Удачный сезон

Глава десятая

Быстро они нашли труп. Наверное, грибники-ягодники всякие этому поспособствовали. Но ничего, меня это не пугает. Благо, успел пройти дождь, и все следы, которые могли остаться, смыло. Удача оказалась на моей стороне. Как всегда. Полицейские, правда, теперь повсюду, но это лишь усиливает мои ощущения, до предела обостряет азарт и… Нечто другое, то, что я называю жаждой хищника.

Раньше моим кредо было не убивать часто, я ведь не животное, но все изменивший случай с красноволосой девчонкой и сознание, что я могу здорово размяться и повысить себе цену, обведя вокруг пальца пару-тройку десятков распределившихся по всей округе ищеек, придали мне безрассудства и отчаянной смелости. Риск попасться очень велик, не понимать этого просто невозможно. Но непреодолимое желание доказать всем, что их жизнь, комфортная и спокойная, – ничто, если кто-то ловкий, неглупый – кто-то вроде меня – посчитает ее таковой, притупляло чувство опасности.

С одной стороны, мне хотелось всем показать, что на самом деле они из себя представляют. И с другой – что представляю из себя я.

Но что, собственно, я из себя представляю? Вопрос философский. Раньше как-то не приходилось задумываться над этим. Жизнь шла своим чередом, спокойно и в основном распланировано до мелочей. Один день сменялся следующим, одно событие – чередой других; и все было направлено на то, чтобы взять от моих – что уж там, не будем скромничать, – девчонок все, что они могли дать мне: части своих хорошеньких тел. Это, естественно, на первом месте. И еще, как пряную добавку, немного приятного общения вроде задушевной беседы кобры с птицей или грызуном и ощущения того, что мир устроен так, что человек в нем занимает ровно то место, которое кем-то ему отведено свыше, как говорила иногда моя мать. В чем-то, кстати, она права.

Беспощадность и предрешенность жизни заключается в том, что эта самая жизнь подобна причудливому водному аттракциону в виде спирали, какие бывают в аквапарках. Сев в удобный желоб и оттолкнувшись, ты уже никак не можешь изменить траекторию движения или выбраться, остается только расслабиться и мчать по определенной линии, плавно, но стремительно входя во все новые и новые изгибы и извивы, приближаясь к тому самому, последнему, который неизбежно приведет в спокойный голубой бассейн, коим головокружительная гонка и заканчивается. Так же и жизнь: вначале человек выбирает сам, в какой желоб сесть, как поудобней устроиться, как оттолкнуться. А потом уж нет выбора, не на кого пенять. Сиди только, наслаждайся или, наоборот, мучайся. Кто-то и шею свернет, но мало таких. Кто-то отделается синяками да досадой. Или обидой на всех и вся за огромную несправедливость. Большинство же, счастливчики, очень даже неплохо проходят все взлеты и падения, даже получают удовольствие от пережитого приключения.

Так вот и я. Место мое давно выбрано, маршрут – тоже. Уже никуда не могу отклониться, несясь к очередному безумному витку. И любое решение, принятое мной, уже ничего не изменит, так как оно – не новый путь, а всего лишь очередной поворот той же кем-то кропотливо просчитанной траектории. Оно лишь может облегчить и обезопасить дальнейшее движение. А может не сделать и этого. Остается лишь ждать, чем все это безумие, мною же и выбранное, завершится. И гадать, чем бы оно стало, выбери я иной путь.

Но не будем философствовать. Ибо это удел лентяев и слабаков. Я себя к таковым не отношу. Действие – вот моя суть.

