Часы Застывшего Часа

— А родные у тебя есть? — спросила Рода. — У всех должны быть. Откуда ты пришла?

— Я пришла, — Атаказа отставила лопату, не закончив прикапывать виноград, и надолго задумалась. Она подняла голову. — Я упала с неба.

Рода рассмеялась.

— Ты что, не человек? Люди рождаются на земле.

— Ошибаешься. Люди рождаются в небе, — колдунья указала рукой. — Видишь эти звезды? Это души живых созданий, которые еще не пришли в наш мир.

— А я думала это светлячки, которые летают за Луной. Расскажи мне о Луне и Солнце. Мама говорит, они братья, а, по-моему, они совсем друг на друга не похожи. Ты их видела, когда падала?

И вновь простой детский вопрос заставил древнюю колдунью задуматься. Яркие картинки далекой жизни промелькнули перед ее черными мертвыми глазами.

— Я их видела, — вспомнила она. — В солнечной ладье мерно плывет златокудрый Эсмаид. Лик его прекрасен, а яркий свет его лучистых глаз проходит сквозь воды небесного океана и дарует Яраилу день. А когда его последние закатные лучи тают за горизонтом, той же дорогой в небо на утлом плоту поднимается Эсэтир. Он прячет щербатый лик под черным капюшоном, а его поводырь туманный ворон Тайкрил указывает слепцу дорогу. Прежде они проделывали этот путь вместе, юные неразлучные и неразличимые даже для своего отца. Но в далекой битве Эсэтир заслонил собою брата, тогда свет его потускнел, и общая рана разделила их навсегда.

Атаказ рассказывала девочке истории о богах и о древних людях, об их родном Яраиле и о других мирах. Знаниями она могла поделиться и с ученым мужем, для сельской же девочки древняя колдунья стала настоящим кладезем былинных сокровищ и тайн.

Первыми откровениями Рода пыталась делиться с родными, но всякий раз получала неожиданную для себя и обидную отповедь.

— Хватит ходить к старухе! — вновь кричала на нее мать. — Разве не знаешь, что ведьма ворует чужие жизни?! Как не совестно тебе знаться с ней?!

— Ей колдунья не доставит беды, — возражал отец Роды, Обахарий; он единственный в доме поддерживал дочь.

— Ох, молчал бы тоже! — только больше сердилась Нагинара. — Где вина вчера взял?! Про друзей не ври! К ведьме ходил?!

— Где взял, где взял, — передразнивал Обах. — Все ей знать надо! Ну тебя! — И всякий раз он отмахивался и, не слушая укоров, уходил.

— Мать тебе не указ, — оскорблялась Нагинара и продолжала бранить дочь. — Брата старшего хоть послушай! Сестру послушай!

— Не ходи, Рода, — соглашался Далиир. — Не к добру это.

— Не ходи, — повторяла Альгина, ее младшая сестра.

Их не слушала девочка, а все-таки глубоко западали в сердце строгие материнские слова.

— Это правда, что ты воровала детские жизни? — спросила она как-то Атаказу.

— Было время, — созналась колдунья. — Теперь в прошлом. Изменилась я, каждый день меняюсь.

— Не меняются люди! — возразила Нагинара, как услышала дочь. — Старики и подавно! Да с чего ей меняться?

— Умирает она, — прошептала Рода.

— Умирает, как же! Да она и детей твоих переживет!

Больше не пыталась защитить наставницу Рода и секретами с матерью не делилась. Даже заговаривала с ней редко. Только с отцом советовалась.

— Простить всякого можно, — на вопрос дочери отвечал Обахарий. — Только сложно это: много зла Атаказ натворила. Но решать тебе.

— Пап, не ходил бы ты к ней за вином. А хочешь, я за тебя буду часы переворачивать?

— Что ты, дочка, придумала! — ужаснулся Обах, замахал руками, да едва на ногах устоял. — Мать твоя поедом день и ночь меня поедает. Как же тут не пить?

— Не бери платы с папы, — осмелев, попросила как-то Рода колдунью, когда та уже укладывалась спать. — Я платить буду.

— Чем он лучше других? — строго спросила Атаказ. — И с других тогда брать нельзя.

