Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

— Я тебя веревкой привяжу, шалопут непутевый! Ей-богу, привяжу и еще скалкой отутюжу, если еще раз придешь так поздно.

Вилли сидел на табуретке, чистил сапоги и улыбался.

— Милан был у девушка, — сказал он разгневанной матери. — Аничка — душечка… — запел он и расхохотался.

— Ври больше! — пробурчал Милан, но потом вспомнил, что должен подружиться с ним, и попытался улыбнуться.

— Ты смотришь — волк! — сказал Вилли и изобразил взгляд Милана.

— А ты как смотришь? Как медведь, — ответил Милан и тоже передразнил его.

Вилли рассмеялся. Он смеялся весело, заливисто, но Милан заметил, что краем глаза Вилли наблюдает за ним.

«Завтра угощаю его конфетами, — решил он. — Достану с чердака и дам ему. Будем дружить, чтоб ты провалился?»

Он ухмыльнулся злой, хитрой улыбкой и пошел в чулан за тюфяком.

Милан решил приступить к девятнику уже с декабря. Декабрь, январь, февраль… через девять месяцев, в августе, пора будет покончить с девятником и отец еще успеет выйти в поле на жатву. Милан знал, что больше, чем сама болезнь, отца угнетает бездеятельность, на которую он осужден из-за своего больного сердца.

Дня за два до первой декабрьской пятницы Милану предоставился хороший случай поговорить с теткой Борой.

Они пилили дрова, которые мать Силы получила от Грофиков за работу. Сила позвал его на помощь, вдвоем сподручнее тянуть пилу. Они допиливали последнее бревно, когда из дома вышла тетка Бора, худенькая, сгорбленная, с пилой под мышкой.

— Работаете? — Она покивала головой, прислонила пилу к колоде, перекрестилась: — Господи, помоги! — вздохнула и начала скидывать тонкие бревна со штабеля.

Получалось это у нее не ахти как. Скинет бревнышко, откашляется, отдышится, потянется за другим. И все постанывает.

— Тетенька, а что ж вы не подождете, когда придет дядя? — спросил Сила, видя, как она мается.

— Ах, да разве ж дождешься его! — ответила тетка. — Ему дела нет до дома, ему бы только в бутылку заглянуть! Ох, боже мой, боже мой, за что ты меня так наказал!

— Оставьте, не майтесь вы так, мы вам напилим! — сказал Милан. — Как-нибудь перепилим вам пару бревен, чего уж там!

Тетка всплеснула руками, засеменила ногами, обутыми в растоптанные мужские ботинки.

— Спаси вас господь, деточки, бог вас за это вознаградит.

Мальчики бросили бревно на козлы и принялись пилить. Тетка Бора переступала с ноги на ногу, топталась вокруг них и тонким писклявым голоском жаловалась на мужа:

— Совсем он дрянной у меня, доброго слова мне не скажет, одни грубости от него и слышу. Опозорил меня перед всеми людьми, оговорил как самую распоследнюю дрянь. Даже молитвы мои и те ему глаза мозолят. Боже спаси и помилуй, если он увидит, что я молюсь по молитвеннику или по четкам. Так и накинется на меня, словно палач, который Иисуса Христа мучил. Ты, мол, такая-сякая, сидишь над евангелиями, а в доме свинушник, даже горячей похлебки не сваришь. А уж я ли о нем не пекусь? Сама не доем, у детей изо рта кусок выну, только бы было что перед ним на стол поставить. Боже милостивый, вот каким крестом ты меня наделил!

Так она тараторила все время, пока ребята пилили и кололи ей дрова. Вместе внесли дрова в дом, сложили их у плиты.

Комната у тетки Боры была неуютная, неприветливая. В углу незастеленная кровать, на лавках и табуретках валяется тряпье. Половину стола занимает немытая посуда с присохшими остатками пищи, вторую половину — горка неободранных перьев. Милан подумал, что на месте дяди Ребра его бы тоже не тянуло домой. И не верилось ему, чтобы тетка Бора так уж пеклась о пропитании своего мужа. Ему сразу бросилась в глаза кастрюля с кашей, стоявшая на холодной плите. Крупяная каша, неизвестно когда сваренная, осклизла, по краям кастрюли она окрасилась в синеватый цвет.

Тетка Бора заботилась лишь об одном: стены комнаты были увешаны бесчисленными олеографиями на божественные темы. Одних богородиц было не меньше четырех — с младенцем Иисусом и без него; потом «Тайная вечеря», «Снятие с креста». Святой Иосиф и святая Варвара с трудом выглядывали из-за стекол, густо засиженных мухами. На буфете, под «Тайной вечерей», среди подсвечников и вазочек с бумажными цветами, стоял гипсовый святой Антон ростом с добрых полметра. Голова у него была как-то странно свернута набок, а на розовой шее виднелся извилистый шрам.