Из колонок, включенных на полную громкость, рвется оглушительный рок. Беседка, расположенная за густо разросшимися кустами малины, тускло освещена подвешенным под потолком миниатюрным фонариком, свет которого растворяется в ароматном голубом дыму: прямо в беседке громоздится раскаленный, заложенный шампурами мангал. Похоже, парочка, развлекающаяся здесь, совсем не задумывается об элементарной безопасности. Это хороший знак. Для меня, разумеется. На скамейке сидит девушка, болтая обутой в кеду ножкой в такт музыке. Маленькая такая брюнетка с размалеванной почти до неузнаваемости мордашкой. Еще бы, рокерша. Зовут ее Олеся. А вот о парне я знаю мало, это минус. Но не стоит наделять его никакими мифическими качествами – обычный среднестатистический ботаник в толстых очках, потрепанных джинсах да еще и изрядно подвыпивший. Наверняка общается с Олеськой потому, что оба – изгои в своем окружении. Она из-за крайне скверного характера и нестандартных увлечений, а он… Наверное, просто потому, что не особо умеет себя выразить. Не знаю. Да и какая разница. Словом, не очень приятная пара. Но в сложившихся обстоятельствах самый подходящий для меня вариант. Волосы, правда, у девчонки едва доходят до плеч и попорчены дешевой краской. Но на безрыбье и рак рыба. И еще – увлекательные маленькие сложности, которые добавят делу особый и новый для меня привкус.

В куст малины с голой нижней веткой, чтобы проще было запомнить место, убираю хорошо наточенный топор и, нацепив на лицо самую милую из своих улыбок, пересекаю порожек беседки.

– Как же у вас тут здорово! – стараясь перекричать Раммштайн, обращаюсь к мутным взглядам ребят. Олеська улыбается, узнав меня. Мы с ней учились года три в одном классе, потом ее на год перевели на домашнее обучение из-за травмы.

– А ты тут чего? – орет она, неопределенно жестикулируя. Замечаю длинные, накрашенные черным лаком ногти, радуюсь. Такого экземпляра у меня пока нет. Отвечаю, подсев к ней на скамейку, чтобы не надорвать голос:

– Да отдыхаю. Скукота. А тут у тебя беседка прямо пляшет. Дай, думаю, загляну.

– Во даешь! – Девушка визгливо хохочет. Ее дружок, до которого смысл моих слов вряд ли вообще дошел, тупо улыбается за компанию. Встает с корточек и чуть не заваливается набок. Я отбрасываю последние сомнения насчет его, мешать он точно не сможет. Хотя спиртное и страх иногда творят с людьми чудеса. На такой случай у меня есть решение – это время. То, что для меня является катализатором, станет для парня конечной точкой. Как фатально.

Олеся – другое дело: пьяная, с заплетающимся языком, но движения вполне скоординированы. Вот она подходит к мангалу, переворачивает шампуры. С одного на угли падает крупное колечко лука, шипит. Мои ноздри ловят приятный сладковатый запах. Возникает заманчивая мысль отсрочить задуманное минут на двадцать и полакомиться шашлыком. Не пропадать же добру. Тогда, правда, останутся мои отпечатки на шампуре, но ведь можно будет бросить железяку в угли или стереть одеждой. Но здравый смысл тихим шепотом советует не глупить и не рисковать. Я, как обычно, подчиняюсь.

Из колонок хрипит низкий, больше похожий на рык сжимающей в зубах палку собаки, голос. Олеся подпевает (и как только разбирает в этой какофонии слова?). Ее безымянный дружок все так же улыбается, потягивая из почти пустой бутылки «Балтику». Незаметно смотрю на часы. Половина первого ночи. Станет ли кто-нибудь недовольный шумом или просто особо любопытный подходить к беседке? Зная местных, могу предположить, что вряд ли. Многие хозяева ближних участков на ночь уезжают. Те же, что остаются, вроде бы люди не нервные. А вот полицейские могут и заинтересоваться шумихой, вызванной музыкой. Или это во мне подал голос страх?

Подхожу к Олесе, помогаю ей крутить шампуры.

– А ты че через рукав-то? – морщит девушка лоб с нарисованными бровями.

– Горячо ведь, – мило так вру. – А что за мясо?

– Баранина. Отлично идет к пиву.

Киваю, про себя думая, что про шашлык теперь точно можно забыть: баранину я не ем.