— И с других не бери.

— А на что мне жить? Денег я не имею. Чем кормиться? Взрослая ты уже, Рода, скоро замуж пойдешь, меня оставишь. А за мной Селиотир тянется, сколько не бежала я, не укрыться мне от его бледной руки. А жизнь она не надоедает, неправда все это. Не хочу я умирать.

— Но ведь ты говорила, что бессмертная, — напомнила ей Родмила. — Что не можешь умереть, пока идут часы.

— Верно это. Да только мне кажется, что быстрее мои дни из одной чаши в другую стали пересыпаться.

— Это потому что зима настала. День теперь короче, вот и часы идут быстрее.

— Не поэтому, — возразила колдунья. — Жизнь-то моя в часах останется, да сама умру, поизносилась я. Сгорю в красном пламени, как наяву вижу.

— Я за тобой присмотрю, — пообещала Родмила, укрыла ее пледом и погасила свечу.

Здесь уже ни мать ее не поддержала, ни отец. Однако решению своему Родмила не изменила. Она и готовила колдунье, и убирала, и стирала ей.

Селяне осуждающе качали головами, но открыто не высказывались — Нагинара никому не позволяла поносить ее дочь. Больше всех роптали пропойцы. Не находя покоя в дурмане, они вымещали злость на женах. Женщины во всем винили Нагинару и ополчились на нее всем селом. Однако сметливая Нагинара быстро примирила стороны, еще и себе на выгоду. Памятуя слова дочери, она сама взялась варить вино. Пропойц мало беспокоил иной вкус напитка, а вот явственную плату монетой они сочли выше отданным, но даже не принадлежавшим им далеким летам. Тяжелее других приходилось Обахарию, ибо жена наотрез отказывалась оделять его вином.

Большую часть времени Родмила проводила с Атаказой, но не забывала она помогать и матери и часто брала на себя приготовление вина. Однажды купить вина к ним приехал человек изысканных манер из самого Бризариона. Высокий статный он представился архивариусом и сразу приглянулся Родмиле. Как-то она заявила матери:

— Мама, я хочу уехать с Лежи в Бризарион.

— Поезжай, — без раздумий отпустила ее Нагинара.

— Но ведь я не могу оставить Атаказу…

— Она не будет возражать. Сама ее спроси.

Нагинара старалась звучать уверенно, сразу для себя решив приложить все усилия, чтобы строптивая колдунья не лишила ее дочери будущего. Тотчас же она намеревалась переговорить с Атаказой, взять на себя ее содержание, если потребуется. Однако Родмила ее опередила.

— Не води с ним дружбы, безнадежный он человек, — заявила вдруг старая колдунья. Она лежала в кровати под двумя одеялами, глаза ее с трудом открывались, а голос звучал глухо и едва различимо.

Но неверно поняла ее ученица.

— Я добро тебе делала, а ты добра мне не желаешь, о себе только и беспокоишься! Хочешь, чтобы я до последнего вздоха у твоей кровати стояла?!

— Ты сама так желала… — прошептала колдунья.

— Не того я желала! А хотела, чтобы людей ты губить перестала! Я жалела их, и тебя жалела!

Старуха хрипло рассмеялась, — словно сухое полено затрещало в костре.

— Кто ищет смерть, тот смерть находит.

— Пожелала бы мне лучше счастья, — Родмила развернулась уходить.

Неимоверными усилиями Атаказа приподнялась с кровати и властно грянула:

— Уйдешь, — не возвращайся!

Девушка удивленно обернулась. Она увидела горящие безумные глаза, ввалившиеся щеки и наставленный на нее крючковатый палец. На мгновение ей показалось, что колдунья все это время ее обманывала, притворяясь слабосильной и больной. Ей стало противно находиться в этом доме. Она ушла.

Родмила пересекла пустой и тихий двор, прошла под аркой высохших лоз винограда. У покосившейся калитки она обернулась, взглянула на заваленную собачью конуру и на обрывок проржавевшей цепи. Тогда только она поняла: природа побеждает, и как скоро не станет колдуньи, не станет и ее дома и двора.