Тетка Бора сгребла в сторону тряпки на лавке и усадила мальчиков.

— Чем же мне вас угостить, чем попотчевать? — бормотала она, суетясь по комнате в поисках чего-нибудь съестного.

Милану даже жарко стало при мысли, что ему придется съесть что-нибудь в этой грязной и затхлой комнате.

«Спрошу только про этот девятник и уйду», — успокаивал он себя.

— Девятник? — всплеснула руками тетка Бора в ответ на его просьбу. — Значит, девятничек тебе? Дам тебе его, дам. Здесь он где-то… Сейчас, сейчас…

Но ей пришлось перерыть весь сундук, пока из-под груды одежды, чепцов и неглаженых рубах она не извлекла небольшую книжечку в розовой обложке.

— Вот он, видишь! Так я и знала, что я его куда-то сюда сунула. На! — протянула она ему книжечку. — Пан священник мне его дали, чтобы я молилась за мужа, чтобы святой дух просветил его и вывел на прямую дорогу.

— Ну и как вы, молились? — спросил Сила.

— Уж как я молилась, деточки мои! Трижды отмолила весь девятник от корочки до корочки. Только, видать, не судьба мне дождаться радости и облегчения. Авось зачтется мне это на том свете.

Милан замер. Если девятник не сумел заставить дядю Ребро прийти домой из корчмы и напилить дров, как же он сможет излечить отца от тяжелой болезни? Он нерешительно теребил в руках книжечку с обтрепанными краями.

— А ты молись, Милан, хорошенько молись, милый, — ласково убеждала его тетка Бора. — Если будешь молиться как следует, глядишь, что-нибудь и вымолишь. Истинно, тяжкий крест послал на вас господь бог. Но ты уж смирись перед его волей. Кого бог любит, того он и наделяет крестом.

Милан взглянул на Силу, Сила на него. Не сговариваясь, они вскочили и сбежали из комнаты тетки Боры на улицу, на свежий воздух.

— Слыхал? — спросил Милан, когда они шагали через широкий грофиковский двор. — Кого, мол, бог любит, того он и наделяет крестом. Это как же понимать?

— А я почем знаю? — проворчал Сила, погруженный в собственные мысли.

— Если бог любит, то зачем тогда наделяет крестом? — никак не мог успокоиться Милан. — Ничего себе любовь, чтоб я пропал! — выкрикнул он, размахивая сжатым кулаком.

— Заткнись! — прикрикнул на него Сила. — А ну перекрестись сейчас же!

— Скажи, пожалуйста, какой святой нашелся! Святой лысый, подавился крысой! — продолжал кощунствовать Милан, но все же послушно перекрестился.

— Ты, дурак, разве я тебе зла желаю? Ну, сам скажи! — надвинулся Сила на Милана. — Мой это отец или твой, а? Не хочешь — не молись, только смотри, чтоб не пожалел потом!

Милан помрачнел, слова Силы задели его больное место. Трудно ему, что ли, помолиться? Да будь он уверен, что молитва спасет отца, он стоял бы на коленях все дни и ночи и молился бы по всем святым книжкам подряд.

Сила видел, что приятель его мучается.

— А святого Антона видел у нее? — спросил он, чтобы перевести разговор.

— Видел. А правда, что это у него на шее? То ли петля какая, то ли шрам? Я так и не разглядел.

— Это когда у них еще свадьба была, крестная привезла им этого Антона из Мариенталя, она его и освятила там. С тех пор тетка Бора молится перед ним каждый день. А дядя, сам знаешь, какой он, его все допекает, что тетка ничего не делает по хозяйству, только и знает, что бухаться перед святым Антоном на коленки. Вот он раз снял его с буфета, чтобы запереть в сундуке. А тетка плакала, не хотела отдавать. Пока они так препирались, святой — бац у дядьки из рук! И голова долой.

— А тетка?

— Ой, вот уж она наревелась, набедовалась! Потом целый день приклеивала Антону голову клеем, только она ее как-то боком приладила, и она теперь на Читары глядит. Дядька опять рассердился. Выбрось его, говорит, какая там святость у безголового. А тетка нет и нет, греха боится. Дядька придет и первым делом к буфету: «Ну что, Антоша, как дела?» Это он понарошку.

— С чего это он такой вредный? — спросил Милан, разбивая каблуком мерзлую лужу на дороге.

— Ничего он не вредный. Это только тетка о нем так говорит. Просто дядя терпеть не может, когда в доме беспорядок. А тетка — сам ведь видел…