Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

Во время нашего пребывания в Париже летом 1907 года Николай познакомился с великой куртизанкой того времени Манон Лотти, в которую безумно влюбился. Она была прелестной женщиной, очень элегантной, и жила в пышной роскоши: отдельный особняк, великолепные экипажи, дорогие украшения, и даже карлик, которого она считала амулетом, и т. д., и т. д. … Она часто появлялась в сопровождении бывшей кокотки, пожилой и болезненной, которую звали Биби, очень гордившейся своей былой связью с великим князем Алексеем Александровичем[108].

Николай совершенно потерял голову и проводил все дни и ночи у Манон. Время от времени он вспоминал о моем существовании и приглашал сопровождать их по ночным кафе. Но роль статиста мне наскучила, и я не замедлил сам завести связь с любезной особой, не столь эффектной, как Манон, но тем не менее восхитительной. Она курила опиум и однажды предложила посвятить меня в этот род опьянения. В китайской курильне на Монмартре, куда она меня привела, нас принял старый китаец, предложивший спуститься в подвал. Меня охватил особый запах опиума и странная тишина, царившая в этом месте. Полураздетые люди распростерлись на циновках, все казалось уснувшим глубоким сном. Перед каждым курильщиком горела маленькая масляная лампа.

Никто не обратил внимания на наш приход. Мы улеглись на свободную циновку, молодой китаец принес лампы и приготовил трубки. Я затянулся несколько раз, голова начала кружиться, но внезапно раздался звонок и кто-то закричал: «Полиция!»

Все люди, казавшиеся спящими, вскочили на ноги и стали поспешно приводить себя в порядок. Моя спутница, знавшая эти места, повела меня к замаскированной двери, через которую мы спокойно вышли, Я с трудом добрался до ее квартиры, где рухнул на кровать. На следующий день, мучаясь ужасной головной болью, я поклялся больше никогда не курить опиума, клятва, которую я не преминул нарушить при первом же случае.

Вскоре после этого приключения мы с братом вернулись в Россию.

В Петербурге возобновилась беззаботная и веселая жизнь. Николай быстро забыл парижскую страсть. Как и все богатые молодые люди, он незамедлительно стал предметом преследования матерей, ищущих зятя, но он слишком дорожил своей свободой, чтобы согласиться на женитьбу.

По несчастью, он встретил очень красивую и изысканную девушку, внушившую ему самую сильную страсть[109]. Она и ее мать вели жизнь, полную развлечений, и собрания у них были часты и оживленны.

Ко времени знакомства с ней брата она уже была помолвлена с одним гвардейским офицером[110]. Это не остановило Николая, решившего на ней жениться. Наши родители отказались благословить этот союз. Я сам слишком хорошо знал молодую особу, чтобы не разделять их взгляда, но должен был скрывать свои чувства, чтобы сохранить дружбу и доверие брата, которого надеялся отвратить от этого безумного замысла.

Тем временем день свадьбы бесконечно переносился. Устав от этих отсрочек, невеста потребовала, чтобы он был назначен окончательно. Николай был в отчаянии: девушка рыдала и заявляла, что предпочтет умереть, чем выйти за нелюбимого. Я узнал, что она пригласила брата на последний ужин, накануне своей свадьбы. Не имея возможности отговорить его, я решил пойти с ним. Среди гостей был Вова. Разгоряченный вином, он пустился в пламенную импровизацию, призывая влюбленных соединиться, не считаясь ни с чем, кроме любви. Поскольку невеста в слезах умоляла Николая бежать с ней, я поспешил предупредить ее мать. Когда мы с ней приехали в ресторан, дочь упала в ее объятья. Я воспользовался этим, чтобы почти силой увести Николая домой.

Все же свадьба с гвардейцем состоялась на следующий день, и молодые уехали за границу. Дело казалось конченым, к великому облегчению родителей. Поведение Николая, возобновившего обычную жизнь, успокоило мать. Но я никогда не сомневался, что он лишь напустил на себя безразличие.

