Часы Застывшего Часа

Мужчина на земле не походил на мертвеца. Лежал он на спине прямо, голову держал ровно, руки сложил на груди. Его лицо выражало безмятежность, но жутко темнели черными провалами застывшие глаза. Весь его облик говорил о величии и благородстве, и только у его плаща не хватало лоскутка. По-видимому, именно этот лоскуток альв держал в руках, предлагая в дар всякому, кто найдет его в посмертии.

Язар долго не решался потревожить покойника. Наконец он осторожно прикоснулся к белым пальцам, но сразу одернул руку, ожегшись, так они были холодны. Тело альва засияло мягким лунным светом; он стремительно набирал силу, покуда полностью не поглотил посланника небес. Альв рассыпался мелкой ледяной пылью, и ее тут же забрал внезапно налетевший холодный порыв. Альв пришел в этот мир бескровно и ушел, его не запятнав. От него остались только два черных драгоценных камня, некогда отражавшие его душу, да лоскуток серебряной ткани, бережно хранимый холодом ледяных рук. Лоскуток источал смертельный холод, и чтобы удержать его, Язару пришлось опустить на пальцы рукав тулупа.

На серебре неземной ткани снежинки выложили причудливые письмена. Их витиеватый облик не давал никакой подсказки содержания, и все, что сейчас Язар мог сделать для автора, — сберечь его последние слова.

Забрал он и глаза альва. Он не считал это преступлением, ибо эти черные камни больше никому не принадлежали. Любой золотарь мог предложить за них хорошую сумму, однако особую ценность они имели среди магов. В желании завладеть силами альвов самые отчаянные из них поднимались в надземный мир, но далеко не с мирными намерениями.

Глаза альва оказались холодными и легкими — такими, как и можно ожидать от драгоценных камней. На свет они не просматривались, но даже его впитывали, забирая и не возвращая.

Обратный путь Язар пролетел на одном дыхании. Он умел и любил бегать, часто пробегая на рассвете по двадцать, а порою и по сорок верст. Бег не утомлял его, однако сейчас юноша ощущал себя неуклюжим коротконогим увальнем. Трижды за полторы версты он запнулся, в третий раз налетев на дерево плечом. Мысль его бежала далеко за пределами рощи, парила на причудливых зверях и плыла в облачных кораблях. Он напрочь забыл о Белке, забыл в лесу свою пастушью палку и даже не повернул двух встреченных отбившихся от стада коров.

Дядя выслушал его сбивчивый рассказ хладнокровно, а когда Язар закончил, просил показать грифона.

Далиир шел медленно, он вообще никогда не спешил. Он долго и внимательно рассматривал перья грифона, чесал щетину на подбородке и задумчиво качал головой. Язар же не мог совладать с волнением: его ноги не принимали покоя, топтались, покачивались или переносили Язара с места на места в ожидании Далиира.

Увидев благородное создание, Далиир усмехнулся и упер руки в бока.

— Да-а-а, — задумчиво протянул он. — Эдакого зверя наши леса еще не видали. С ним твоему рассказу поверит всякий. А только знаешь, Язар, — Далиир наклонился и ласково, но внушительно заглянул ему в глаза. — Не говори никому о встрече с альвом, и о послании не говори. Прочитать его все равно никто у нас не прочитает, а для досужих сплетен нашим довольно будет и грифона.

— Наверное, его нужно отнести в город, — размышлял Язар. — Там его сумеют прочитать.

Далиир положил ему на плечо свою большую мягкую ладонь и посмотрел куда-то вдаль. Спокойствие, исходящее от дяди, сразу передалось Язару.

— Обожди, — ответил он. — Сперва коров допасем. — И невозмутимо указал рукой. — Заверни Белку.

По мере приближения к солнцу тяжелая туча утрачивала свою грозную силу. Она обогнула светило, не закрыв его, побледнела окончательно и разорвалась на мелкие паутинки. Когда Язар поднял взгляд, ему представилось, что на небе жарится большая яичница.

Смотреть на солнце, не боясь обжечься, было невеликим вознаграждением его слабому зрению. И часто, глядя в размытое желтое пятно, он видел и золотую ладью в ореоле утреннего света, и самого вечно молодого прекрасного солнечного бога, и его трехглазого горящего ястреба Зарока. Сверстники ему не верили, но люди старшего поколения помнили, как он сам рассказывал о тех вещах, едва научившись говорить. Видел он и другие удаленные объекты, которые не должен различать человеческий глаз. Он считал птиц там, где другие не находили даже черных точек. А стоя у начала дороги, ведущей в Грушевник, мог наблюдать, как в десяти верстах от него, спускаясь с холма, лущил семечки Балатин. Однако по мере приближения брата, его очертания размывались, и когда он подходил к Язару, тот не мог даже его узнать.

Хотя дядя и отпустил его, Язар остался. Он считал невозможным унести удивительные находки и наслаждаться ими, переложив свои обязанности пастуха на Далиира. Время шло, но волнение Язара не ослабевало. Роща акаций представлялась ему тюрьмой, сменялись прутья-деревья, но его заключению не было конца. Никогда еще время не волочилось для него так медленно.

— Час, — отмерил он остаток светового дня и остаток сегодняшней пастьбы, когда между горизонтом и солнцем поместились четыре его пальца. — Четверть часа, — вновь и вновь в нетерпении твердил он, когда в просвет помещался всего один палец.

Коровы давно уже напаслись. Они неподвижно застыли, словно и на них распространился замогильный холод альва. Они даже не качали хвостами, ибо уже спали в сараях и теплых закутках последние назойливые мухи. Коровы тупо смотрели в одну точку и не моргали; на короткое время они утолили голод, а других занятий не имели. Некоторые из них лежали, подогнув под себя копыта. Одна корова чесалась рогами о сухое дерево, другая возомнила себя быком и пыталась покрыть соседку.

— Да когда же, когда, — нетерпеливо бормотал Язар, недоумевая, почему они медлят и чего дожидается дядя.

— Гоним? — вопросительно крикнул Сусард Далииру и, получив утвердительный ответ, возопил на коров так, будто они заранее отказывались выполнять команду. — А ну пошли!

Стадо двинулось. Сначала медленно, но быстро набирая шаг. Язар подгонял отстающих, Далиир и Сусард сдерживали скотину с боков.

— Шевелись, сказано! Пошла! — истошно выл Сусард, обнаруживая в себе таланты полководца и выказывая неожиданную от него прыть.

За годы совместной пастьбы коровы отлично знали дорогу и в большинстве сами расходились по домам. Хозяйки забирали норовистых, не желавших возвращаться домой, а также не успевший заучить дорогу молодняк. Телочки неотступно следовали за коровами, с которыми вместе жили и впитывали их поведение и привычки, точно как и они покорно брели в коровник или гарцуя, убегали при любой оказии. Стадо растянулось по улицам, оглашая вечернее село протяжными мычаниями. Коровы мычали, бредя по улицам, и мычали, стоя у вовремя не растворенных ворот. Но едва оказавшись за заборами, они успокаивались и позволяли хозяйкам разрешить их от ноши и подоить в третий раз.

Ужинать собрались в кухне. К их возвращению Ильга уже управилась по хозяйству, испекла пышную буханку хлеба и горку больших, размером с тарелку ватрушек, наварила кастрюлю зеленого борща, натолкла картофеля и приготовила творога из утреннего молока. Помимо того, на столе лежала свиная колбаса, стояли чайник, горшочек с березовым медом и крынка с кисляком.

Язару не терпелось рассказать о находке, однако случая все не предоставлялось. Он не хотел перебивать дядю с тетей, и речь за столом шла о бытовых сельских вещах. Далиир расправлялся с борщом, Язар предпочел творог, Ильга ограничилась кисляком.

— Ночью кошку с котятами подбросили, — восторженно сообщила она. — Лежат в сарае.

