Удачный сезон

Глава шестая

Никогда со мной такого не бывало. Будто разум, самый верный мой помощник, в один миг вдруг покинул меня, безжалостно бросив на попечение хищной, неистовой силе – инстинкту. Тому, что так тщательно удерживался мной на привязи и выгуливался лишь тогда, когда я того пожелаю. Тому, что ведет меня убивать.

Когда ее высокая, жердеподобная фигура неожиданно вторглась в поле зрения, меня будто кипятком обдало. Мир вокруг потемнел, распался на сотни тысяч ничего по отдельности не значащих крупинок. Из таких состоит компьютерный рисунок. В этом бессмысленном скоплении лишь она одна – целостная, яркая, настоящая.

Короткие белые шорты едва прикрывают кокетливо округлые ягодицы, только это и отталкивает: не люблю подобных откровенностей. Но то, что за субтильной спиной, сцепленная пушистой фиолетовой резинкой, алеет – да, именно алеет, словно свежая кровь или спелая вишня, – длиннющая, ниже талии, коса толщиной, наверное, с мое запястье.

Девушка шагает дерзко и быстро, во всем ее образе чувствуется непонятно кому и зачем брошенный вызов.

Не отдавая себе отчета в действиях, иду за ней, еле передвигая отяжелевшие вдруг ноги. В мыслях – черная дыра, в центре которой маячит огненная змея. Моя воля будто уснула. Осознание того, что нельзя, просто невозможно действовать без должной подготовки, ленивой кошкой мягко удалилось в самый отдаленный угол души, отказываясь носить в зубах тугой клубок инстинктов, и он покатился вслед за дерзкой, наверняка любящей жизнь и готовой бороться за нее девчонкой. Покатился, распадаясь, спутываясь без надежды на то, чтобы быть пойманным и снова аккуратно свернутым, таким, который так удобно носить в сердце.

Вечернее солнце удлиняет темные кляксы теней. Воздух дурманяще пахнет дымом и травами – повсюду вокруг дачники растапливают бани. От запаха, любимого с детства, обостренное до предела восприятие становится почти болезненным. Сжав зубы, отмеряю дорогу напряженными шагами. Девушка идет по направлению к лесу. Наверняка купаться, потому что в руках у нее что-то цветное, похожее на пляжное полотенце. Время вечернее, на берегу малолюдно и тихо. Это значит, что если в лесу раздадутся крики, их непременно услышат. Да и как, собственно, я собираюсь действовать?!

Девушка бодро трусит по бугристой тропе среди темных, блестящих от смолы стволов. Я – вслед за ней. Под ногами то и дело хрустят мелкие шишки. По лесу неторопливо, но густо расползается вечерний сумрак, шелестящий, стрекочущий. Он вселяет в меня уверенность, будто шепчет: «Сделай это сейчас, пока я могу помочь тебе». Воровато оглядываюсь. Ощущаю себя волком, решившим загрызть отбившуюся от стада овцу. Вокруг – никого. Но я не спешу выдавать желаемое за действительное, понимая, что за плотным сплетением ветвей вполне может находиться, ничем себя не обнаруживая, какой-нибудь грибник.

Но тратить драгоценное время на осторожность и размышления я не могу: слишком уж быстро приближается светлая полоса берега, а значит и опасность наткнуться на кого-нибудь, идущего навстречу. Сейчас каждая секунда бесценна.

Сквозь стиснутые зубы со свистом выталкиваю порцию страха. Это помогает собраться. И быстро, насколько позволяют силы, бросаюсь на девушку. Руки, превратившиеся в хищные лапы с растопыренными когтями, остервенело вцепляются в тонкую шею. Инстинкт подсказал самый верный в этой ситуации способ; девушка издает лишь сдавленный, шипящий хрип и судорожно бьет по воздуху руками. Она не обратила на меня внимания, когда шла, и теперь неизвестность сделала ее слабой.

Горло под моими пальцами то каменеет в сильнейших спазмах, то расслабляется, будто сдаваясь. Секунды кажутся чуть ли не часами.