Тогда в Париже выступала русская опера с Шаляпиным. Брат заявил, что хочет съездить туда посмотреть. Родители, не сомневавшиеся, что Шаляпин был лишь предлогом, старались его отговорить, но ничто не могло остановить Николая.

С поручением родителей держать их в курсе действий брата вслед за ним в Париж отправился и я. Там я узнал, что он вновь встретил молодую женщину. Я телеграфировал родителям и просил их приехать.

Тем временем Николай был неуловим и не показывал нам признаков жизни. В конце концов я отправился за советом к двум известным ясновидящим: мадам де Тебэ и мадам Фрайя. Первая заверила меня, что большая опасность угрожает члену моей семьи, который рискует быть убитым на дуэли. Примерно то же самое сказала и вторая, прибавив предупреждение, касающееся меня: «Через несколько лет вы будете участником политического убийства и пройдете через ужасные испытания, которые в конце концов превзойдете».

До нас доходили самые противоречивые сведения. Очевидно муж знал об отношениях Николая с его женой, но в то время как одни уверяли, что дуэль неминуема, другие говорили, что речь пойдет лишь о разводе. Наконец, стало известно, что офицер действительно вызвал брата на дуэль, но секунданты признали мотивы недостаточными для поединка. В эти дни нам нанес визит муж молодой женщины. Он сказал нам, что помирился с Николаем, считает свою жену ответственной за все и будет требовать развода. С огромным облегчением мы узнали, что дуэль не состоится, но остались в большом беспокойстве за последствия развода.

Вскоре тревожные новости призвали нас в Петербург: офицер, несомненно под воздействием товарищей, вернулся к мысли о дуэли.

Ничего невозможно было узнать у Николая, замкнувшегося в абсолютном молчании. Наконец, он сказал мне, что дуэль состоится очень скоро. Я тут же уведомил родителей, и они вызвали Николая для серьезного разговора. Он заверил их, что ничего не случится.

В тот же вечер я нашел на столе записку от матери, просившую прийти к ней как можно раньше, и другую, от Николая, приглашавшего меня ужинать у «Контанта». Это показалось мне добрым знаком, поскольку впервые после возвращения из Парижа он приглашал меня вместе провести вечер.

Сначала я отправился к матери. Она сидела перед зеркалом, а горничная причесывала ее на ночь. Я до сих пор вижу выражение ее лица и глаза, сияющие от счастья. «Все эти слухи о дуэли ложные, – сказала она, – твой брат приходил ко мне сегодня вечером. Все устроилось. Ты не можешь представить, как я счастлива! Я тем более боялась этой дуэли, что Николаю на днях исполняется двадцать шесть лет», Так я узнал о странной фатальности, которая издревле, казалось, нависала над родом Юсуповых: все наследники, кроме одного, умирали, не достигнув двадцати шести лет. Мать, имевшая четверых сыновей, из которых выжили лишь мы с Николаем, не переставала дрожать за каждого из нас. Приближение двадцатишестилетия[111] брата, совпавшее с угрозой дуэли, привело ее в ужасную тревогу. Я обнял мать, проливавшую слезы радости, и отправился в ресторан, где Николай назначил мне свидание. Не найдя его там, я напрасно обыскал весь город и вернулся обеспокоенный как никогда. После предсказаний ясновидящих и признаний матери исчезновение Николая усилило мою тревогу. Он сам предупредил меня о неминуемости дуэли. Несомненно, он хотел провести со мной последний вечер. Какие непредвиденные обстоятельства ему помешали? Одолеваемый мрачными мыслями, я, тем не менее, заснул.

Утром мой лакей Иван вбежал ко мне: «Идите скорее, ужасное несчастье!»

Охваченный страшным предчувствием, я выпрыгнул из кровати и побежал к матери. На лестнице толпились слуги с искаженными лицами, но никто не отвечал на мои вопросы. Раздирающие крики раздавались из комнаты отца. Я вошел и увидел его, очень бледного, перед носилками, где было распростерто тело Николая. Мать, стоявшая перед ним на коленях, казалась лишившейся рассудка.