Неожиданно до того казавшийся приятным запах кушанья приобретает резкие, отвратительные ноты. Я едва сдерживаю подступившую к горлу тошноту. Память – острая, неотъемлемая от моей сути – стремительным лезвием вонзается в мозг.

Я уже не в задымленной грохочущей беседке, а в деревне. Над головой – пронзительно синее небо, под босыми детскими ногами – щекочущая мягкость травы. Пахнет речкой. Дедушкин дом находится почти на самом берегу. Мне хорошо и весело, как и любому шестилетнему малышу на свежем воздухе.

Слышу знакомый мелодичный посвист. Это дедушка, что-то крепко держа перед собой, шагает в сторону небольшого строеньица, служащего хранилищем разного рода инструментов и кормов для скотины. Люблю деда, он большой и добрый, всегда находит для меня интересные занятия. Бегу за ним, но потом вдруг останавливаюсь, раскрыв рот и выпучив глазенки. Я всегда так делаю, когда меня посещает очередная озорная идея. Хихикаю в кулак. Сменяю бег на крадущуюся, с перебежками, «погоню». Дед не замечает меня: он слишком занят своими взрослыми делами. Я радуюсь, ведь моя задумка – подкрасться сзади и напрыгнуть на него, уцепившись руками за пояс, повиснуть всем телом и завопить.

Скрипит несмазанная дверь санбара (так я называю то самое хранилище, куда уходит дед). Крупная плечистая фигура скрывается в полутемном прямоугольнике дверного проема. Я замираю, жду, пока дедуля оставит в санбаре то, что нес, и выйдет. Но этого не происходит.

Тут странный, незнакомый звук касается моего напряженного слуха. Булькающий, сдавленный, жуткий. По спине моей пробегает противный холодок, но я не двигаюсь с места. Правда, только несколько секунд, потому что звук усиливается, приобретая все новые, более страшные отзвуки. Нездоровое любопытство – то самое, которое толкает и взрослых людей на глупые и опасные поступки, – осторожно, но настойчиво подталкивает меня в спину острыми пальцами. Я делаю шаг к двери, потом еще один, более уверенный. И еще. Звук приближается. К нему примешивается тяжелое дедово дыхание. Пока я испуганно и медленно переставляю ставшие вдруг непослушными ноги, мне кажется, что проходит целая вечность. На самом же деле счет ведется на секунды.

Вот я уже на пороге, заглядываю за темный деревянный косяк. Вижу сначала только дедову спину, но, привыкнув к полумраку, различаю… бешено дергающиеся лапы. Белые, тонкие, с маленькими копытцами. В силу возраста то, что происходит, сначала кажется мне чем-то вроде игры, но звук, это хрипяще-булькающее излияние чувств животного, совсем не говорит о его веселье, скорей наоборот. Некоторые особо громкие всхлипы так походят на человеческие рыдания… Я начинаю мелко дрожать, не понимая своим детским, не искушенным разумом причины. Щеки влажнеют, невольно закушенная нижняя губа – тоже. Рот заполняет вкус соли.

И тут дед поворачивается. Наверное, затем, чтобы запоздало прикрыть дверь. И передо мной предстает то, что он держит в руках. Кудрявое белое тельце совсем молодого барашка с глазами, налитыми кровью и диким, непередаваемым ужасом. Предсмертным ужасом. Из широко разинутого рта на пол срывается крупный шмат окровавленной пены с последним, совсем уже слабым, хрипением. Лапы, до того бешено молотившие воздух, замирают и повисают, как будто принадлежа тряпичной игрушке. Я ощущаю, как что-то теплое, какая-то невидимая пульсирующая волна – душа? Последний выдох? – порывом проносится по моему лицу. И начинаю кричать. Ошарашенный дед все так же стоит, сжимая в руках уже мертвое тело. Лицо его лишено красок. Он в полной растерянности. Когда в моих легких заканчивается воздух, я еще какое-то мгновение не дыша стою с широко распахнутым ртом, ведь душа кричит уже беззвучно, пытаясь выплеснуть обратно в мир то, постигнутое. Страшное. Не имеющее права быть.