— Вот там пусть и остаются, — шумно потягивая горячий борщ, строго отозвался дядя и пригрозил: — А сунутся во двор, прибью!

— А сегодня цыплята в сеннике лупились, — продолжала тетя. — Смешные такие! Прыгают с высоты с крыши и не разбиваются! Плюхаются, как мячики, поднимаются и бегут.

— Сколько штук? — спросил дядя, отрывая большой ломоть хлеба.

— Семеро.

— Не уследит.

— Да, — согласилась тетя. — Надо с другой квочкой поделить.

Покончив с борщом, Далиир принялся за свиную колбасу и картошку. Язар пропустил второе блюдо и сразу перешел к чаю с ватрушками.

— А я сегодня… — попытался он поделиться новостью.

— Мурзик! — вдруг воскликнул Далиир.

Все взгляды сразу опустились вниз. К нему ластился молодой рыжий кот с короткими вислыми ушами.

— Дай ему колбасы, — предложила тетя.

Далиир посмотрел на нее сердито.

— Иля! Ты и так ему всю печенку скормила!

— Ты такое не ешь.

— Так потому и не ем, что ее нет!

Мурзик запрыгнул на свой любимый и единственный в кухне обитый ватой мягкий стул и с любопытством, шевеля усами, стал рассматривать содержимое стола.

Несмотря на протесты мужа, Ильга отрезала колбасы, наклонилась к Мурзику и поднесла угощение к самому его рту.

— Ешь, котя, ешь, — ласково приговаривала она.

Мурзик осторожно полизал подношение, маленький кусочек съел, но от остальной части отказался. Тогда тетя открыла дверь, за которой все это время стоял и скребся большой черный лохматый и курчавый пес, и кинула ему недоеденную часть. Пес лязгнул зубами, поймав кусочек колбасы и, не жуя, проглотил. Одурманенный запахом кухни, он переступил порог и начал водить носом, принюхиваясь, в надежде отыскать еще лакомств.

— Мард, выходи, наследишь тут! — приказала тетя, подпихивая пса ногой к выходу. Однако тот не слушался. — Далиш, рявкни на него!

— Мард, вышел! — рявкнул Далиир.

Пес понурил голову и, цокая когтями по деревянному полу, вышел за дверь. Лязгнул дверной замок, на мгновение в кухне водворилась тишина.

— Ну, Язар, рассказывай, — ободряюще обратился дядя к племяннику.

Тот уже успел озвучить историю мысленно, речь его не была сбивчивой, он не спешил. Ильга слушала нетерпеливо: нервно перекладывала руки на столе, поочередно подпирая ими голову, покусывала пальцы, сопровождала рассказ восторженными восклицаниями, изумленно разглядывала глаза альва и то и дело качала головой.

— Ого! Ничего себе! — выдохнула она, когда Язар закончил.

— Только молчком, — распорядился Далиир. — Никому.

— Да, — согласилась она. — Никому говорить нельзя.

— Даже Балику и Раваше? — уточнил Язар.

— Что знают дети, знает и мать, — важно заметил Далиир. — Что знает их мамка, знает и баба. А что знает баба Нара, знает все село. Набегут тогда этезианские. Не то, что иглы в стогу, самого сена не останется: все сметут подчистую!

Жители Этезии обладали дурной славой. Согласно расхожей поговорке они воровали, находясь в нужде, и воровали вдвойне, когда стяжали богатства. Страстные к жизни они расселялись по всему Семарду, далеко за пределами своего королевства, а их угольные волосы и хмурые смуглые лица передавались потомкам, которые уже не помнили родных мест и родного языка. Иные народы считали этезианцев стервятниками, иные чумой, способной заразить весь человеческий род. И даже самый благородный и добронравный этезианец полагался родителями невесты нежелательной парой.

— Да они и не этезианские, — робко возразила Ильга, понимая, о ком говорит ее муж. — Пусть отец их этезианец, зато мать бризарка, и они бризарцы, как и мы.