Мы с большим трудом оторвали ее от тела сына и уложили в постель. Немного успокоившись, она позвала меня, но, увидев, приняла за брата. Это была невыносимая сцена, заставившая меня похолодеть от горя и ужаса. Затем мать впала в прострацию. Когда она пришла в себя, то не отпускала меня ни на секунду.

Тело брата поместили в часовне. Затем начались долгие и тягостные траурные церемонии, потянулась вереница всех родных и друзей. Несколько дней спустя мы уехали в Архангельское, где должно было состояться погребение в фамильном склепе.

Великая княгиня Елизавета Федоровна была среди друзей, ожидавших на вокзале в Москве, и сопровождала нас в Архангельское.

Множество крестьян присутствовало на заупокойной службе. Большинство плакали, все трогательно выражали участие в нашем горе.

Великая княгиня жила некоторое время с нами. Ее присутствие, благотворное для всех, было в особенности большой помощью для матери, отчаяние которой не знало границ. Отец, очень замкнутый от природы, скрывал горе, но чувствовалось, что он глубоко охвачен им. Что до меня, то я был одержим жаждой мщения, которая привела бы меня к крайностям, если бы великая княгиня не успела меня успокоить.

Я узнал обстоятельства дуэли, которая состоялась утром в имении князя Белосельского, на Крестовском острове[112]. Оружием были револьверы, а расстояние между противниками установлено в 30 шагов. По сигналу Николай выстрелил в воздух. Противник стрелял по нему и промахнулся. Тогда он потребовал, чтобы дистанция была сокращена на 15 шагов. Николай снова выстрелил в воздух. Офицер прицелился и убил его наповал. Это была не дуэль, а убийство. Позже, разбирая бумаги брата, я нашел переписку, открывшую мне темную роль, которую сыграл в этой истории некто Чинский, известный оккультист. Из писем следовало, что Николай был полностью под его влиянием. Он писал брату, что он – его ангел-хранитель и что Божья воля им руководит; он представлял ему обязательной женитьбу на этой девушке и убеждал его следовать за ней в Париж. Во всех этих письмах расхваливались он сам и его мать и содержались советы быть осторожным в отношении наших родителей и меня.

Прежде чем покинуть нас, великая княгиня взяла с меня обещание приехать к ней в Москву, когда мать почувствует себя лучше, чтобы поговорить о моем будущем. Это могло произойти лишь спустя какое-то время. Состояние здоровья матери улучшалось, но она никогда не оправилась от пережитого горя.

Возвращаясь однажды с прогулки и поднимаясь по лестнице последней террасы, я остановился наверху, чтобы оглядеть огромный парк с его статуями и аллеями и великолепный дом, давший приют бесценным богатствам. Я думал, что однажды все это будет принадлежать мне и что это лишь частичка богатства, которое должно перейти ко мне. Мысль стать однажды одним из богатейших людей России опьянила меня. Я вспоминал о том времени, когда украдкой проникал в театр и представлял себя своим предком, великим меценатом царствования Екатерины II. Я видел вновь мавританский зал на Мойке, где, лежа на подушках, шитых золотом, обернутый восточными тканями и увешанный бриллиантами матери, я царил посреди моих рабов; богатство, роскошь, власть: я не знал до сих пор жизни. Посредственность и уродство приводили меня в ужас. Но что будет, если война или революция лишат меня состояния? Я вспоминал отверженных, виденных мною в Вяземской Лавре. Может ли быть, что я дойду до такого? Эта мысль была непереносима. Я быстро вошел в дом. Проходя перед своим портретом работы Серова, я остановился и внимательно в него вгляделся. Серов был замечательный психолог, схватывавший лучше, чем другие, характер позирующих. На лице молодого человека, которого я видел перед собой, можно было прочесть тщеславие, гордость и сухость сердца. После ужасного испытания, каким была для всех нас смерть брата, как мог я не измениться? Как мог все еще замыкаться в своем эгоизме? Я почувствовал такое отвращение к себе, что на мгновение подумал о самоубийстве. Мысль о горе родителей заставила меня отбросить это крайнее решение.