Наконец Нагинара была спокойна за дочь. К избраннику Родмилы она не имела приязни, но был он человеком, пожившим в мире, неглупым и при деньгах.

Однако очень скоро вернулась Родмила.

— Не могу я с ним! — плакалась она матери. — Не солгал Лежи, в царских архивах работал. Только выпивать любил. А теперь, как нашего вина испробовал и не трезвеет! — она зарыдала и уткнулась в материнский рукав. Но быстро отерла слезы и продолжила: — Нет у него больше работы, и денег нет: вмиг истратил! По друзьям теперь побирается, по родне. Так еще сказал, заведем детей, пусть они нас кормят!

— Правильно, что ушла, Рода, — утешала ее мать, прижимая к себе и гладя.

— Правильно, а только слишком поздно. Я ребенка жду.

Жизнь в родном селе у Родмилы быстро наладилась. Она примирилась с матерью, а на радостях воссоединению перестал выпивать отец. Тогда же Далиир познакомил домочадцев с Ильгой. Так и жили они вместе дружно большой семьей. Родмила не ходила к старой колдунье, только справилась о ее здоровье.

— Всех живых живее, — заверила ее Нагинара. — Нас еще переживет.

— Все-таки добра она мне желала, — рассуждала Родмила. — Как не навестить?

— Ты ослушалась ее прежде, так послушайся хоть теперь. И меня послушай. В первый раз я с колдуньей согласна. Незачем тебе к ней ходить.

— Я обидела ее, вот она и вспылила.

— Не в обиде здесь дело, доча. Здесь другое что-то. Не ходи. Обожди хотя бы, как ребенок родится, дальше видно будет.

Согласилась Родмила и о колдунье надолго забыла. Но стал подходить срок ребенку, и она забеспокоилась.

— И мне было страшно, — успокаивала ее мать. — А то, как же? Не переживай. Не тебе первой рожать.

Однако положенное время прошло, а ребенок все не появлялся. Тогда уже забеспокоилась и сама Нагинара. Она обещала дочери знахаря, а потребуется, так и видного волшебника из столицы позвать. Но Родмила не смогла дольше ждать. Ночью незамеченная она бежала к Атаказе.

Старуху она нашла в положении, в каком оставила ее многие месяцы назад. Колдунья лежала на спине, сложив руки на груди. Глаза ее были закрыты, а дыхание незаметно. За это время сильно состарился дом Атаказы, обветшал, наполнился пылью и порос густой паутиной. Воздух в нем стоял такой тяжелый, что, войдя, Родмила не могла дышать. Она поспешила раздвинуть ставни.

Когда холодный ночной ветер, потревожив сизую пыль, нетерпеливо ворвался в дом, колдунья глубоко вдохнула, как вдыхает утопленник, вдруг вернувшийся к жизни.

— Рода, — едва слышно и жутко прохрипела она. — Переверни часы.

Запах гари разбудил всю деревню.

— Чей там пес не унимается? — разлепляя глаза, проворчал Обахарий.

Выйдя за калитку, он застыл в изумлении. Перед ним скулил и вился в нетерпении рыжий поджарый пес в черном кожаном ошейнике.

Опрометью Обахарий бежал к дому колдуньи так хорошо ему знакомой Дорогой Смерти. В алом зареве пожара впереди него таял Закат. Но чем ближе мужчина подбирался к дому, тем слабее горело пламя. Когда же он раздвинул густые заросли рогоза, то увидел только пепелище. Все устилал серый пепел. Не осталось следа от колдуньи и от дома ее. Тщетно звал Обахарий Роду; ползая в пепле не нашел он ни дочерних костей, ни волос. А куда подевался Закат, он и не думал, только рыжего пса с тех пор никто в селе не видал.

Опустошенный стоял Обахарий на коленях. Его тяжелые руки бессильно свисали, а невидящий взор обращался к Луне, необычайно большой и яркой в эту страшную ночь. По его грязному закоптелому лицу прокладывала дорожку одинокая слеза.

Вдруг он услышал детский плач. Заметенный вездесущим пеплом неподалеку лежал младенец. Обахарий удивленно поднял его на руки и пробормотал: