Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

После этого гипнотического сеанса я ходил к Распутину очень часто. «Лечение» продолжалось, и доверие «старца» ко мне все росло.

– Ты, милый, человек действительно очень сообразительный, – сказал он мне однажды. – Ты все понимаешь с полуслова. Если захочешь, я тебя сделаю министром.

Это предложение меня смутило. Я знал, что он с легкостью мог исполнить любые свои фантазии, и представил себе смешной скандал, который могла бы вызвать протекция такого человека по отношению ко мне. Я ответил смеясь:

– Я к вашим услугам, но прошу вас, никогда не думайте сделать меня министром.

– Почему ты смеешься? Может, ты думаешь, что я не могу сделать то, о чем говорю? Я могу все. Я делаю, что хочу, и все мне повинуются. Вот увидишь, ты будешь министром.

Он говорил с уверенностью, которая меня серьезно обеспокоила. Я уже представлял себе всеобщее изумление в день, когда газеты объявят об этом назначении.

– Ради Бога, Григорий Ефимович, не делайте этого. Какой из меня министр?. И потом, зачем? Гораздо лучше, если я вам буду помогать негласно.

– Возможно, ты прав, – ответил Распутин. – Пусть будет, как ты хочешь.

Потом он добавил:

– Вот видишь, не всякий рассуждает, как ты. Большинство из тех, кто ко мне приходит, говорят: «Устрой мне то, устрой мне это». Всякий чего-нибудь хочет.

– И как вы разделываетесь с этими просителями?

– Я их отправляю к министру или какому другому влиятельному лицу со своей запиской. Иногда я их посылаю прямо в Царское… Так я раздаю посты.

– И министры вас слушаются?

– Все! – воскликнул Распутин. – Все обязаны мне за свои должности. Как они могут меня не слушаться? Они прекрасно знают, что если не будут послушны, то плохо кончат… Все меня боятся, все без исключения, – подтвердил он после минутного молчания. – Мне достаточно, чтобы настоять на своем, сильно ударить кулаком по столу. Именно так с вами, аристократами, надо обходиться. Вы завидуете, что я в смазных сапогах по царским хоромам хожу. Вы все больно гордые, а это, милый, грех. Если хочешь быть угодным Богу, прежде всего истреби свою гордыню. Распутин цинично рассмеялся. Он был под хмельком и настроен на откровенность. Он сообщил мне средства, которыми обуздывает гордость:

– Вот, милый, – сказал он, глядя на меня со странной улыбкой, – женщины: это хуже, чем мужчины, с них и надо начинать. Да, вот как я поступаю, когда отвожу всех этих дам в баню. Я им говорю: «Сначала разденьтесь и вымойте мужика». Если они ломаются, я их быстро… и гордость, милый, у них проходит.

Я, ошарашенный, молча слушал следовавший затем гнусный рассказ, подробности которого невозможно изложить. Я боялся его прервать. Говоря, он опустошал стакан за стаканом.

– А почему ты не пьешь? Ты что, боишься вина? Может быть, оно лучшее из лекарств и все излечивает без ваших пилюль. Это Богом данное средство для усиления души и тела. Так я черпаю ту безграничную силу, какой наградил меня Господь. Между прочим, знаешь Бадмаева? Вот настоящий доктор, который умеет сам готовить все свои лекарства. А Боткин и Деревенко[158] ничего в этом не понимают. Травы, которые использует Бадмаев, – это от самой природы; их берут в лесу, в полях, в горах… Это Бог их взрастил, поэтому в них есть божественная сила.

– Скажите, Григорий Ефимович, – спросил я со страхом, – не принимают ли государь и наследник эти травы?

– Ну, конечно, Она сама и Аннушка[159] об этом заботятся. Они только боятся, как бы Боткин не узнал. Я им все время повторяю: если кто-нибудь из ваших врачей узнает про мои средства, то это страшно повредит больному. Так что они действуют осторожно.

– Какие же средства вы предписываете императору и цесаревичу?

– Они самые разные, милый. Ему дают чай, который приносит милость Божию. Мир царит в его сердце, и все кажется добрым и веселым. Впрочем, – прибавил Распутин, – какой он царь? Это Божье дитя. Ты еще увидишь, как мы все устроим. Все пойдет на лад.

– Что вы хотите сказать, Григорий Ефимович, что пойдет на лад?

– Очень ты любопытен, все хочешь знать… В свое время узнаешь.

Я еще не видел Распутина таким общительным. Видимо, вино развязывало ему язык. Не хотелось терять этой возможности узнать как можно подробнее о затеянных интригах. Я предложил ему еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли бокалы. Распутин выпивал свой махом, тогда как я только притворялся, что пью. Опустошив бутыль очень крепкой мадеры, он, шатаясь, направился к буфету за другой. Я вновь наполнил его бокал, налив себе немного, и возобновил прерванный разговор.

– Помните, Григорий Ефимович, вы однажды сказали, что хотите иметь меня союзником? Я охотно соглашаюсь вам помогать, но для этого надо, чтобы вы мне разъяснили свои планы. Вы сказали, что будет много перемен, но когда это произойдет? И почему вы мне об этом не говорите?

Распутин посмотрел на меня внимательно, потом полуприкрыл глаза и сказал после нескольких минут задумчивости:

– Вот что произойдет, милый: хватит этой войны, хватит кровопролития. Пора положить конец жертвам. Что, немцы не братья ли нам? Господь сказал: «Возлюби врага, как родного брата…» Поэтому война должна скоро кончиться. Он все время сопротивляется. Она тоже не желает ничего слышать. Несомненно, кто-то дает им худые советы, но что с того? Если я что прикажу, они должны будут исполнить мою волю. Но сейчас еще рано, не все готово.

Когда мы покончим с этим делом, объявим Александру регентшей до совершеннолетия ее сына. А Его отправим отдыхать в Ливадию. Он будет счастлив. Он так устал, что нуждается в отдыхе. Там, в Ливадии, со своими цветами, он будет ближе к Богу. У него на совести достаточно грехов, чтобы их замаливать. Всю жизнь молиться, и то мало, чтобы простить ему эту войну. Царица – государыня мудрая, это вторая Екатерина. Она уже руководит делами в последнее время. И увидишь, чем больше она будет это делать, тем будет лучше. Она пообещала прежде всего отослать этих болтунов из Думы. Пусть убираются к дьяволу! Видишь, они же хотят восстать против помазанника Божьего.

Ладно! Мы их вышвырнем. Их уже давно пора сослать. Всем, кто кричит против меня, будет худо.

Распутин распалялся все больше и больше. Под воздействием вина он больше не следил за собой.

– Я загнанный зверь, – говорил он. – Все аристократы хотели меня сокрушить, потому что я им перешел дорогу. Зато народ меня уважает, потому что я в кафтане и смазных сапогах, стал советником государя и государыни. Это Божья воля. Это Бог дал мне силы. Я читаю самые сокровенные мысли в сердцах людей. Ты понимаешь, ты мне поможешь. Я тебя кое с кем познакомлю… Это принесет тебе деньги. Впрочем, может быть, ты в них не нуждаешься; может быть, ты богаче самого царя. Ладно, отдашь эти деньги бедным. Всякий рад иметь еще больше.

Раздался резкий звонок. Распутин вздрогнул. Видимо, он кого-то ждал: но за разговором со мной совершенно забыл о свидании. Возвращенный к действительности, он, казалось, боялся, как бы пришедшие не увидели меня у него.

Он поспешно поднялся, отвел меня в свой кабинет и тут же вышел. Я слышал, как он, пошатываясь, шел в коридор. По дороге зацепил что-то, уронил и выбранился. Ноги его не держали, но он был в ясном сознании.

Послышались голоса пришедших в столовой. Я приложил ухо, но разговор велся негромко и нельзя было понять, о чем говорили. Столовая отделялась от кабинета только маленьким коридором. Я тихонько приоткрыл дверь и увидел в столовой «старца», сидевшего на том же месте, как и при разговоре со мной за несколько минут до этого, в окружении семи довольно неопрятных индивидов. Четверо из них были явно еврейского типа; трое белобрысы и странно похожи друг на друга. Распутин говорил оживленно. Его посетители делали записи в блокнотах, тихонько переговаривались и время от времени смеялись. Это была прямо группа заговорщиков.

Меня пронзила мысль: не «зелененькие» ли это, о которых говорил мне Распутин? Чем больше я их изучал, тем меньше сомневался, что вижу шпионскую банду.

Я с отвращением отошел от двери, мне хотелось ускользнуть, оставив это проклятое место, но в комнате, где я находился, был только один выход, и нельзя было уйти незамеченным.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Распутин вернулся. Он был очень весел и доволен собой. Чувствуя, что не могу совладать с отвращением, я поспешно его покинул и вышел почти бегом.