Но тут ситуация несколько изменилась. То ли до девчонки дошло, что еще немного – и все, конец, то ли во всю мощь заработал инстинкт самосохранения, слепой, но лишь более сильный от этого. Потому что руки жертвы, извернувшись под каким-то немыслимым углом, вцепились мне в голову, а потом принялись неистово молотить по ней. Удары, неловкие и слабые, не могли нанести особого вреда, но ощущались довольно болезненно. К счастью, мне удавалось отворачивать лицо. В немой борьбе мы повалились на землю. Жертва с пунцовым с синевой лицом и выкаченными из орбит глазами оказалась подо мной. Тощее, словно птичье, тело сколько ни билось, не могло высвободиться из моих натренированных объятий. Побелевшие руки слабели с каждой секундой, их бессмысленные удары не вызывали уже и малейшей боли. Но вот глаза – зеленые, выпученные, пронизанные кровавыми прожилками лопнувших сосудов – впивались не хуже только что отточенных лезвий. Девчонка наверняка уже ничего не видела, ослепленная безжалостным приближением смерти. Но этот слепой, бессмысленный взгляд был для меня просто невыносим. Синюшные губы с тонкой алой струйкой, сбегающей к подбородку – похоже, девчонка прикусила губу, – вдруг зашевелились, пытаясь победить сковавшую мышцы гримасу. Она явно силилась что-то сказать, но узнать, что именно, у меня не было никакого желания. И так нетрудно догадаться, что она может выдать: или будет умолять не убивать ее, или звать на помощь, или молиться.

Тут по моим бедрам потекло что-то теплое. Девчонка обмочилась. Отвращение, шевельнувшееся внутри холодным червем, не заставило меня ослабить смертельные объятия. И не зря: это было началом конца. Тело жертвы сотрясла сильнейшая – меня аж чуть не сбросило с нее – судорога. Воздух наполнился отвратным, но о многом говорящим запахом экскрементов.

Все закончилось. Наконец-то.

Труп оттаскиваю в глубь леса. Мне везет: никаких грибников на пути не попадается. Скорее всего, в это время суток да в будний день во всем лесу никто не околачивается.

Укладываю тело в густой папоротник. Даже стоя рядом, невозможно увидеть его. Если только ногой не натолкнешься, продираясь сквозь чащу. Да только кому это надо на ночь глядя.

Ни ножа, ни ножниц у меня, разумеется, с собой нет. Поэтому и прячу девчонку. Ночью будет куда проще выбраться из дома. Только фонарик нужно обязательно захватить. Не возиться же в жутковатой темени леса. Труп есть труп, с ним совсем не уютно.

Помечаю место особо сложенными палочками. Надеюсь, ветер не поднимется и зверье не растащит.

Устало присаживаюсь на траву, закрываю глаза, давая телу прийти в себя. Вечерний лес, полный самых разнообразных звуков, успокаивает. Стрекотание, еле уловимое шуршание и попискивание осторожно, ласково забираются на мои колени, плечи, ладони. Мышцы, напряженные до боли, постепенно расслабляются.

Хорошо здесь, спокойно. Но долго сидеть нельзя: мне многое нужно еще успеть. Встаю, потягиваюсь, отряхиваю от мелких веточек и листьев одежду и иду к реке. На пути никого не встречаю. Да и на берегу оказывается всего один человек: поддатый (думаю так, потому что рядом с ним валяется недопитая бутылка самогона) пожилой рыбак с тремя закинутыми удочками. На меня он не обращает внимания. Интересно, мог ли он слышать звуки моей возни? Вряд ли на таком-то расстоянии.

Захожу в сизую речную прохладу прямо в одежде. Нужно смыть с себя едкий пот и мочу жертвы. Как-никак домой идти, хоть и не хочется.

Плаванье окончательно отгоняет от меня густую, тяжелую ауру смерти. Громкие всплески все-таки привлекают внимание старика. Белесые нетрезвые глаза недружелюбно таращатся в мою сторону.

– Япона мать, – сплюнув в песок, орет он хриплым, непослушным голосом. – Рыбу щас мне всю распугаешь! Едрить тебя за ногу…

– Сейчас уйду, дядя, успокойся, – отвечаю, разворачиваясь к берегу. Рыбак, уже не глядя на меня, еще что-то бубнит себе под нос. Я же выбегаю из воды и, отряхнувшись, как накупавшийся пес, тороплюсь домой. Желудок сводит голодный спазм. Приготовленный матерью ужин наверняка уже остыл. И она снова будет недовольна. Но это мелочь. Главное, что ночью у меня столь важное, пусть и не запланированное, дело. Уже утром моя коллекция пополнится еще одним украшением. Вторым за этот год, что для меня в новинку. Удачный нынче выдался сезон.

Как же хочется есть…