Удачный сезон

Глава двадцать четвертая

Осень в этом году выдалась чудесная. Золотой с багрянцем парк дышит спокойным безветренным теплом и радует истосковавшийся по ярким краскам взгляд. Каблуки, тут и там ритмично стучащие по дорожкам из брусчатки, как будто напоминают: нужно наслаждаться каждым мигом, потому что вот-вот придет зима с ее холодами, хмурыми днями и бесконечным ожиданием весны.

Встаю с нагретой еще по-летнему ласковым солнцем скамейки.

– Как мороженное? – спрашиваю, залезая в сумочку за сотовым.

– Вкуснота! – улыбается пухлощекая малышка, болтающая рядом ножками. Губы у нее ярко-красные и блестящие от только что доеденного фруктового льда.

– Ну что, пойдем? – улыбаюсь в ответ и беру ее крохотную ручонку. Девочка кивает, и мы дружно встаем с лавочки. Поправляю на ней красивое, яркое платьице и прическу: две длинные, толстые косы, доходящие до самой талии. Мою гордость. С такими плетеный ободок на голове выглядит излишеством, но Леночке он очень уж нравится, поэтому и носит. Как и остальные семь.

На остановке почти пусто. Автобуса здесь ходит всего два, и оба – в места, не особо приятные: до городского кладбища и до тюрьмы. Последний как раз нам и нужен.

– Мамочка, а папа точно нас еще ждет? – вдруг спрашивает Лена, когда я помогаю ей подняться по высоким ступенькам подошедшего автобуса. Я немного растерянно смотрю на малышку. Таких взрослых вопросов в ее четыре годика я не ожидала. Действительно: ждет ли? Когда мы приезжали к Вове в предыдущий раз, он совсем не был настроен на общение. Сидел молча, ссутулившись, на меня не смотрел, только на дочь. Но слушал все, что я говорила. Я видела это по глазам. А говорила я много. О том, как Леночка постоянно расспрашивает о папе, а я рассказываю, что папа ее – самый добрый и сильный мужчина на свете. Что он спас меня от плохого человека и его за это посадили в тюрьму. И это чистая правда. С того лета я не убиваю. Еще рассказываю, как доченька хорошо себя ведет и быстро учится всему новому. О бездомном хромоногом щенке, которого упросила меня взять домой. О многом. Особенно о том, как нам его не хватает.

– Конечно, ждет, – отвечаю с улыбкой, хотя на самом деле не знаю ответа и вряд ли когда-нибудь узнаю.

Ехать долго, целых полтора часа. Казалось бы, поразмышлять можно о разном. Но в голове странно пусто. Вова, как же ты там?..

Когда высокий дородный полицейский ведет нас к помещению для свиданий, Лена с любопытством озирается по сторонам. Наверное, за полгода забыла, как тут и что. Завидую. Хорошо быть ребенком.

– Вы к кому? – тихо и бесцветно бубнит мужеподобная женщина в фуражке, которой нас передал провожатый.

– К Владимиру Зубову, – отвечаю ей в тон. Пусть тоже ушки поломает. Может, научится говорить громче.

Дама глядит недовольно, если не сказать сердито.

– Вас что, не предупредили?

– О чем?

– О чем, о чем… Чтобы не приезжали! – с нескрываемой злостью бросает «полицайка». По-другому и не назовешь. – И ребенка чтоб зря не таскали! Нечего тут детям делать!

– Вы не кричите, – ледяным тоном выдавливаю, ощущая неприятный холодок в районе живота. – Лучше нормально все объясните.

– Умер ваш Зубов. Повесился вчера. Так что уходите.

Слова иногда оглушают даже сильнее, чем удары.

– Что? – тупо переспрашиваю, чувствуя, как пол под ногами становится мягким, как наполовину сдувшийся батут.

– Вы что, глухая? Повесился он. Вчера. В морг уже увезли. Вам позвонят, когда можно будет забрать. Уходите, я вам говорю! И вот это… – она нервно порылась у себя в столе, – заберите! – И бросила передо мной фотографию Лены, внизу которой было мелко нацарапано: «не надо больше».

– Мама? Мама? Папа умер? Да? – испуганно лопочет Лена, когда я неловко тащу ее по полутемным коридорам к выходу. – Он уехал, да? Далеко?

Малышка, как же тебе везет, что ты еще не понимаешь.

– Далеко. Очень далеко, милая.

«Умер ваш Зубов. Повесился вчера. В морг уже увезли».

«Не надо больше».

Иногда слова оглушают даже сильнее, чем удары. И такие слова обычно въедаются в душу на всю оставшуюся жизнь.

Если она вообще существует, эта жизнь.

Таисия не замечает, как садится на прохладные каменные ступеньки за высокой оградой. Но что-то мягкое и теплое нежно касается лица, стирая неудержимо льющиеся слезы, и женщина вздрагивает, будто просыпаясь. Серые, как летние тучи, глаза дочери глядят испуганно и тоже вот-вот наполнятся влагой.

И Таисия, наконец-то осознает: вот она, жизнь. Жизнь настоящая. И снимает с детской головки проклятый ободок. Действительно: не надо больше. Леной все началось – на Лене и прекратится.