

И, повернувшись, стал собираться домой, предоставляя ассистенту самому переварить весь смысл того, что было только что сказано. Сигналы.

Рыбкин еще остался ненадолго: прибрать на столах.

Приспустил свет. Оглядел напоследок: все ли на месте, как полагается? Как обычно. Ничто не должно нарушать здесь заведенный порядок, — что бы ни произошло.

А что же произошло? Именно то, что сказал только что Александр Степанович.